Kitabı oxu: «Стасик», səhifə 2
Я тяжело вздохнул и рыбаловка в эту субботу ээх… Чувство безнадёги и, и только бы не заплакать. Не плакать! Не плакать!!! Я стиснул зубы и не плачу и только этим сам себя утешаю, что я теперь не какой-то соплентяй восьмилетний, а что мне девять, почти десять лет. Я – мужик и не плачу! И что любой другой на моем месте конечно бы разревелся, когда суббота и больше не будет рыбаловок и ничего не будет… Обида, а я не плачу!
Дал себе зарок – маму ни о чем не спрашивать, вытерпеть до завтра. А вдруг, правда, все это – так, болтовня только? Загадал – вот стерплю, не спрошу сейчас и так оно и окажется, как я думал.
Вечером мне никто больше ничего не говорил ни отец, ни мама. Они все как обычно. Хотя что-то сказали, про какую-то бумагу, отец утром должен был получить какую-то окончательную бумагу с переводом, и они сейчас молчали – боялись сглазить. Это я потом узнал. Отец на радостях проговорился мне, но все еще висело в воздухе. Вечером, я всего этого конечно еще не знал и не видел, не замечал их общего приподнятого настроения, затаенного торжества, проглядывавшего иногда – и маминого мурлыканья, и этих ее улыбок на отца. Я все думал о своем: «А вдруг? Вдруг, оно все понарошку? Как с грибами и винтовкой?» – я бы так обрадовался! И я тоже затаился молчал, загадав не спрашивать сейчас, чтобы завтра все осталось по прежнему, чтобы мы всегда жили в этом моем городке, а не куда-то там…
Но, утром, продрав глаза, последняя моя надежда лопнула мыльным пузырем, когда увидел маму, которая стоя на табуретке доставала с антресолей какие-то вещи, какие-то тюки, кипятильник, веревки и при этом каждый раз легко спархивая с табуретки на пол, ловко укладывая все это в пасть чемодана. Этот обжора лежал посреди комнаты, жадно разинув свою бегемотную пасть с двумя зубами защелок, а мама весело кормила его. Он глотал наши вещи, все под подряд. Ненасытный гад! В него много что можно было засунуть.
Я сел на кровати и понял, что вчера отец в первый раз по пьяной лавочке говорил все-таки правду. Чемодан все глотал, и глотал, и глотал. В него полетели уже вещи из шкапа: майки, рубашки платья, штаны, отцовский пинжак, мамины туфли, а это значит, что мы действительно куда-то переезжаем. Капец рыбаловке! Теперь мне остается только собрать все свои сокровища, не забыть ничего, попрощаться с моими лучшими и вернейшими друзьями и не плача, потому что я сейчас еще сидя на кровати еще в трусах, еще здесь дал опять себе зарок, что я и сегодня тоже не буду плакать. Мокрое дело не для меня! Но первая мысль сейчас которая не о вещах, марках, значках и фантиках Дональда. Первым очень захотелось увидеть своих друзей, попрощаться со всеми, а уже потом после собируся, и мы поедем в новое место. Мама что-то напевала себе под нос, видимо в отличие от меня, у нее было очень хорошее настроение. Она была очень веселой.
– Проснулся? Иди умываться, смотри только на пол не наплюхай как вчера. Давай быстрей! Я тоже не завтракала.
Я нехотя поплелся, остановился возле нее:
– Ма! А куда мы? Мы правда уезжаем?
– Пы-равда!
В голове мелькнуло и зачем она всегда так говорит, «ПЫ-равда!», «ХА-роший!», «ЧУ-десно!»
– Мы поедем в Калининград. Позавтракаешь потом напомни, чтоб я из кладовки… – но я не понял, что там из кладовки, включил воду и стал чистить зубы.
Завтрак манная каша с желтым пузырем масла. Вычерпнул его потихоря ложной и быстро, пока она не видит, смыл это масло в раковину. Масло, молоко – самое противное что есть! Поел без аппетита и конечно забыл про что-то там в кладовке, которое она просила напомнить.
Сейчас я сел у себя за столом, открыл и долго смотрел на карту, обыскивая ее глазами – где этот Калинкинград? У черта на рогах где-то! Весь Дальний Восток обыскал – нету, Сибирь, Урал, Таджикская ССР, Сахалин – нет его гада! Ни в Латвийской ССР, ни в Польше, ни на Аляске – нет его. Но когда добрался по второму кругу до Московской области, я наконец-то увидел этот кружок Калинкин и сразу все понял. Понятно почему мама такая радостная. Вот он – кругляшок Ка-лин-кин – 3. От него до Москвы два шага Ать! Два! и Москва. Москва – это же мамина мечта. Москва! Москва! Чего там такого? А мне он этот Калинкин сразу не понравился своим кругляшком. Какой- то город Калинок-малинок. Я нарочно читал его неправильно. Я не хотел называть его Калиниградом, а оно куда едем – город Калинок, который одни какие-то ягодки-цветочки. Что мне там обычному рыбаку делать? Там наверное и реки нету… Хотя нет. Вот какая-то Клязьма, Клизма. Ну и что, что там река? Но это же не та река, которую я люблю – не моя река, где есть мой везучий бережок и… Эх… Значит, едем. Я закрыл карту и стал укладывать свои сокровища в сумку с сердито насупленными бровями. Да! Что такое манатки? Витьку мама егошняя вечно ругалась: «Иди собири свои манатки!» Почему говорят манатки? Не хочу я их сейчас! Потом все соберу. Надо сначала друзей…
Бросил сумку, побежал обуваться. После яркого солнечного света в комнате в темном калидора, кое-как впопыхах обулся. Эээ! Не на ту ногу!.. Потом! Сначала надо с Витьком и Виталиком попрощаться.
Бегу по двору, как на зло нету их нигде, чего-то в уме придумываю – что скажу им и как они чего ответят и разревутся. Будут уговаривать меня, чтоб я остался, а я стою и не плачу…
Вон они! В конце проулка стоят. Рванул к ним со всех ног. Смеются, это потому, что не знают еще ничего.
– …у нее из носяры! Отвечаю! Ха ха ха…
Смеются! и им сходу выпалил:
– Я уезжаю. В Калини…
– Из носяры?
– Ага! Я ей как забуздырил!
– Ха-ха-ха-ха!!!
Не слушают меня. Я даже разозлился! Я вот сейчас прибежал к ним с бомбой, что сегодня же я УЕЗЖАЮ! А они ржут про какую-то носяру. Витек руками машет
– Ленка…
Чего им эта толстая дура? и ржут оба.
– Пацаны! – я стоял еще с одышкой. – Пацаны! Я сегодня уезжа…!
– Ха! Ха! Ха!
– Я попрощаться!!! Навсегда уезжаю!!!
– У нее пузырь, сопля! А я ей… – и Витек, как дебил махнул рукой.
– Ха-ха-ха!!!
– УЕЗЖАЮ!!!
– Ха-ха-ха!
– Уроды! – я даже вспотел от злости. Стоят, ржут, ни шишки не слышат, что я им говорю. Вот тут я действительно чуть не заплакал, но уже со злости. Я изо всех сил бегу, им по марке приготовил, вот – в кармане. Вечером еще в подарок и на память, а они, как дебилы: «Носяра!!Носяра!!!» – и ржут!!
Закричал Виталику в ухо:
– Я уезжаю!!! Уезжаю!!!
А Витек:
– Ха-ха-ха!
А этот дебил, Виталик развернулся и толкнул меня со всей дури. Я, я не ожидал и больно свалился на локоть. И, вдруг вместо плакать, такая злоба на этих дебилов!
– Ха-ха-ха! – Виталик гад! Стоит, лыбится на меня, рожа вся ржавая, веснушки по всей роже и изо рта по жизни воняет и как дебил стоит ржет. Оно само как-то, не знаю откуда оно вдруг. Я вскочил и сильно сжатым кулаком с замаха саданул его со всей дури в пятак, а Витька коленком в бочину. Я еще куда-то успел их ударить перед тем, как все стали драться.
Виталик первый разревелся, когда двинул мне сдачу и попал в зубы. И из носа у него текла кровь. В общем, передрались напрочь я один против этих двух уродов.
Иду домой. Подъезд. Поднимаюсь по лестнице злой, губа как у негра. Вроде кровь больше не течет, локоть только ноет. «Попрощался»! «Друзья»! Скоты это, а не друзья!
После этой драки в первый раз наверное тогда смутно мелькнула у меня мысль, что вся эта дружба, когда «плечом к плечу», «спина к спине», «друг за друга горой», все это дело случая. Вчера скажем – Да! и спасет и выручит, а сегодня оно все может измениться на сто раз. Сегодня он тебе сам может подставить ножку. Потому что сегодня все иначе и по сути вся эта дружба одна бадяга. Либо симбиоз – «ты – мне, я – тебе» грибы и дубки, но тогда оно не дружба, а взаимовыгодное делопроизводство с поболтать промежду прочим. Либо бывают искренние порывы сердца на необъяснимом, без рассудочном приятии, но такое также быстро тухнет, как и вспыхивает. И странно, сейчас мне было даже легче, тем, что передрались. Мне даже стало как-то спокойней на душе и со злобы мне не хотелось больше плакать.
Мама с порога:
– Это ты где? – но не ругала. Сказала только, что я «Как всегда!» Подошел к столу, вытащил альбом, сунул марки обратно в линию. Красивые две: «Соборная площадь в Риме» и «Тарас Бульба», специально этим уродам нес…
Позже, в обсоцсетях, набрав в поисковике их фамилии, имена, клички узнал, что Витек стал каким-то мелким подначальником подотдела в гор. управе Углича. Доступ к страничке ограничил, видимо от нежданных родственников с челобитными и старых друзей. А про Виталика узнал только, через общих одноклассников, что две ходки. Ха! Переплюнул меня! И вроде сейчас в завязке, нормально. Достоверно ли все это? Не знаю. Хотя какая разница? Сейчас, он где-то на Дальнем Востоке, женат и вроде жив еще. Запросов добавиться в друзья никому не стал. Какие мы теперь друзья? О чем сейчас можно с ними? Не о чем. А тогда было очень обидно. Хотелось сказать им много, но и ладно. Губа почти уже сдулась. Собираю вещи в свою сумку…
ПЕРЕЕЗД.
Потом был вокзал. Поезд. Скучнейший день вагонной жизни «в окно» и ночь почти без сна. Вспомнил еще, досада, что в пне у речки ножик забыл. Тощища! Поезд – Тыдын – тыдын! Тыдын – тыдын! На станциях фонари в глаза. Простыня чем-то воняла непонятным. И на рассвете почти не спамши, сполз перехватами на раскоряку со второй полки и увидел в окно его. Вот он этот город Калинок.
Слезли с поезда: отец – чемодан, мама – сумку. Говорильня вокруг, толкотня, гудки поездов, грохот железячный. Перешли над путями.
– Элей не лей! Элей не лей! – заорал теткин голос в патифоны на столбах. Чего она говорит? Ниче не понятно! И опять:
– Элей не лей! Элей не лей! – Кто ее тут понимает? Иду весь злой с сумкой. Прошли через вокзальный зал, здесь она еще громче заорала:
– МЭНЭЛЕЙ НЭЛЕ НАНА! МЭНЕЛЕЙ! НЭЛЕ НАНА! – несколько каких-то встали, сумки в руки и пошли. Видать эти ее поняли.
На выходе нас встретил пузатый шофер. Из носа волосы торчат. Отца встретить выдали служебную машину. Ух тыш! Волга! С оленем. Я на такой ни разу еще!
Ехали долго. Повороты улицы. Столько машин! Туча! У нас там машин вообще почти не было. Наконец-то нужный дом. Я это понял, когда свернули во двор и остановились. Серый 4, 5 этажей. Отец сказал: «Четвертый этаж».
Поднимаемся по лестнице, везде табачищем пахнет и темно 2, 3, 4 этаж. Квартира номер 15. Я посмотрел исподлобья на черную пузатую с белыми пуговками дверь. Вот тута теперь моя новая жизнь.
Зашли когда, полы заскрипели, пахло тапками. Голые стены, голые лампочки с потолка на проводах, трещина на белом потолке. Я пошел осмотреться. Все тут похоже, почти также как там у нас. Разница только – здесь было не 2 комнаты, а 3. Там где сейчас оказалась третья комната, у нас была стена. Целая лишняя комната! Хотя, какая разница? Квартира все равно служебная. Сегодня – наша, а завтра отца переведут и будет дяди Васина. Это все мама Витька хвасталась, злая тетка, что у них – Да! Квартира ихняя, а у нас ничего своего нет. У нас все служебное.
Хожу по комнатам, рассматриваю, скриплю полами. По стенке таракан пробежал. В два окошка улица: машины. Сколько их тута! У нас там машин совсем не было, а тут – целый мешок. Уткнулся носом в прохладное стекло. Возле окна сбоку росло высоченное дерево, там дальше аллея. Вид конечно лучше, чем раньше – на забор. На тротуаре вон тама лавочки, люди, кто сидит в шахматы что ли? Из-за спин не видно, кто то шастает мимо туда-сюда. Отошел от окна, пошел дальше по квартире. Два других окна во двор, ничего интересного, скамейки, качели, горка. Во дворе одни щеглы с бабульками. Даже смотрю на дерево, тут тоже было одно огромное – шалаш можно залезть сделать, но не хочу шалаш. Бабка какая-то вышла из нашего подъезда. Чего они все эти бабки – руки в боки?
– Эдик! Эээдик! – и совсем в горло – ЭЭЭЭЭДИК!!!
Я очень ждал, чтобы она от этого лопнула. Собаку или внука? У Витька был Эдик. Болонка. Вечно лает. Собака! Такая скотина! Выглянул посмотреть – не, не собака, мужик какой-то. Ушли, ругаясь, хотя и может просто говорили. Не, бабки они не разговаривают, они только ругаются…
НОВАЯ ШКОЛА.
В первое день в школу меня повела мама. У нее-то было хорошее настроение! Идем, показывает мне дорогу. Про свою новую работу что-то говорила. Комбинат или чего-то там, я не слушал. Мама у меня бухгалтер. Как она работает? Я ни шишки ничего не понимал из ее работы. Мне только счеты ее нравились деревянные, но ими она не считала, у нее Электроника была в розетку и цифры красным. Идем, значит, она показывает, что до угла того дома, потом повернуть направо, еще два дома, потом повернуть налево, потом еще раз направо и до конца. Мне оно без разницы! Иду – под ноги смотрю.
– Не шаркай!
Сто лет шли, пока в конце улицы не увидел эту школу. Относительно моих прежних расстояний, до этой школы было очень далеко. Раньше, там, до колонки и вот, а теперь надо переть полгорода. До этой, это половина города, где я раньше жил. Я рассеянно смотрел по сторонам повороты право, лево, лево, право чего тут запоминать? Я же не Сусанин, не в лесу.
М-м! Надо было запоминать! Это я потом понял, что дурак. Всегда надо помнить обратную дорогу! Право, лево, лево, право. Надо было четко знать – куда и где поворачивать! Дело в том, что тут как бы надо разбить немного тематически. Издалека. В каждой стае новичок – он чужой. Он должен либо доказать кулаками свое право на существование, либо его заклюют и он сгинет. У людей, в некоторых видах сообществ тоже самое, смотря, где и как: в армии сейчас оно – дедовщина, в царской оно было – цуканьем, в зоне те кто «упал», станут лохами и терпилами, а в школе это называется чморить нового. У животных оно в порядке вещей: инстинкт крови разрешает убивать чужака, если чужак сам в свою очередь не отстоит себя силой. У людей же оно преследуется и порицается, но все равно существует спокон веков. Я упустил это из виду. Совсем и не думал о таком! В моей старой школе было что-то похожее, но там все было совсем безобидно. Помню, Лёшке мелом спину заляпали и еще как-то налепили ему сзади листик «Пни меня!» Так, коленком пару пендалей дали и всё. Он даже и не обиделся. А здесь все оказалось по другому…
Поднялись в третий этаж. В калидоре новая училка навстречу:
– А это вы! (Это она маме) Ну, здравствуй, молодой человек! (А это уже мне) молодого человека забуздырила.
У этой училки на лице был центр тяжести, я бы сказал настоящий магнит: на щеке у носа торчала огромная черная бородавка, поэтому я сначала увидел бородавку, а уже потом всю остальную училку. Высокая, костлявая, некрасивая старуха. Я с трудом отмагнитился от ее бородавки и в пол, а они дальше с мамой про что то.
Стою, скучаю. Наконец звонок на урок. Я даже обрадовался ему. Любят они эту говорильню. Наконец попрощались, и она ввела меня в класс. Да! Учительницу звали Раиса Степановна и Рая открыла двери в Рай, который был ее классным кабинетом. И только я зашел, как сразу же поймал на себе, со всех сторон глаза и все нехорошие такие. Чего они? Уставились на меня, как на дурака. Чего?
Она прилепила свою костлявую руку к моей спине и нежно так подталкивала идти, приговаривая:
– Дети, познакомьтесь! У нас новенький. Антоша, Антон эээ К… К…
– Красильников – подсказал я ей.
– Антоша Красильников. Он будет учиться теперь в нашем классе.
Че-то никто не обрадовался, все смотрели зло. Я не встретил ни одного приветливого взгляда, ну, по крайней мере из тех, что смог перехватить. Раиса Степановна подвела меня к моему месту, сказала, что первым математика. Я отодвинул стул, достал математику, дневник, пенал и там всякое барахло: резинка, линейка, карандаш. Моя была третья парта, второй ряд, сел рядом с какой-то девчонкой. Девчонок в классе было мало. Повезло, не повезло – не знаю. Достаю еще зачем-то Русский. А! Математика же, не смотрю на нее. Тут все как обычно: «Дежурные? Кого нет?» – какой-то кучерявый выскочил вытереть доску. Вторым был Русский, я как-то всю перемену сидел, не обращал ни на кого внимания, но после чтения на перемене я вышел в калидор. Ж-па ныла сидеть. Стою возле стенки, смотрю на других, и тут подскочила моя соседка – две косички. Подскочила ко мне и быстро-быстро так дыхнула мне тихо-тихо:
– Они тебя после школы.
Я вытаращился:
– Чего после школы?
Она резко мотнула головой, зыркнула по сторонам глазами и опять шепнула:
– Побьют. Беги! Уроки кончатся – беги!
– Кто побьет?? – но она больше ничего не сказала, а скачками пропрыгала обратно в класс. Зыркнул ей вслед.
– Больнушка! – и уже громче – Дура!
Не понял я тогда, не увидел ее доброго сердца, ее желания мне помочь. Правда, она толком ничего не объяснила, сама со страху все по сторонам озиралась, боялась, что ей самой влетит за предупреждение.
Я пожал плечами, даже хмыкнул, нарочно храбро улыбнулся, на это ее «Беги!» И вроде, как на переменах все было тихо, мирно. Все орали, бегали, игралися в калидоре. Кто-то в лянгу, кто-то во вкладыши шлепали по полу, другие в догонялки, кто по кучкам стоят, разговаривают. Я, правда был один. Ко мне почему-то никто не подходил познакомиться. Ну и ладно! Я сам тоже ни к кому не лез, и меня никто из них не трогал и не бил. Я бы даже и забыл ее шепот, и вообще не стал бы переживать, что со мной должно что-то случиться, что они меня будут там бить или еще чего. Все как бы хорошо, если бы не те двое. Один рыжий, дылда-дистрофик с огромными ручищами, второй лысый, такой шкет: плечи широкие, кулачища большие, из-за этого квадратный какой-то весь. Они все время без отрыва следили за мной. Все время оба зырили на меня. Стоят, и зырят, и молчат. И как-то вот затылком я почувствовал сначала, а потом всерьёз стал думать, что девчонка может и не дура, что кто их знает – чего они хотят? И решил про себя, как только прозвенит последний звонок, вдруг они и правда станут бить? Решил, что надо бежать. К последнему уроку, который природоведенье. А! Не – еще два чтения. Значит, еще два урока, но беспокойство мое как-то росло все больше и больше. Да она не врет, я в этом убедился уже окончательно. Бежать! Училка кого-то спрашивала, кто-то отвечал. Я тоже ответил за умеренный климат в Европейской части России. Потом все сидели, писали в тетрадках, но я как-то сам, не знаю почему, я больше не думал об уроке, а следил, как они следят за мной. Почему-то мне стало тревожно. Ворона! Да точно! Она на ворону похожа, ходит по рядам и каркает:
– Тимохин, соберись! – или – Тишина! И Дум! Дум! рукой по парте. Кольцо у нее что ли? Звук такой, железякой. Эта ворона вела урок, а я выпал. Я внутренне готовлюсь. А к чему? Не знаю к чему. Чего они всё смотрят? Не, точно, если они толпой, то бежать. Сижу в классе, второе чтение подходит к концу последние минуты урока, в горле пересохло. Калгатня по классу.
– Тихо!
Этот, значит, последний в расписании. Раиса, как ее?.. царапает мелом половинку доски – домашнее задание. Все открыли дневники. Оно звук на голубей похоже, когда стайка крыльями, только тут страницы дневников. Все сидят, записывают с доски. У нас там не зеленая железная, а нормальная деревянная была коричневая. Все глазами туда, сюда, туда, сюда. Я тоже открыл свой дневник, а мысли нет чего надо записать, вместо этого уставился в окно.
– …подчеркнуть сказуемые.
Мне оно сейчас до лампочки – рассматриваю улицу. Вижу: забор, сетка, там вон ворота, а дальше в заборе вижу – дырень. Опачки! Большая! Можно проскочить… Но, не, туда нельзя! Там дальше два длинючих дома, они меня там поймают – два пальца. Не, надо вон с той стороны, с той стороны забор был целый. Перелезу быренько. Опять же вспомнил, как однажды нырнул в дырку забора, там у нас, не глядя, зацепился и порвал кофту. Пес ее знает, как тут эта сетка торчит? Еще зацепит и… Не! Надо вон туда бежать. Да! Там через забор, через кусты, мимо гаражей и за угол, там вилять можно…
– Керасинов! Керасинов!!!
Моя соседка толкнула меня в локоть. Я на училку. Какая она некрасивая! На меня в упор смотрит Раиса как ее?..
– Керасинов! Ты записал?
Ржанье. По партам заскакало передразнивать: «Керасинов», «Керасинка», «Карась»… Это она меня что ли?
Встал:
– Я Краси…
– Записал домашнее задание?
– Да.
Зачем соврал? Я ж не записал. А если проверит? Но меня спас звонок. Все шумно стали сгребать всё в сумки. Давка в дверь. Переждал, вышел последним.
Иду по калидору, одевая ветровку. Значит, через кусты. Да! Для себя я решал, что оно, оно это все это пусть как игра в индейцев. Что я нет, я не трус! Я здеся, я как дикий индеец. Да! Индеец! Я один, а они все, шайка бледнолицых уродов, которые хотят меня линчевать. Одевая шапку, вспомнил про своих друзей. Конечно скоты, но сейчас бы они дрались за меня. Жалко, что их нету тута. Хотя, если, то опять бы ржали, как я убегаю:
– Зырь, Витек! Храброе сердце!
Если бы они были бы сейчас здесь со мной, то точно бы заржали. Уроды! Не, хорошо, что их нет. Хотя, они же друзья, мы бы наверное спина к спине отбивались… Но нету их. Нету! Мне одному теперь. Да, бежать! Вон, крутятся, смотрят. Не, точно – бежать. А что еще? Честно драться? Они? Не, они не будут, они все на одного. Это – стопудово! Так что, я, оно это я, не трус, не убегаю, а оно, это я просто один. Это, это… как его?.. Отступление! Точно! Отступление! Трусы – они, когда не все на одного, а один на один, я бы тогда конечно, а сейчас я нет, я не трус…
С этой теодицеей своей «храбрости», я вышел в фойе. Потом, гораздо позже как-то, кто-то и совсем про другую школу сказал, что у них в школе был негласный закон – Ни ни! Никаких драк, перебранок на территории, а то живо вылетишь, а за забором – пожалуйста! Хоть перебейте друг друга. Самое удивительное, что местами это действительно работало. Ни одного конфликта, ни в стенах, ни на территории такой школы не было. Это что-то сродни закону лагерников.
Ладно, забрал в сторону. Иду, значит, и все жду, что сейчас накинутся, но нет, они кружат только, единственно к моим одноклассникам присуседились еще из параллельных 3го Б; А И Г, Гэшники всегда гавнюки. Я еще на что-то надеялся, что может это так только все, но вон Рыжий на меня пальцем тычет. Последняя моя надежда лопнула. И тут, вдруг, меня спасла волна старшиков, она накрыла меня с головой и понесла. В общем фойе нас всех закружило волной от 1 до 7, оно как когда смываешь воду в унитазе! Крики, давка, все в дверь ломятся, кому-то на ногу наступил, от кого то луком прёт, а про себя радуюсь: «Идиоты! Кажись, потеряли!» Шапку надо нацепить, чтоб по макушке не запалили, но тепло рано в шапках, хорошо, что мама сказала ветровку. Давка толпаганом – это хорошо! В груди разливалась радость. Точно потеряли! И-ди-о-ты – 4! По-те-ря-ли – 4! Мне даже стало легче дышать. Меня волной вынесло на берег, а они там все потонули.
Иду. Иду с подпрыгом даже, радостный такой. Я уже совсем спокоен, дышу свободно по-те-ря-ли – 4. Сам себе уже, что чего бояться? Может девчонка свистела, дура. И сам дурак в окошко смотрел – куда линять. Ну, смотрят. Ну, и че?
Свободно вышел в ворота, я свободный, я радостный. И, внезапно свист в пальцы. Вздрогнул даже! Откуда-то сбоку. Справа. Свист. Громко так! Справа. Это коротышка Сеня, Женя, Кеня… не помню как его, из моего класса. Стоял сегодня у доски, дебил. Под носом у него блестели сопли. Сейчас, сидя на заборе такает на меня пальцем
– Пацаны! Пацаны! ПАЦАНЫ! Вон он, вон! Вон! Вон!
И все, гад, пальцем тычет в мою сторону. Не знаю, голова ни о чем не думала, а ноги как-то сами побежали. Опять свист. Обернулся, чтоб глянуть. За мной неслась толпа. Не трое, не пятеро, а лавина. Я поднаддал. В ушах забарабанило пульсом – Дум, дум, дум! Портфель – зараза! Больно бил по бокам. Лямки длинные, их бы подтянуть. Никогда раньше не подтягивал. Обрадовался! Не будет ничего! Беги теперь! Глазами я ловил тротуар: бордюры, канавки, кочки, люк. Сейчас оно совсем лишнее, но машинально пробежал по нему – Бы-дын! Ранец! Тормозит зараза, но нельзя сейчас его. Свернул налево.
– Куда несешься! – и сапог. Какая-то тетка, не видел. В спину засвистели. Портфель лупил по печенкам Бам! Бам! Бам! Зараза! Несусь во всю.
– Стой! – и они мне тоже сапогом. Свист, второй, пятый. Свернул за угол дома, еще раз, подъездная дверь нараспашку. Заскочил за нее и рывками за ремни подтянул лямки. О! Другое дело! Ранец теперь прирос к спине, у меня теперь скорость. Где-то рядом:
– Пацаны! Он сюда!
Увидели? Я опять рванул. Как увидели? Опять сзади свист и меня обогнала пара булыжников.
– Вон он! Пацаны! Слева, слева!
Свист. Я ломонулся по диагонали через футбольное поле к столбам, где были натянуты веревки, а на них трепыхались простыни, наволочки, пододеяльники. На всем бегу я нырнул в сырую прохладу белого белья. Одна простыня больно полоснула меня по открытому глазу – Ссс! – пришлось его закрыть. Времени останавливаться тереть, промаргивать у меня не было ни полсекундочки. Гоняться с одним глазом – капец! Это никак! Вывернул башку как лошадь, чтоб видеть куда. На бегу пытаюсь открыть ошпаренный бельем глаз, и, не знаю как, но вдруг увидел, что в подъезде одного из домов на том конце светит свет. Значит, дверь насквозь. Ура! Все эти вторые двери по жизни заколочены наглухо, никогда не видел, чтобы с улицы открывалась такая. Вторая дверь всегда заколачивалась, чтоб не сикали, чтоб не туалет. Как будто со двора туда нельзя зайти посикать. Но сейчас я обрадовался, решил заскочить и через нее, открытую пробежать насквозь, на ту сторону. Везуха! Со всех ног рванул туда. И все бы было замечательно. Я бы просто испарился для моих преследователей: был я и вот – нет меня. Я чувствовал, что оторвался от них и кто теперь бы знал, что я забежал в этот подъезд и что подъезд этот, что он сквозной? Я же через белье и потом свернул и двор большой вариантов куча – куда я делся? Но бабки!…
В лесу естественная сигнализация это птицы. Если хоть одна заметила крадущегося хищника, она тут же подымает шум, крик, свист, оповещая тем самым всех своих друзей, родственников и прочих пернатых об опасности, и атака потихоря срывается. Больше хищнику не светит напасть врасплох и чтоб в дамки. Теперь, ему вообще ничего не светит. В лесу птицы, а во дворе такая естественная голосовая сигнализация это бабки.
Пробегая мимо скамеек и уже предвкушая, что вот сейчас еще чуток и я наконец-то избавлюсь от хвоста, я обрадовался, ликую, под ноги не смотрю, а у этой яги из скамейки костыль торчал. И, мне со всего маху по ноге как даст! И БЫДЫН! БЫДЫН! По асфальту. А я полетел и деранул ладони, пробежав ими дальше шага три на четвереньках, но не упал. Нет, не упал! Ну, все бы ничего, все это ничего, это я бы пережил. Ну, ладно, споткнулся, чуть не упал, ладони процарапал немножко, костыль – всяко бывает. Но на меня вдруг со всех сторон бабки в девяносто глоток как заорут, все разом: и сволочь! и скотина! и гаденыш! Конечно, эти сзади, они все услышали и увидели, и опять засвистели:
– Пацаны! Пацаны! Он туда, туда! Гля, там у бабок!
Моё тайное ныряние в подъездную дверь накрылось. Ну, теперь мне оставалось только продолжать мое бегство. Прострелив дом насквозь, я вылетел и понесся по аллее мимо высоких деревьев. Разглядывать их времени не было, поэтому пусть это будут дубы. Дальше я за углы домов, нырял в палисадники, потом двор, еще двор, выбежав на противоположную часть улицы и в третий двор. Машина вдруг гадская забибикала, но я успел проскочить у нее под самым носом. Еще двор. Там, помню, на бельевых веревках мужик выхлапывал половик. Удар и ковер взрывался облаком пыли, удар и снова взрыв пылюги. А я бежал. Я проскакивал дворы, тротуары, кусты, палисадники, скамейки, прохожих, машины, бордюры уже не считая – где, что и сколько и чего я пробежал. Я бежал. Бежал изо всех сил до тех пор, пока в моем левом боку вдруг что-то не лопнуло болью. Я уже знал ее. Селезенка! Только при ее взрыве, бег мой сломался, и по инерции пробежав еще несколько метров я остановился.
Стою нагнувшись, уперевшись руками в коленки. В глазах темно. Дышу, как загнанная собака. Овчарки так пыхтят с языком до пуза после долгого бега. И как-то тут вспомнил – читал, как в одной книжке один умник учил: «Дыхание надо плавно восстанавливать медленными, глубокими вдохами, медленными, долгими выдохами.» Ага! Видать этот дебил не бегал как я. Стою дышу через боль, как паровоз, в глазах темно и круги, селезенка порвалась, глаз слезится, ноет, ноги гудят. Пишет книжки, сидя задницей – как надо правильно дышать. Подумал. Единственный, кто меня бы мог сейчас понять, это тот марафонский бегун, который пробежав 40 с чем-то там километра от Марафонов до Афин, добежал и сдох. Увидел невдалеке лавочку и решил, что: «Будь, что будет!» – поплелся к ней. Догонят – догонят. Я теперь вот сяду и буду сидеть сто лет. Так я и сделал. Сидя на лавочке с ноющей селезенкой, переводя дух, я не сразу заметил рядом бабульку. Тут разница! Есть бабки, это, которые ведьмы вечно орут на меня, а есть бабульки – они это наоборот. Сбоку ее голос, я даже вздрогнул от неожиданности:
– Ты где штанину порвал?
Я глянул на правую штанину, она была целая, а потом на левую… Ба-лин! – там, от колена до самого низа светила белым моя голая нога. Щука! И, тут я вдруг разозлился. Какого Лешего я, как заяц все это время бегал? Порвал штаны, сижу тут, как этот самый, и все болит! И еще где я? Улицы я все перепутал, носясь туда – сюда по дворам. Сыкло! Да лучше б они меня побили! Нет, честно слово! Ну, побили бы. Ухо бы там или глаз. Ну и че? Вот щас тоже глаз! Зато не было бы так стыдно, как теперь, когда я слинял, как сыкун. Я не воин, я – чмоин! Так получается? Так!
Я сидел насупившись, закусив губу, ругая себя про себя и прислушивался, как моя селезенка потихоньку начинает отпускать меня на волю.
Всё! Домой! Набегался!
Встал, пошел. А куда? Тут до меня дошло, что я не у себя тама, а здеся, в Калинкине. Город этот – не мой город. Я тут ни шишки не знаю! Ну, пойду назад значит, откудава бежал. Сейчас соринтируюсь.
Плетусь и ни какого понятия – куда? Школа! Да, точно школа надо до школы, где же?.. Дома, проулки, деревья – никакой школы. Бордюр поломатый, значит направо. Да! Надо от него направо. Но, пройдя квартала два, я вдруг замедлил шаг. Не, не направо, надо было может налево? И вообще я все кругами бегал. Где теперь право, где лево, где прямо? Пёс его знает! Как назло ни адреса, ни номера своего дома я сейчас не помнил. Нее, когда мама говорила – я всё знал, а теперь я забыл. Вообще не помню! Ни улицы – как называется, ни номера дома. Выходя в школу, я теоретически само собой, как бы все знал – что живу теперь там-то, там-то, но практически я еще тут не жил, то-есть мне никогда еще не приходилось здесь возвращаться черти откудава домой, ясно представляя себе, что дом мой стоит с таким-то номером на пузе, на такой-то улице. Оно, потому что мой дом, он был не здесь. Мой дом остался там, на улице Партизанов 15. Здесь, я еще не привык, что это мой дом. М-да!… Куда мне теперь идти?
