Петр Первый

А с мужика больше одной шкуры не сдерешь

Чуть прижмешь покрепче – скалят зубы по-волчьи.

Поместный приказ поверстал Василия четырьмястами пятьюдесятью десятинами, и при них крестьян приписано тридцать семь душ с семьями.

звездами у землянки, покуривая, он расспрашивал Гордона о войне, о счастье, о славных полководцах. Гордон говорил: – Тот полководец счастлив, кто воюет кашей да лопатой, кто упрям и осторожен… Если зольдат доверяет

московской вотчиной… Да то все враки… Мы вам, русским, младшие братья, одной с вами веры, и все рады жить под московским царем…

лезли к богатому боярину, протягивая земляные, шелудивые ладони… Нахмурясь, подбоченясь, Михаил медленно пробирался в плотной толпе.

вернулась… За сутки вот столечко от просфоры только и съела… В селах окрест все пограблено по указам Льва Нарышкина да Бориса Голицына… Они братца Петра опоили… По все дни пьяный в чулане спит… Хотят они идти на Москву с боем, князю Василию голову отрубить. Житье наше становится короткое… Скажите, – мы вам ненадобны, то пойдем с братцем Иваном куданибудь подалее искать себе кельи… Из глаз ее брызнули слезы… Не могла говорить, взяла крест с мощами, подняла над головой. Народ глядел на крест, на то, как царевна громко плакала, как зажмурился, поникнул царь Иван… Поснимали шапки, многие вздыхали, вытирали глаза… Когда царевна спросила: «Не уйдете ли вы к Троице, можно ли на вас надеяться?» – закричали: «Можно, можно… Не выдадим…» Разошлись. Вспоминая, что говорила царевна, крутили носами. Конечно, в обиду бы давать не следовало, но – как не дашь? Хлеба на Москве стало мало, –

Герцог говорил, щуря красноватые веки: – Россия – прекрасная страна, русские – трудолюбивый и богобоязненный народ, женщины в России – восхитительны

себя в низ живота… Господи, как минуту спокойным быть, когда здесь уже сатана ликует!.. Прошу великих государей указом вершить Квирина Кульмана, – сжечь его

Цареграде будет голодно, потому что хлеб, масло, лес, дрова привозят сюда из-под дунайских городов