Kitabı oxu: «Стасик», səhifə 3

Я просто поплелся так, шаря глазами найти какие-то знакомые ориентиры, но голый Вася! Ничего! Дом. Еще дом. Все на морду одинаковые. Остановился, окончательно убедившись, что заблудился. Ништяк! Приехал! Как-то сам собой вспомнился тот фильм – под Новый год смотрели мама, отец, дядя Леша с теть Зиной. Помню они смеялись, а я не мог понять – Че они там смешного? Там мужик перепутал дома, перепутал город и всем было смешно, что он такой дурак. А теперь вот? Вот теперь бы они тоже смеялись надо мной? Я же тоже сейчас, как дурак, стою и не знаю – куда мне идти, потому что я не помнил ни адреса, ни дома, ни улицы. Вот сейчас бы они смеялись? Помню, там где-то видел будка телефонная на углу. И тут меня осенила мысль! Я решил спросить ту бабульку, которая мне про штаны, спросить ее как до школы. Номер школы я помнил!

Вернулся, но ее уже не было. Иду, смотрю по сторонам. Честно сказать уже вечерело. На лавочках во дворах становилось все свободней. Но! Вон! Вон там сидит не она, но может не бабка. Я радостный, затаившись, только бы не бабка, только бы не бабка подошел и УРА! Не бабка, а бабулька, бабульку сразу видно.

– Бабушка, скажите пожалуйста, где 157 школа?

Она посмотрела на меня

– Уроки же закончились.

– Да! Да!… Мне… На дополнительный надо.. – соврал, а сам дырень прячу боком. Наверно не поверила, потому что промычала на меня «М-м»…, но показала рукой, что вон там и назвала улицы и опять рукой в ту сторону и сказала где свернуть…

– Улица Некрасова, улица Некрасова – бормоча себе под нос, я быстро зашагал.

– Некрасова, Некрасова… – А! Чуть не забыл повернулся к ней

– Спасибо бабушка! – Она что-то в ответ наверное «Пожалуйста!» или другое чего, это я уже не расслышал, я уже опять бежал со всех ног. Я опять мог бегать и побежал в том направлении. И свернул где она сказала, как надо и твердо придерживался той улицы, которую назвала бабулька, радостно отсчитывал дома на минус до нужного перекрестка. Значит еще 5 надо! Надрапал тыщу километров! Бегу, считаю цифры. Не хило я промазал!…

МОЯ – НЕ МОЯ ШКОЛА.

Да вот-вот, уже скоро и в итоге к своей большущей радости, я, наконец-то увидел ее. В конце следующего дома, через улицу на углу ее знакомый квадрат забора. Это была моя школа! Которая, конечно не моя, но моя. Она, шаг за шагом, приближалась ко мне островом. Пегий пес! Земля! Я спасен! Я сейчас очень ей обрадовался, теперь домой найду. Странно, днем я ее ненавидел, а сейчас рад, что – вот она.

Увидел булыжник, стал шастать – пинать его, и мысли замелькали как-то, много-много, все сразу. Тормознул пока идти домой. Всяко-разно стал думать про то, сё, какой у меня теперь класс. Да какой? Никакой! Одни уроды! Мой старый класс – это да! Сто раз был лучше и учительница, а эта Крыса Степановна: голос мерзкий, вся страшная, чем-то от нее воняет, и когда «Пэкает», «Бэкает» слюни летят. И она специально меня «Керасиновым». Ворона старая! Нина Ивановна всех по имени, а эта меня по фамилии, на Русском – Керасинов, личные местоимения? Скотобаза! При маме – «Антоша» сю сю сю, а тут морда утюгом и -М-дааа… Плаваешь, Керасинов, садись. Эти еще сзади все хихикали. Они все в одной шайке, она тоже с ними. Или еще как заладит – Керасинов, у вас что там в деревне не вели дневника Природоведенья? Учти, здесь городская школа! И че, что городская? Она мне, «добрая», «на первый раз прощает» тройку карандашом, а за дневник точку. Отец узнает – убьет!…

От сильного пинка булыжник ускакал куда-то в кушары. Для себя я конечно решил, что завтра никуда не побегу от них. «Буду драться. До последней капли крови! И подумал, что сейчас мне торопиться уже некуда. Врагов моих нету. Они, конечно, струсили меня ждать. Тут мысль! Можно теперь просто пройтись вокруг школы. Я же не знаю ее. Что там слева или на той стороне? Просто интересно же? Не потому, что я завтра буду искать какие-то выходы, в смысле пути к отступлению. Не! Я завтра дерусь! Это все! Я решил! Штаны порвал и позор… как заяц… Нет, все! Надо биться! Как их там?… Зараза крутится Филы, Фрилы, Филы…, которые спартанцы? Короче, я так же буду. А сейчас просто посмотреть че тут. Просто посмотрю. Просто не потому, что куда тут можно завтра бежать. Нет! Просто так посмотреть я же имею право, где я учусь теперь и что это за вообще дом. Какие вокруг дома? Где деревья лазать? Интересно же! Так? Так! Конечно, оно все само собой же. Тут прогулка, а не то чтоб куда слинять.» – и окончательно убедив себя в том, что это «просто так», я как-то тут же весь осмелел. Улыбнулся, даже свистнул немножко. «Сами они испугалися! Не дождались. Трусы – белорусы! Если бы они смелые, они конечно б меня дождались.»

Ветер гулял в дырень штанины, холодил ногу, а у меня сейчас было отличное настроение, я гуляю. Медленно, не торопясь, по хозяйски, и, как-будто, я забыл ключи от калитки, как-будто это мой дом, но только, здесь не дом, а моя школа, и я уже много раз так делал раньше, всегда так делал, я спокойно перелаз через забор. Оп! Оп! «Так, теперь вот она школа, а вон они – третий этаж… семь, восемь, девять справа. Да, точно, вон они окна моего класса. Из них вот эта самая липа видна или клен, я не знаю кто.»

Руки в карманы, насвистывая, пошел осматривать сначала свой корпус. Когда сегодня с мамой шли сюда, я ее не особо рассмотрел, все больше под ноги смотрел. Не хотел ее даже видеть. А потом, когда уже драпал, уже тоже не посмотреть, а теперь я взглянул на школу как-будто в первый раз. Мм! И мне она понравилась! Это была не та обычная серая школа, с этими, такими намордниками над окнами. Те школы всегда были все одинаковые два, три этажа, серые, плоская крыша. Нее, эта, здесь другая. Здесь была большая, высокая в четыре этажа с колоннами. И окна были необычно узкие и высокие, и потолки высокие. Мне, вот сейчас, вот смотрю снизу, мне эта школа очень даже! «Инженерный замок. Точно! Уже вечер и окна темные. Конечно, оно сказка, но вдруг, свечка в окне? А я иду и руки в карманы рассматриваю и не боюсь.»

Прошел наш корпус. «Вон там, наверное старшики учаатся. Там вон третий еще какой-то. Пока еще не знаю. Сейчас увижу.» И тут вдруг в голове закричали их сапоги. «Сапоги! Они ж в меня сапогами еще. Камни я сразу запомнил. Они, камнями в меня шмаляли сразу запомнишь!» Справа, слева, скакали по асфальту, обгоняя булыжники или видел еще, который пролетал над головой. Но их сапоги я только сейчас вспомнил: «Сапоги!». Они вот как-то сами собой откудаво-то вылезли. Какими только сапогами они в меня не шмаляли! Тут надо рассказать почему сапоги.

Это все Витек виноват. Как с ним познакомился, сразу научился свистеть в пальцы так, что в ушах звенит. Теперь меня за километр слышно, если свистну. Так вот, и еще он все какие-то слова, помню, говорил непонятные. Помню, мне эти слова сразу понравились. Веселые какие то! А он, что у них вся семья так, даже бабушка. Я итак завидовал ему, что у него отец дворник, соломы – завались и квартира всегда ихняя. И еще все у них дома эти слова веселые знают и разговаривают. Ну, в общем один раз за обедом, как обычно говорили отец, мама, и я тут тоже про что-то начал рассказывать и несколько сапогов всунул – трам! тара-рам! та-рам! Я то думал все засмеются, слова же смешные. А они – мама, отец – тишина. Помню, отец медленно положил ложку и сказал:

– Встать!

Я встал.

– Выйти из за стола!

Я удивился, но как-то сразу и встал, и вышел.

– Рядовой, Красильников! В грязных сапогах дома ходят?

– Нет, товарищ подполковник.

Эээ, не, он тогда еще майором был, но не важно.

– Так вот. Заруби, – говорит, – Себе на носу!

Отец сказал маме заткнуть уши и перечислил все те слова, которые я только, что говорил, и даже те, которые не говорил, там еще оставалось несколько. Одно было любимое у Витька.

– Внимательно слушал?

– Да, – говорю – Товарищ майор.

– Так вот, – говорит – Запомни, эти слова – это грязные сапоги. Са-по-ги! Ясно!?

– Так точно, товарищ майор!

– Дома и при маме, чтоб больше ими не топтал! Ясно?

Я вытянулся в струну

– Так точно! Товарищ майор! Ясно! – и мне наряд вне очереди, я тогда получил гору грязной посуды в раковине. Насупившись и надув губу, моя посуду, я лишний раз подумал, что: «А вот Витьку – везуха! «Сапоги!» Сапоги!» У него и отец так, и мама, и даже бабушка говорят. И никто его за это не ругает. И не ругает, и не говорит – Это нельзя! Это не положено! И не заставляют за это мыть посуду: целых 5 тарелок!…»

Но вот, что действительно, я с тех пор ни разу не произносил этих слов не только дома, при маме, но и на улице. Мы даже с Витьком иногда дрались из-за этого. Он все: «Скажи, да скажи!» А я не говорю. Он обычно начинал: «Баба! Баба!» А я ему в пятак, а он мне в пятак или ухо и пошла карусель. Ну, в итоге, я изобрел велосипед, придумал – как можно. По научному это прозвали эвфемизмом. Мы порешили с Витьком и Виталиком переделать сапоги так, чтоб их можно было говорить всегда и чтоб за это никто не ругался. Но мы то знаем, что это такие же сапоги. Вместе придумывали. Я «Щуку» и «Пелядь» придумал, а Витек «Воблу» и «Иди на уху!» Витек даже сам начал так говорить. А! Виталик еще «Тараса» придумал. Но за Антона (кто меня придумал так назвать!). Маму спрашивал меня переназвать, а она говорит, что ей нравится, что я – Антон, поэтому всегда буду Антоном. «Спасибо, мамочка!» Я за этого Антона с этими уродами каждый раз дрался! Вырасту когда – сразу поменяю имя. Хуже Антона – только Тарас или как его… Эдик…»

Иду сейчас вспоминаю, что сегодня они в меня столько сапогов накидали: «Счастливчики! Видать они за это посуду не моют…»

«Иван родил девчонку, велел тащить пеленку» – мысль о сапогах перекрыл вдруг голос Крысы Степановны с ее: «Иван родил девчонку, велел тащить пеленку.» И эти все, как бараны сегодня за ней повторяли, хором: «Иван родил девчонку, велел тащить пеленку».

– Керасинов! – я опять не сразу понял, что это она меня

– Керасиннов!

Меня всего от злобы дернуло:

– Я Красильников!

– Встань! Все говорят, а ты почему молчишь?

Встал:

– Я итак все падежи знаю.

– Это, Керасинов, веселая методичка. У вас в деревне такого не было?

– У нас не деревня! У на…

– Садись и повторяй, со всеми!…

Я сел: «Старая ведьма!» и про себя всю ее завалил сапогами…»

Опачки! А вот и задний двор! Корпус школы отступал с каждым шагом, открывая улицу. Я стал разглядывать ее сквозь сетку забора. Через дорогу там, на той стороне тоже был забор только деревянный и весь разный: то зубцами, то синий, то сплошной. Он плясал вдоль дороги волнами выше-ниже, крашенный-не крашенный. «Видать каждый хозяин свой делал. Там вот желтый, значит, чей-то одного, следующий видать не ихний, потому что серый. Да точно!» – я сейчас с упоением наслаждался своей логической дедукцией. За забором торчали дома все одноэтажные. Много-много! Толпаганом. Целая улица одноэтажных домов. Какие-то повыше, какие-то совсем низкие чуть-чуть башку видно из-за забора. А тот вон самый жиробаз из всех. Труба кирпичная из башки торчит. И что меня всегда смущало в этих домах: «Cколько же там комнат? Если, вот у этого жирдяя по стене 4, 5, 7, 7! окон, это 7 комнат? А по другой стене у него 3, 4, 5, 5 окон. Это 7х5 эээ… 35. Это тама 35 комнат?» Я очень мечтал хоть разок побывать в таком доме, но ни у кого из моих друзей не было такого дома. Все – кто, в обычных квартирах жили.

Надоело смотреть через сетку забора, и я перескочил через него, перебежал (хотя машин не было) на ту сторону и стал идти вдоль этих домов. Иду по небольшой такой узкой улочке. «Интересно, тут машины вообще ездят? Ни одной! Хотя асфальт и вон. Вон! Люк есть!» Я обрадовался. Люки я любил! Это была моя игра. Я ее придумал. Вижу люк вдалеке, беру прицел, разбегаюсь, вот сейчас ноги тоже уже сами набирают скорость, прицел на люк и на последних метрах ускоряюсь со всей дури тэ, тэ, тэ, тэ, тэ, толчок, прыгаю на него со всего маху – ПУМ! и… И не провалился! Я не провалился! Это как Русская рулетка. Как-то раз услышал про нее и решил: «Вырасту – сразу сыграю. Это ж самое мощное, когда я сейчас вот должен сам застрелить себя. Страхово! Но ставки сделаны, палец твердо давит на курок, морды вокруг уставились – все на меня. Все ждут и… я жму курок до упора, стреляю… Все ждут выстрела, и я сам тоже жду. Мысль: «Все! Хана котенку!» Но вместо выстрела щелчок! И… Фу! Просто щелчок. Нету Ба-баха! Висок целый, и я живой! Красотища! Вот с этими люками я сам придумал такую же игру – разбегусь, прыгну на него и провалюсь – или не провалюсь? Я слышал много историй, когда люки переворачивались, и люди проваливались в длинючие, глубокие колодцы. Вдруг я прыгну и тоже провалюся? Лечу темно, холодно, последняя мысль, что я герой и Хрякс! Жуткая смерть! Я же вот сейчас разбегался и не знал – люк твердо стоит или не твердо? Со всего маху на него прыгаю и вдруг бы провалился метров на 100? Вникуда! Зажмурился: «Иии… Быдын! И, и стою. Живой!» – и сразу такая радость! Еще пару раз разбежался – прыгнул, но надоело. Одному играть – не то. С пацанами было веселей – все хотели, чтоб другой провалился. Кричали мне:

– Провались! Провались!…

Скоты! И че то настроение опять в трубу. Бросил люк, пошел дальше шастать у забора. «О! Машина! Ездят, значит.» Стал пинать булыжник. Ни о чем не думаю, только в пальцах ноги ощущение твердого пинка по камню. На рыбаловку сейчас похоже, когда остался один последний червяк, вечер, а в ведре пусто. Закинул, сижу ничего не жду, сам знаю – ничего уже не клюнет и все равно не ухожу домой из тупого упрямства. Знаю же, что Голый Вася, но до самого позднего вечера могу вот так, как баран сидеть. И здесь буду ходить, и пинать булыжник. Хожу и пинаю, и в башке пусто, и хорошо, что пусто, сейчас так лучше всего. Краешком замечаю, что там-сям зажглись огни в окнах, из труб домов повалил клубами дым. «Готовят наверное.» Я развернулся и со всей дури пнул камень об деревянный забор напротив. БАМ! Вдруг, над ним выскочила огромная собачья башка и прям мне в ухо остервенело:

– ГАВ! ГАВ! ГАВ! ГАВ! – да так громко!

Я аж отскочил. Всего пробил озноб ужаса! Огромная! Лает басом. Сто тысяч мыслей в секунду, а впереди всех одна: «Если она сейчас сиганет чрез забор – я не убегу. Метров двадцать от силы. Кусать начнет, кровь, швы, лечиться, 40 уколов в живот, загрызет…» И эта вся чехарда прогнозов – разом в одной секунде времени проскочила в моем мозгу. Машинально отскочив от забора и сев калачиком, закрыв голову руками, я не сразу услышал за лаем, звякнувшую цепь. Сердце еще бешенно колотилось, но тут я выдохнул:

– Фу ты, ну ты!

«Цепь! Не, не побежит!» – а сам тут же вскочил и дал тягу. Бегу, но сразу отлегло. «Че то день сегодня плохой. Все меня гоняют. Не! Хватит, гулять! Теменюга. Надо домой!» Но сначала зазырил по сторонам – никого, тогда быстро с сильными брызгами отлился под большущим серым забором какого-то дома и потом весь легкий, пошел до улицы, где были ворота в школу.

Стартовав с них, я завернул и стал нащупывать верное направление. Теперь все делал не спеша: углы, повороты – все становились на свои места. Здесь, у телефоной будки надо налево, там у кривого столба еще квартал прямо. Я вышел на большой, шумный проспект и меня сразу накрыло шумом машин, и понесло волной прохожих. «Проспект Карла Маркса точно! Забыл! Дебил! Мой дом на проспекте Карла Маркса! Карл у Клары украл кораллы… как там дальше про кларнет? А! Клара у Карла украла кларнет…»

МОЙ ДОМ

Еще два дома и вот он – мой перекресток, а там и мой дом. Много окон уже светят желтым. Зашел во двор, свернул в подъезд в потемках чуть не грохнулся, запнулся. Сейчас тут воняло сиками. Но это только на первом этаже, на втором уже меньше. Я не спеша поднялся в четвертый и тут совсем уже не пахнет. Это хорошо! Зато тут воняло луком, позвонил. Дверь открыла мама и с порога:

– Ты куда пропал!?

Я зашел, разуваюсь и нюхнув, обрадовался – луком не у нас. Мама сердито и громко:

– А со штанами что? А куртка? Где порвал?!… – мама хотела что-то еще, но тут отец ее перебил с усмешкой. Отец был уже дома:

– Чего ты ругаешься! Это он, мать так вещи нам с тобой помог разгружать. А мне:

– Футбол играли?

Мама что-то начала, но отец ей:

– Не шуми. Где сверлить?

Я честно еще ничего и не придумал – почему я пропал? И про дырень. Про себя зло: «Куда пропал? Пропал, потому что просто пропал! Пропал потому, что приехал в этот гадский город! Но ей же не скажешь такое! Про футбол он хорошо придумал.»

В руках у отца была дрель, они с мамой ушли на кухню. Оттуда она ему что-то, не слышу, но что-то сердито бормотала, а отец:

– Чего ты завелась?

Мама:

– …Бубу бу!

А Отец:

– Все дрались. Мать! Он же мужик, воин! – и что все дрались.

Мама:

– Бубубу, но уже мягче.

Переодеваюсь. Настроение, едва поднявшись, как я пришел, опять грохнулось. «Они там думают, что я дрался! Они думают штаны в драке порвал и куртка пыльная. М-м! „Дрался!“ Я дрался через кусты. Думают воин! Воин… Чмоин!…»

От стыда, обиды, досады во рту даже кисло. Я стал переодеваться в домашнее, и только сейчас, вешая снятую рубашку по привычке на стул, я обратил внимание, что вся мебель уже стояла на своём месте, что вешаю вещи, как обычно на свой стул, возле моей кровати. Вообще все теперь было практически так же, как и раньше, там в нашей старой квартире. Слышу на кухне. Мама уже не сердито, но как оно по-Русски называется?.. Эээ. О! с усмешкой:

– Он бы лучше тут помог, если сил девать некуда.

Я, сейчас, не хотел об этом думать, что они меня в герои записали, когда я на самом деле трус, но не мог не думать: «Как я сегодня драпал! Трус! Скотина! Заяц!» И такая досада и злой, на себя злой, но еще больше злой, что они там думают, что я драчун и боец, когда на самом деле я сыкун и… Сердито подтянул трико до пузяки. «Все! Завтра дерусь! Точно! Всё! Это теперь никак!»

В комнату зашел отец, открыл ящик шкафа, достал оттудова банку. Жестяная круглая с крышкой. В ней всякого барахла и мелочевки: катушки ниток, пуговицы, иголки, значки, гайки, скрепки и еще всякое. Раньше любил в нее играть. Достану и все думаю – сейчас буду рыться и найду что-то такое – сокровище или золотую монету, но каждый раз перерывал и видел одно и тоже барахло и конечно ни монет, ни сокровищ. Отец вынул из нее катушку ниток по цвету моих штанов и иголку. Хлопнул меня по плечу и обратно к маме на кухню.

Сижу со стыда и досады глаза в пол, только что не плачу. Это ж он воина хлопнул – похвалил… Всунул нитку в зад иглы. Шью. Шить – я умею! Меня отец научил – как быстро и правильно стегать. Заштопал быстро, крутанул на пальце узел, затянул до упора. Готово! Свернул голову на бок. Они портные зачем-то все так тоже делают. Глянул, вроде ниче – чики-чики! Ну, неплохо! Шва почти не видно, ну, если только совсем в упор. Иголку в катушку, катушку в банку, банку обратно в ящик, штаны на стул.

Стал осматриваться по сторонам. Да. Вещи, мебель, паласы все совсем как там у нас было. Это они, пока я в школе, мама с отцом пораньше с работы и все расставили. Отец собрал сервант, шкафы, обеденный стол с гнутыми ножками. Опачки! На столе увидел белый квадрат газеты. Я быстро кинулся к нему. Бумага еще гладенькая. Свежий выпуск! Наверное, отец по пути с работы. Все это время, что я вертел головой и узнавал признаки прежней жизни, тоска моя за все то, что я сегодня пережил, эта противная тощища, которая прищемила где-то и все тянула, тянула, она вдруг улетучилась при виде газеты. Отпустило. «Га-зе-та – 3. Шах-ма-ты – 3!» Пролистав впопыхах новости, политику, по пути морда какая-то в очках на полстраницы, но я торопился мимо них только к одной нужной странице, перевертывая все эти не нужные, а они все гады как назло заламывались, тормозили меня. «Отец все это, всю эту скукотищу смотрит, читает, а надо мной шутит, что рыбак… М-м! Рыбаловка в тыщу раз интересней, чем эти лысые пузыри в пинжаках, но ему скажи такое… О! Вот она! Та самая!» Аккуратненько вытаскиваю нужную мне страницу. Там ребусы, загадки, анекдоты, дурацкий рисунок, кроссворд – всякая шушель, но на самом краешке есть она. То что надо мне – шахматная задача с картинкой доски и фигур в диспозиции, а под ней решение предыдущей. Прошлую я профукал. С кухни слышу мама:

– … накладные были у них…

Нашел листик тетрадный, карандаш, резинку. Теперь наоборот мама что-то говорила понятное, а отец только – Бу буб бубубу

– … у них на балансе не было!

– …бубу бу…

Но я уже не здесь, я уже на шахматной доске, на поле боя. Стал думать, водя карандашом вензеля, выстраивая ходы в комбинации. Часы на серванте тикают. И который раз прокручиваю пешки, слона, Ферзя и голый Вася! Не вижу линии! На каждый мой ход есть отмычка. От злости даже вспотел. «Тупой что ли?!» И тут еще на! Вдруг выскочила рожа Рыжего, как он лыбился. Он и все эти, что были там сегодня, и Лысый, и шкет Сеня, Саня, Соня… как его там? Все тоже залыбились: «Керасинов! Тупой дебил!» В голове зашумела школа, все их рожи, а перед глазами задача. Не могу! Не бельмеса не решается! Весь лист тетрадки искучерявил карандашом и ноль. В кухне зашипело, вкусно запахло жаренной картошкой с колбасой. Плюнул на задачу. Захлопнул газету. Потом!…

За ужином чудеса! Мама смеялась, отец много говорил про Палыча, про Зил:

– Честное благородное! Пока на него матом, он не едет…

Мама смеясь накладывала в тарелки

– Я тебе говорю!…

Они то оба веселые! А я мордой в тарелку. Спросили только:

– Ну что? Как в школе?

«Как?! Как?!» – это я про себя конечно «какал», а вслух, что:

– Да нормально все. – что пятерку по математике (которая тройбан карандашом) и класс хороший. «Хороший!» Ага! Все – гады! Думал шахматы, отвлекусь, а теперь стоя уже у раковины, моя посуду (сегодня я дежурный по кухне), мою, а в голове болото. Сейчас пойду уроки. Я, конечно, вторая смена, но всегда все с вечеру делал, чтоб утром свободным. Вот сейчас уроки, а завтра хоть не просыпаться. «Не хочу я в эту дурацкую школу. Не, я не трус! Обязательно драться! Но просто не хочу вообще я там учиться.»

ШАХМАТЫ

Уроки сделал побыренькому. Ничего сложного: две задачки, упражнение с подчеркушками и прочитал эту скукотищу про «Чука и Гека». И опять к задаче, уже не из интересу, а из одного тупого упрямства развернул газетные листы и сердито вперился в нее глазами. Я играю за белых. Так? Так! Я как-то всегда за белых лучше играю, особенно люблю начинать линию через славянскую защиту, там есть хорошие выходы. «Думай, тупая башка!» Но сейчас наново увидев загадку, я вдруг прозрел. Вот оно – намотано! Тут же проще простого! Сразу повеселело всё. Из тупого барана, я вырос в мудрого полководца и тут на доске я решил, что эта задача, это как мой завтрашний день. Точно! Рыжий, все эти скоты они играют черными, а я белыми. «Щас я их!», – и теперь уже зная решение, я тут как-то развеселился. «Я – стратег! Я полководец! Я и только я знаю, как оно все завтра должно случиться. Значит, из условия задачи его первый ход конем F5D6. И тут этот его первый ход значит, он подойдет ко мне и рассмеется, начнет ржать, что вчера как-будто бы я текал от него. Скажет – Трус! и в общем все такое, и все будут тоже смеяться. Это был его ход конем, но этот ход меня ни капельки не напугал. На это я ему отвечу белым офицером D3H7 Шах! – это значит, что я шагну к нему навстречу впритык и толкну его прям в грудак сильно, что он от неожиданности свалится на землю и заохает. А они все забоятся, затухнут, и станут зырить на меня. Рыжий, конечно, попытается встать – король G8H8, попытается избежать моего сокрушительного наступления, но я тоже не дебил дам ему хорошего пендаля, это офицером H7G6. И еще раз пендаля – шах ладьей! Вдруг с фланга выскочит его лучший друг Лысый – Ферзь D8H4 и загородит собою короля Рыжего. Этот Лысый по шпионски нападет на меня сбоку, но я все видел и готов, я вижу всю ситуацию, слежу за всеми возможными вариантами ее развития. Опачки, как я умно завернул! Это я откудава-то из новостей наверное запомнил. Но Лысый только подсунется, а я его кулаком по репе – ход ладьей H3H4. Двину, получится кулаком не по Рыжему, а по Лысому. Со всего маху! Прям в нос – На! Лысый конечно тоже свалится на пол схватится руками за свою носяру. Кровь, все такое. Разревется, как баба. Рыжий не может встать, я его буду пинками и тогда ему останется только кувыркаться по полу H8G8. Дальше он будет вилять башкой туда- сюда, пока я его буду дубасить сев на него сверху: ладья, ферзь. В конце концов – ферзем H3H7 поставлю ему мат. Это левым кулаком прям в зубы. Победа!…»

Я даже вспотел от радости. Гордый собой, своей победой, тем что отныне с тираней Рыжего было покончено, я разделся, лег в кровать и стал все оставшееся время читать Купера. Уже перед самым сном, вдруг задумался про того старика. В голову внезапно зашла мысль: «Старику надо было взять с собой мешочки с табаком. Табак и чтоб с перцем. Точно! Табак + черный перец. Да это было бы лучшее средство отпугнуть акул, баракуд. Пару мешочков под брюхо марлина. А остальное рассыпать частями по пути пока плыл. Но не знал он, не додумался захватить табак и перец. Вот если я когда-нибудь так же один в лодке в море поймаю здоровенного марлина, я конечно заранее все возьму и перец, и табак, и в зубы Крысе Степановне…»

В этих поплывших раздумьях меня накрыло сном.

ОЖИДАНИЕ И РАЕЛЬНОСТЬ.

Эти шахматные победы над Рыжими и Лысыми на листе газеты – это конечно все красиво, но это рассудочная злоба. В драке ей нет места. В драке гораздо важней – звериные инстинкты. Правда, я тогда еще об этом ничего не знал. Шахматная победа над ними, как из подборки парных фотографий – «Ожидание» и «Реальность», где вся хохма заключается в их чудовищном несоответствии друг другу. Я в тот вечер мысленно нарисовал себе первую – «Ожидание», когда я весь такой храбрый, дерзкий, сильный, ловкий воин-боец смело вступаю в неравную схватку с моими одноклассниками и одну за одной одерживаю победы. Но на следующий день нарисовалась вторая картинка, которая «Реальность». По пути в школу я был еще полон решимости, но зайдя в класс, я как-то сразу весь стушевался, весь затих и сник. Они одними глазами всего меня смяли и скомкали. Из вчерашнего льва вечером, сегодня днем я снова обернулся в трусливого барана. Последний звонок, и вот я опять бегу. Бегу и сам чувствую весь этот невыносимый позор своего положения, но ничего не могу с собой поделать. Ни вызова, ни драки, а опять только одно трусливое бегство между домов, заборов, мимо деревьев, прохожих… Меня травили и гнали, а я со всех ног драпал – виляя, петляя, уворачиваясь от камней. «Н3Н7 МАТ»! Ага – получи! И я даже чувствовал сейчас во всем этом моем позоре какое-то злорадство! «Н3Н7! Мат! Н3Н7! Победа! Герой! Сила!» – так сам себя распаляя, своим позором, я сейчас сверкал пятками. Но и это еще не самое дно. Самое постыдное было то, что в сердце, которое колотилось как барабан зайчика, в самом-самом, самом дальнем его уголку, теперь сияла некая подленькая радость. Я радовался тому, что вчера все здесь вот обошел и знаю теперь – что, где и как. Знаю дорогу, которая короче и безопасней для моего стрекоча, а главное больше не заплутаю. И сейчас я несусь и сам чувствую, как что-то такое подгнившее, радостное греет меня где-то там на самых дальних задворках моего Я. Что – вот этот дом я теперь знаю, пробегу его, а за ним надо повернуть налево, а там до конца, до перекрестка. Несусь и радуюсь, что сегодня я бегу правильно, что не потеряюсь, как вчера…

Так началась моя беглая жизнь. И на следующий день бегу и через. Я уже привык к этому. Быстро привык! И я уже дока в этом, уже совсем мастер – как слинять? Радостно, что все теперь мне знакомо и даже к свисту пообвыкся и к ихним сапогам в спину, и к булыжникам, иногда прыгающим там-сям, обгоняя меня по асфальту. Ниче так! Я – нормалёк! Сзади свист:

– Стой щука!

А я – нормалёк, я бегу. Свист:

– Стой гад! – и пара камней справа скок, скок, скок.

– Пацаны! Вон туда, туда его! Пацаны!!! – а мне плевать, я спокоен на это, у меня есть скорость, она у меня хорошая. И где-то спустя неделю такой жизни в бегах, я как обычно бодро чесал и оставалось уже совсем немного, до того, чтоб окончательно оторваться от них, как вдруг меня ослепила жгучая боль в левом ухе. В него со всей дури саданул хороший такой, увесистый булыжник. Я вдруг задохнулся от боли! Как карась стал ловить воздух ртом и тут случилось непоправимое. Оглушенный болью, я потерял ориентир дороги и на всем бегу запнулся, полетел и грохнулся, растянувшись на асфальте.

– Пацаны! Шкура! Бей его!

Я едва успел приподняться на карачки, попытался встать, когда меня несколькими пинками сзади уложили обратно в пылюгу асфальта. Они со всех строн стали месить меня ботинками: по бокам, по голове, по ногам, по ранцу и в локоть тоже прилетел пендаль, потому что голову я машинально закрыл рукам, и локти торчали. Кто-то болюче саданул по плечу, рука сразу отсохла. Я лежал в грозовой туче, где молнии боли с нарастанием сменяли одна другую. Ни о чем не думал! Только вспышки боли. И сколько времени они меня метелили? – я не знаю. Вечность или сто вечностей? – когда где-то, кто-то вдруг не рявкнул хриплым басом:

– А ну!!!

– Пацаны! Атас! Дворник!

Меня еще раза два пнули, а потом они все разом рассосались, и я остался один – лежать на асфальте. Не открывая глаз, я лежал на нем, жестком и пыльном и первое, что было – это радость. Да радость! Я радовался! Радовался, что они перестали меня бить, и что я теперь свободен. Свободен от них! Я лежал сейчас почти счастливый! Больше не бьют и боли больше нет. Хотя, нет – вру, есть боль, но только та, что со мной, но я могу ее не видеть, она маленькая, она такая маленькая, что ее почти что и нет. Главное это то, что ушла та другая большая боль, та, которая прилетала с каждым новым ударом ботинка. Я от нее избавился, ее больше нет, ничто меня теперь не мучит. Я могу теперь просто лежать, вот тут на тротуаре и радоваться, что лежу, и не бьют. А если не бьют, то можно лежать хоть сто лет. Спокойненько лежать и радоваться. Но все-таки было что-то такое, какая-то заноза. Что-то такое, что все-таки мешало мне, что-то назойливое, как наглая гадская муха. Я стал прислушиваться к себе. Боль? Нет, не она. Та боль, что сейчас, я к ней уже привык и свободен, нет не она. Мысли? Нет, не то! Мыслей тоже никаких особо сейчас нет, я ни о чем сейчас не думаю. Я радуюсь, что лежу на асфальте. Он даже теплый и совсем не такой грязный. Звук! Да точно! Точно мне мешал радоваться звук. Это вот: «Шфить! Шфить! Шфить!» Мерзкий такой! Как пилой голову: «Шфить! Шфить!», – и опять: «Шфить! Шфить!» Совсем уже рядом, совсем уже близко: «Шфить! Шфить!» Зачем оно тут! Шфить! Шфить!!! и чей-то голос: