Kitabı oxu: «Стеклянный Дворец», səhifə 2

– А кто? Что мне теперь делать со всей этой едой? Что станет с рыбой, которую я вчера купила? – Ма Чо рухнула на табуретку.

А за их спинами, на опустевшей рыночной площади, собаки уже дрались за выброшенное мясо, собираясь в стаи вокруг мусорных куч.

2

Во дворце, меньше чем в миле от заведения Ма Чо, главная наложница короля, королева Супаялат, поднималась по крутой лестнице, чтобы лучше расслышать пушечные выстрелы.

Дворец располагался в самом центре Мандалая, внутри города в городе, за высокими стенами; это был разветвленный комплекс павильонов, садов и коридоров, в центре которого высился девятиярусный хти королей Бирмы. От окружающих улиц дворцовый комплекс отделял частокол из высоких тиковых столбов. На каждом из четырех углов ограды стояла дозорная башня, которую охраняли личные телохранители короля. На одну из этих башен и решила подняться королева Супаялат.

Королева была маленькой хрупкой женщиной с фарфоровой кожей, крошечными руками и ногами и правильными чертами миниатюрного личика, которое лишь слегка портило небольшое пятнышко у правого глаза. Талия королевы, от природы тонкая как тростинка, была раздута третьей беременностью, каковой уже шел восьмой месяц.

Королева шествовала не одна – за ней вплотную следовали полдюжины служанок, держащих на руках двух маленьких царственных дочерей, Первую и Вторую принцессу, Ашин Хтейк Су Мят Фая Джи и Ашин Хтейк Су Мят Фая Лат. В силу сложного периода беременности королева постоянно тревожилась о своих детях. Последние несколько дней она даже на минуту не выпускала дочерей из поля зрения.

Первой принцессе было три, и она невероятно походила на своего отца, Тибо, короля Бирмы. Это была доброжелательная, послушная, улыбчивая круглолицая девочка. Второй принцессе, двумя годами младше, не исполнилось еще и года, и она была полной противоположностью сестре, абсолютно мамина дочка. Бедняжка мучилась коликами и плакала часами напролет. Несколько раз за день с ней случались истерики. Тело напрягалось, крошечные кулачки сжимались, грудь начинала часто вздыматься, но ни звука не доносилось из широко раскрытого рта. Даже опытные няньки пугались, когда с маленькой принцессой случался очередной припадок.

Чтобы справляться с малышкой, королева постоянно держала при себе несколько самых доверенных прислужниц – Эвелин, Хемау, Августу, Нан Пау. Все эти девушки были очень юны, еще подростки, и почти все сироты. Их выбирали специальные агенты королевы в маленьких деревушках качинов, ва и шанов вдоль северных границ королевства. Некоторые девочки происходили из христианских семей, некоторые из буддистских, но когда они оказывались в Мандалае, это уже не имело значения. Их передавали на попечение дворцовой челяди и воспитывали под личным присмотром королевы.

Лучше всего управлялась со Второй принцессой самая младшая из служанок – хрупкая десятилетняя Долли, робкое скромное дитя с огромными глазами, податливым и гибким телом танцовщицы. Долли привезли в Мандалай совсем крошкой из пограничного города Лашио, она не помнила ни своих родителей, ни других родственников. Считалось, что она шанского происхождения, но это было чистое предположение, основанное на хрупкой внешности и гладкой шелковистой коже лица.

В то самое утро у Долли ничего не ладилось со Второй принцессой. Пушечные выстрелы разбудили малышку, и с того момента она кричала не переставая. Долли, которая сама была боязлива, перепугалась до смерти. Когда загрохотали пушки, она зажала ладонями уши и забилась в угол, стиснув зубы и тряся головой. Но потом королева прислала за ней, и дальше Долли была так занята, пытаясь успокоить маленькую принцессу, что на страх времени уже не оставалось.

У Долли не хватало сил, чтобы подниматься по крутой лестнице с принцессой на руках, потому Эвелин, которой исполнилось шестнадцать и которая была крепкой для своего возраста, взяла ребенка. Долли поспешила за остальными и последней выбралась на дозорную площадку – деревянный помост, огражденный перилами из тяжелых деревянных брусьев.

Четверо солдат в форме сгрудились в углу. Королева засыпала их вопросами, но ни один не отвечал и избегал встречаться с ней взглядом. Понурив головы, они ковыряли пальцами замки своих кремневых ружей.

– Далеко стреляют? – спрашивала королева. – Что у них за пушки?

Солдаты мотали головами: правда заключалась в том, что они знали не больше, чем она. Когда послышался странный шум, они взволнованно принялись обсуждать его происхождение, поначалу отказываясь верить, что такой грохот может быть порожден человеческой волей. В этой части Бирмы никогда не слыхали оружия такой мощи, да и нелегко было представить стрельбу столь частую, что выстрелы сливались в непрерывный гул.

Королева поняла, что от этих бедолаг ничего не добьешься. Она прислонилась к деревянным перилам отдохнуть. Если бы тело ее было чуть полегче, если бы только она не была такой уставшей и медлительной.

Удивительно, но в последние десять дней, с тех пор как англичане перешли границу, она слышала только хорошие новости. Неделю назад командир гарнизона прислал телеграмму, что иноземцы остановлены у Минхла, в двух сотнях миль ниже по реке. Дворец отпраздновал победу, и король даже отправил награды генералу. Как так вышло, что теперь захватчики настолько близко, что их пушки слышны в столице?

Как быстро все переменилось: несколько месяцев назад случился конфликт с британской лесопромышленной компанией, формально касавшийся тиковых бревен. Компания была очевидно не права – они жульническим путем обходили таможенные правила королевства, обрезая бревна покороче, чтобы не платить пошлину. Королевская таможня оштрафовала компанию, потребовав выплаты задолженности за пятьдесят тысяч бревен. Англичане заявили протест и отказались платить, написали жалобу британскому губернатору в Рангун. Последовал унизительный ультиматум. Один из главных королевских советников, Кинвон Минджи, осторожно предположил, что, может, лучше принять условия; британцы могли бы позволить королевской семье остаться во дворце в Мандалае примерно на тех же условиях, что и индийским раджам, – иными словами, на положении свиней, которых откармливают и лелеют их хозяева, свиней, содержащихся в свинарниках с пышным убранством.

Короли Бирмы не какие-нибудь раджи, возмущенно ответила Кинвону Минджи королева, они правители, суверены, они разбили императора Китая, покорили Таиланд, Ассам, Манипур. И она сама, Супаялат, поставила на карту все, чтобы сохранить трон для Тибо, своего супруга и сводного брата. Можно ли представить, что сейчас она готова будет отказаться от всего этого? А если дитя у нее во чреве – мальчик (и на этот раз она была уверена, что так оно и есть), то как она объяснит сыну, что пожертвовала его наследством из-за какого-то скандала по поводу тиковых бревен? Королева настояла на своем, и бирманский двор отказался уступить ультиматуму британцев.

Сейчас, вцепившись в перила, королева напряженно прислушивалась к далекой канонаде. Сначала она надеялась, что стрельба – это своего рода учения. Самый надежный генерал их армии, Хлетин Атвинвон, находился в форте Минган, в тридцати милях отсюда, с восемью тысячами солдат.

Только вчера король поинтересовался мимоходом, как обстоят дела на фронте. Она ответила, что, по ее мнению, война – это уже нечто далекое, как та экспедиция, что отправили в горы к шанам, дабы покончить с бандитами и дакойтами.

Все идет как должно, сказала она супругу, беспокоиться не о чем. И до сего момента думала, что это истинная правда. Ежедневно она встречалась с самыми важными сановниками, Кинвоном Минджи, Таингдой Минджи, даже с вонджи¹⁴, вондаук¹⁵ и мьовон¹⁶. И никто из них не намекнул, будто что-то неладно. Но звук пушечных выстрелов ни с чем не спутать. Что же ей сказать королю теперь?

Внезапно двор внизу заполнили голоса.

Долли бросила взгляд на лестницу. Внизу суетились солдаты, много солдат, в цветах дворцовой гвардии. Один из них заметил девочку и закричал: “Королева? Королева там?”

Долли поспешно отшатнулась, скрываясь. Кто эти солдаты? Чего они хотят? Она услышала топот их ног на лестнице. Где-то рядом заплакала принцесса – коротким, захлебывающимся плачем. Августа сунула ребенка ей в руки: вот, Долли, держи ее, она не унимается. Малышка заливалась слезами, размахивая кулачками. Долли пришлось уворачиваться, чтобы та не задела ее по лицу.

На дозорную площадку вышел офицер, обеими руками он держал перед собой меч, подняв его как скипетр. Он что-то говорил королеве, жестом показывая, чтобы та спустилась по лестнице обратно во дворец.

– То есть мы узники? – Ярость исказила лицо королевы. – Кто прислал тебя?

– Нам отдает приказы Таингда Минджи, – сказал офицер. – Ради вашей безопасности, Мибия¹⁷.

– Нашей безопасности?

Площадку заполонили солдаты и начали теснить девушек к лестнице. Долли глянула вниз: ступени показались ей ужасно крутыми, у нее закружилась голова.

– Я не могу, – заплакала она, – не могу. – Она точно знала, что упадет. Принцесса очень тяжелая, ступеньки высокие, и, чтобы не упасть, ей нужно держаться за перила.

– Шагай.

– Я не могу. – Долли едва могла расслышать свой голос за младенческими воплями. И застыла, отказываясь двигаться с места.

– Живей, живей! – За спиной возник солдат, он подталкивал ее холодной рукоятью меча.

В глазах защипало, слезы полились по щекам. Разве они не понимают, что она упадет, что принцесса вывалится у нее из рук? Почему никто не поможет?

– Живей.

Она обернулась, посмотрела прямо в суровое лицо солдата.

– Я не могу. У меня на руках принцесса, она слишком тяжелая. Вы что, не видите? – Но, кажется, никто не расслышал ее слов сквозь крики ребенка.

– Что с тобой, девочка? Чего ты застыла? Шевелись.

Она закрыла глаза и шагнула вперед. И в тот момент, когда ноги ее готовы были подкоситься, раздался голос королевы:

– Долли! Стой!

– Я не виновата! – Она уже рыдала, крепко зажмурившись. Кто-то выхватил принцессу у нее из рук. – Я не виновата. Я пыталась сказать, они не слушали.

– Все в порядке. – Королева говорила строго, но спокойно. – Спускайся. Осторожно.

Облегченно всхлипнув, Долли заковыляла вниз по ступенькам и дальше через двор. Она чувствовала на плече руку подруги, направлявшей ее по коридору.

Большая часть зданий дворцового комплекса представляла собой невысокие деревянные постройки, соединенные длинными коридорами. Дворец был выстроен сравнительно недавно, всего тридцать лет назад. Он напоминал королевские резиденции ранних столиц Бирмы – Ава и Амарапур. Часть королевских апартаментов была перевезена сюда целиком после основания Мандалая, но множество мелких второстепенных зданий пока не достроили и они были неведомы даже обитателям дворца. Долли никогда не бывала в зале, куда ее сейчас привели, – темное помещение с сырыми оштукатуренными стенами и тяжелыми дверями.

– Приведите ко мне Таингду Минджи, – гневно крикнула королева гвардейцам. – Я не намерена сидеть в заточении. Пришлите его сюда. Немедленно.

Прошел час или даже два – судя по движению теней из-под двери, полдень уже миновал. Маленькая принцесса наплакалась до изнеможения и уснула на коленях у Долли.

Двери распахнулись, и, пыхтя, ввалился Таингда Минджи.

– Где король?

– Он в безопасности, Мибия.

Сановник, грузный мужчина с лоснящейся кожей, в прошлом всегда был наготове с советами, но сейчас королева не могла добиться от него ни одного внятного ответа.

– Король в безопасности. Вам не следует волноваться. – Длинные волоски свисали из его родинок и тихо подрагивали, когда он улыбался, демонстрируя зубы. Он протянул телеграмму: – Хлетин Атвинвон одержал знаменательную победу в Мингане.

– Но это не наши пушки я слышала сегодня утром.

– Иноземцы остановлены. Король отправил медали, награды воинам. – Сановник вручил королеве еще одну бумагу.

Она даже не взглянула на нее. За последние десять дней она видела много посланий, и все с сообщениями о знаменательных победах. Но пушки, что королева слышала утром, были не бирманскими, в этом она не сомневалась.

– Это были английские пушки, – проговорила королева. – Я знаю. Не лги мне. Они близко? Когда они будут у Мандалая?

– Мибия в деликатном положении, – сановник отвел взгляд, – ей нужен покой. Я вернусь позже.

– Покой? – Королева махнула рукой в сторону служанок, сидящих на полу: – Девочки измучены. Смотри, – указала она на красные глаза и заплаканное лицо Долли. – Где остальные слуги? Пришли их ко мне.

Таингда Минджи, поколебавшись, кивнул:

– Мибия. Они будут здесь.

Спустя час явились остальные прислужницы. Лица их были мрачны. Королева не произнесла ни слова, пока за гвардейцами не закрылась дверь. А потом все бросились к вновь прибывшим, тесно обступили их. Долли пришлось вытянуть шею, чтобы расслышать, что они говорят.

А сказали девушки вот что: британцы разрушили до основания форт Минган исключительно силой своих пушек и не потеряли ни одного своего солдата. Хлетин Атвинвон сдался. Армия разгромлена, солдаты бежали в горы вместе с оружием. Кинвон Минджи и Таингда Минджи отправили эмиссаров к британцам. Оба министра теперь соперничают друг с другом, кто из них будет держать под стражей королевскую семью. Они понимают, что британцы отблагодарят того, кто отдаст им в руки правящую чету, – за это полагается щедрая награда. Иноземцы скоро явятся в Мандалай, чтобы арестовать короля и королеву.

Вторжение прошло настолько гладко, что удивило даже тех, кто его планировал. Имперский флот пересек границу 14 ноября 1885 года. Два дня спустя, после нескольких часов бомбардировки, британские солдаты захватили бирманские аванпосты Ньянбинмо и Синбонгве. На следующий день английский флот в Минхла попал под жестокий обстрел. Бирманский гарнизон в Минхла был маленьким, но сопротивлялся с неожиданным упорством.

Британская армия была вооружена новейшими винтовками, заряжавшимися с казенника. Артиллерийская поддержка состояла из двадцати семи скорострельных пулеметов – больше, чем когда-либо появлялось на азиатском континенте. Бирманцы не могли противостоять такой огневой мощи. После перестрелки, продолжавшейся несколько часов, британская пехота высадилась на берег.

Британские силы вторжения включали в себя около десяти тысяч солдат, и большинство из них – примерно две трети – составляли индийские сипаи. Среди подразделений, задействованных в Минхла, сипаев было три батальона, из Хазарейского и 1-го Мадрасского Пионерского¹⁸ полков. Индийцы были закаленными в боях воинами. Хазарейцы¹⁹, набранные на афганской границе, доказали свою преданность британцам десятилетиями военной службы в Индии и за ее пределами. 1-й Мадрасский Пионерский был из самых лояльных пехотных полков. Они непоколебимо стояли на стороне своих хозяев даже во время восстания 1857 года, когда почти вся Северная Индия поднялась против британцев. У бирманских защитников Минхла почти не было шансов устоять против сипаев с их новым вооружением британского производства и громадным численным превосходством. Маленький стойкий отряд рассеялся, когда был взят редут.

Слухи о падении Минхла разнеслись далеко вверх по реке. Гарнизон в Пакхоуку испарился; в Ньяунгу, возле великой, покрытой пагодами долины Паган, бирманские артиллеристы сами забили стволы своих орудий после нескольких выстрелов. В Мигинган, которым командовал Хлетин Атвинвон, защитники вынуждены были оставить позиции после нескольких часов артобстрела. Спустя несколько дней, не ставя в известность короля Тибо, бирманская армия сложила оружие.

Война продолжалась четырнадцать дней.

3

В течение двух дней после обстрела Мингана в Мандалае было странно, почти пугающе тихо. А потом поползли слухи. И вот как-то утром мимо харчевни Ма Чо по рыночной площади пробежал мужчина. Он орал, срывая голос: иноземные корабли встали на якорь у берега, английские солдаты идут к городу.

Паника охватила базар. Люди забегали, началась давка. Раджкумар умудрился пробиться через толпу к большой дороге. Что там вдали, никак было не разглядеть: клубы пыли, поднимаемой сотнями бегущих ног, висели над дорогой. Люди мчались во всех направлениях, сталкивались друг с другом, слепо отшвыривая все, что попадалось им на пути. Раджкумара повлекло в сторону реки. На бегу он чувствовал пульсацию под ногами, барабанную дробь земли, ритмичную дрожь, которая поднималась от стоп по позвоночнику.

Люди впереди разбегались в стороны, расступались, рвались к обочинам. Внезапно Раджкумар оказался прямо лицом к лицу с двумя английскими кавалеристами на гнедых лошадях. Всадники расталкивали народ саблями в ножнах, освобождая путь. Пыль оседала на их начищенных сапогах. А позади них сквозь пыльную завесу проступало полчище людей в форме, надвигавшееся, как приливная волна.

Раджкумар метнулся в сторону и прижался к стене дома. Первоначальная паника в толпе таяла, по мере того как отряд маршировал мимо с ружьями на плечах. На лицах солдат не было злобы, вообще никаких чувств. Никто из них и бровью не повел в сторону толпившихся на улице.

– Англичане! – выдохнул кто-то, и слово понеслось, передаваемое из уст в уста, все громче и громче, пока не переросло в почти приветственный оживленный ропот.

Но когда авангард промаршировал мимо и в поле зрения появился следующий отряд, изумленное молчание опустилось на толпу зрителей: эти солдаты не были англичанами – это были индийцы. Народ вокруг Раджкумара зашевелился, словно озадаченный при виде такого же индийца среди них.

– Кто эти солдаты? – спросил у него кто-то.

– Я не знаю.

До Раджкумара внезапно дошло, что за весь день он не увидел на базаре ни одного привычного индийского лица – ни одного кули, или сапожника, или лоточника, которые обычно сновали вокруг. Сначала это показалось странным, но потом он отвлекся и вот только сейчас вспомнил при виде марширующих сипаев.

Люди засыпали Раджкумара вопросами: “Что тут делают эти солдаты?”

Мальчик пожал плечами. Откуда ему знать? Он имеет к этим солдатам не большее отношение, чем все остальные. Вокруг собралась кучка мужчин, они подступали все теснее, так что ему пришлось даже сделать шаг назад.

– Откуда они? Зачем они здесь?

– Я не знаю, откуда они. И не знаю, кто они такие.

Оглянувшись через плечо, Раджкумар понял, что сам загнал себя в тупик. Его окружили семь или восемь мужчин. Они подтянули лоунджи, затолкав полы за пояс. Сипаи были совсем рядом, сотни, а может, тысячи сипаев. Но он вдруг оказался совсем один, единственный индиец – не докричаться – в кольце людей, которые явно намеревались заставить его ответить за присутствие этих солдат в городе.

Из полумрака стремительно высунулась рука. Ухватив за волосы, мужчина приподнял мальчика. Раджкумар попытался извернуться и пнуть обидчика, целясь ему промеж ног. Но тот, угадав маневр, закрылся ладонью. Развернув Раджкумара к себе лицом, мужик впечатал кулак ему в нос. Брызнула кровь. От шока мир для него словно замер. Струйка крови аркой будто зависла в воздухе, поблескивая, точно гранатовое ожерелье. И тут же в грудь Раджкумара вонзился чей-то локоть; задохнувшись, мальчик отлетел в сторону. Он сполз по стене, ухватившись за живот, словно пытаясь удержать на месте внутренности.

А потом неожиданно пришла помощь. Над переулком прогремел голос:

– Прекратить!

Мужчины озадаченно обернулись.

– Оставьте его в покое.

Сая Джон приближался к ним, воздев одну руку вверх, непривычно внушительный в пиджаке и шляпе. Вскинутая ладонь сжимала маленький тупоносый пистолет. Мужчины медленно отступили, и лишь когда они скрылись неизвество куда, Сая Джон сунул пистолет в карман пиджака.

– Тебе повезло, что я оказался неподалеку, – обратился он к Раджкумару. – Ты что, не знал, что сегодня на улице лучше не показываться? Все прочие индийцы попрятались в поселке Хаджи Исмаила у подножия холма Мандалай.

Он протянул руку и помог Раджкумару подняться. Мальчика пошатывало, он провел рукой по лицу, размазывая кровь. Они вместе вышли из переулка. По главной улице все еще маршировали солдаты. Раджкумар и Сая Джон, стоя рядом, наблюдали триумфальный парад.

Помолчав, Сая Джон сказал:

– Я уже видел таких солдат.

– Где?

– В Сингапуре, когда подростком работал санитаром в госпитале. Пациентами там были в основном такие вот сипаи – индийцы, воевавшие за своих английских хозяев. Я до сих пор помню запах гангренозных повязок на ампутированных конечностях и крики двадцатилетних парнишек, подскакивающих на койках от ночных кошмаров. Они были крестьянами, эти парни из маленьких деревень, их одежда и тюрбаны еще хранили запах очага, который топится коровьими лепешками. “Что заставляет вас воевать, – спрашивал я их, – когда вам следовало бы возделывать поля у себя дома?” “Деньги”, – отвечали они, хотя зарабатывали лишь несколько анна в день, немногим больше, чем кули в портовых доках. За пригоршню монет они позволяли своим хозяевам использовать себя как угодно, дабы уничтожить любой намек на сопротивление англичанам. Мне всегда это было удивительно, китайские крестьяне ни за что не пошли бы на такое – позволить использовать себя в чужой войне безо всякой выгоды. Я смотрел в их лица и спрашивал себя: как бы я поступил, если бы мне пришлось защищать – защищать дом, страну, семью – от таких призраков, от этих слепо преданных парней? Как сражаться с врагом, который воюет не из враждебности, ненависти или гнева, но лишь подчиняясь приказам, не возражая и не размышляя?

В английском языке есть такое слово – оно из Библии – зло. Именно оно приходило мне в голову, когда я разговаривал с теми солдатами. А какое еще слово сгодится, чтобы описать их готовность убивать за своих хозяев, исполнять любой приказ, независимо от его последствий? Да, там, в госпитале, эти сипаи дарили мне подарки в знак своей благодарности – резную флейту, апельсин. Я смотрел в их глаза и видел невинность, простоту. Эти люди, которые не задумываясь сжигали целые деревни, если им приказывали, они были в чем-то совершенно невинны. Невинное зло. Я представить не мог ничего более опасного.

– Сая, – Раджкумар пожал плечами, – они просто орудия. Без собственного разума. Они ничего не значат.

Сая Джон потрясенно уставился на него. Что-то необычное было в мальчике – эдакая настороженная решимость. Ни подчеркнутой благодарности, ни подарков и подношений, ни разговоров о чести, и неизвестно, что на уме. Никакого простодушия в лице, ни малейшей невинности – глаза его были исполнены мирской практичности, любопытства, целеустремленности. Так и должно было быть.

– Если тебе когда-нибудь понадобится работа, – сказал Сая Джон, – приходи ко мне поговорить.

Перед закатом оккупационные войска вышли из форта. Они тащили полные телеги награбленного во дворце. К восторгу горожан, военные ушли, не оставив караульных в форте. Впервые ворота цитадели стояли открытыми и без охраны.

Солдаты прошагали обратно тем же путем, но на этот раз улицы были пусты. Когда топот их ног растаял вдали, в городе воцарилась напряженная тишина. А затем, с внезапностью ночного переполоха в курятнике, из форта вырвалась стайка женщин и помчалась по погребальному мосту, выбивая стопами дробь по его деревянной поверхности.

Ма Чо узнала некоторых из этих женщин – дворцовая прислуга; она из года в год видела, как они входили и выходили из форта, надменно выступая в своих туфельках, а лоунджи изысканно облегали их лодыжки. Сейчас они бежали, спотыкаясь на пыльной дороге и нимало не заботясь о нарядах. Они тащили с собой узлы с тряпьем, мешки, даже мебель, некоторые сгибались под тяжестью груза, как прачки у реки. Ма Чо выбежала на улицу и остановила одну из них:

– Что такое? Что случилось?

– Солдаты разграбили дворец. А мы пытаемся спасти хоть что-нибудь для себя.

Женщины исчезли, и вновь все затихло. Вдруг вокруг форта зашевелились какие-то тени. Странное шебуршание во тьме, словно шелест моли по углам заплесневевших шкафов. Из домов, окружавших цитадель, медленно выползали люди. Приближаясь к стенам, они недоверчиво приглядывались к пустым караульным будкам. Не было видно не только английских солдат, но и дворцовой стражи. Неужели и впрямь ворота оставили без охраны? Несколько человек вступили на мост, проверяя реакцию. Медленно, на цыпочках, они двинулись к дальнему берегу восьмидесятифутового рва. Добравшись до противоположного конца моста, они подкрались к воротам, готовые бежать прочь при малейшей тревоге.

Это оказалось правдой: и стражники, и гвардейцы – все разбежались. Дворец никто не охранял. Лазутчики проскользнули в ворота и скрылись в глубинах форта.

Ма Чо нерешительно наблюдала, почесывая подбородок. Потом подхватила свой остро заточенный да. Заткнула деревянную рукоятку за пояс и двинулась к мосту. Стены форта казались размытым кроваво-красным пятном в темноте.

Раджкумар побежал следом и влетел на мост одновременно с возбужденной толпой. Это был самый ненадежный из всех мостов форта, слишком узкий для той массы народа, что пыталась по нему прорваться. Началась безумная давка. Мужчина позади Раджкумара поскользнулся и свалился с моста, проломив деревянные перила, и две женщины с воплями полетели в ров. Раджкумар был моложе и проворнее многих. Протиснувшись сквозь людское скопище, он ринулся в форт.

Раджкумар воображал, что форт – это сплошные сады и дворцы, богато украшенные и с роскошной позолотой. Но улица, на которой он сейчас оказался, была лишь прямым и невзрачным проулком, вдоль которого стояли деревянные дома, не слишком отличавшиеся от остального города. Дворец с девятиярусным шпилем высился впереди – видно было, как в полумраке блеснул позолоченный хти. Людская масса хлынула на улицы, некоторые держали в руках пылающие факелы. Вдалеке Раджкумар разглядел Ма Чо, сворачивающую за угол. Он бросился за ней, потуже затянув лоунджи на поясе. Дворцовый комплекс имел несколько входов, включая двери для слуг и торговцев. Дверные проемы были прорезаны нарочито низко, ни дать ни взять мышиные норы, дабы никто не мог войти во дворец, не поклонившись. У одной из таких дверок Раджкумар вновь углядел Ма Чо. Ворота и двери во дворец взломали быстро. Люди хлынули внутрь, как вода из носика чайника.

Раджкумар старался держаться за Ма Чо, которая локтями расчищала себе дорогу. Она втолкнула мальчика первым, а потом протиснулась сама. Раджкумару почудилось, будто он упал на надушенные простыни. Перевернувшись, он обнаружил, что лежит на ковре из мягкой травы. Он оказался в саду, в паре шагов от сверкающего канала, воздух внезапно стал чистым и прохладным, никакой пыли. Ворота дворца были обращены на восток, с этой стороны прибывали церемониальные гости, шествуя по парадной аллее, которая вела в громадный, облицованный стеклом павильон, где король творил суд и принимал гостей. В западной стороне комплекса – той, что ближе всего к погребальным воротам, – располагались женские покои. Те самые залы и апартаменты, что сейчас лежали прямо перед Ма Чо и Раджкумаром. Ма Чо подобралась и с пыхтением заспешила в сторону каменной арки. Сразу за аркой виднелись распахнутые настежь двери главного зала женского дворца. Люди задерживались у входа, чтобы потрогать инкрустированные нефритом резные панели. Какой-то мужчина упал на колени и принялся колотить камнем по деревянной филенке, выковыривая украшения. Раджкумар пробежал мимо, следуя за Ма Чо, прямо в здание. Зал был огромным, стены и колонны облицованы тысячами стеклянных осколков. На подставках сияли масляные лампы, и казалось, что все вокруг охвачено пламенем, каждый фрагмент стекла поблескивал золотистыми искрами. В зале стоял рабочий шум мастерской, где что-то режут и рубят, – звук ломающегося дерева и бьющегося стекла. Повсюду мужчины и женщины, вооруженные топорами и ножами, взламывали украшенные самоцветами сун-ок – сосуды для подношений, вырубали резные камни из мраморного пола, рыболовными крючками выковыривали слоновую кость из инкрустированных лаковых садаик – шкатулок для священных манускриптов. Девочка камнем выколачивала изысканный узор из длинной, похожей на крокодила цитры; здоровенным разделочным ножом мужчина соскребал позолоту с изящной изогнутой шейки саунг-гак – традиционной арфы; женщина с остервенением вырубала долотом рубиновые глаза у бронзового льва. Раджкумар и Ма Чо подошли к двери, которая вела в освещенную свечами комнатку. Там в дальнем углу у решетчатого окна стояла женщина.

– Королева Супаялат! – ахнула Ма Чо.

– Убирайтесь! – закричала королева, потрясая кулаками. – Вон!

Ярость была вызвана и собственной беспомощностью, и присутствием во дворце всякой швали. Еще днем раньше она могла бы заточить простолюдина в темницу просто за прямой взгляд в лицо. Сегодня весь городской сброд ввалился во дворец, и она бессильна была это остановить. Но королева не выглядела напуганной. Ма Чо рухнула на пол, прикрыв руками голову в благоговейном шико²⁰.

Раджкумар опустился на колени, не в силах отвести взгляд. На королеве было алое шелковое одеяние, просторное, но приподнимавшееся над ее выдающимся вперед животом. Волосы были уложены блестящими кольцами на маленькой голове, на фарфоровой маске лица проступили красные пятна, единственная капля пота прочертила темную полоску. Королева приподняла полу платья чуть выше лодыжки, и Раджкумар увидел, что ноги ее затянуты розовым шелком, – чулки, деталь одежды, о которой он и представления не имел. Королева сверкнула глазами в сторону Ма Чо, распростершейся перед ней на полу. В одной руке Ма Чо сжимала медный подсвечник с основанием в форме хризантемы.

Королева резко вытянула вперед руку:

– Отдай мне, где ты это взяла? Верни немедленно. – С трудом наклонившись из-за своего раздутого живота, королева попыталась выхватить подсвечник.

Ма Чо увернулась и спрятала руки, по-крабьи отползая назад.

– Ты знаешь, кто я такая? – прошипела королева.

Ма Чо отвесила еще один почтительный поклон, но не пожелала расстаться с добычей. Как будто ее решимость сохранить трофей вовсе не противоречила стремлению оказать должное уважение королеве.

Еще вчера преступное проникновение во дворец завершилось бы казнью на месте. И всем это было известно – и королеве, и каждому, кто оказался сегодня в толпе. Но вчерашний день миновал – королева сражалась и была побеждена. Какой смысл услужливо возвращать ей то, что она уже утратила? Ни один из этих предметов больше не принадлежал ей, так что ж теперь, оставлять их чужеземцам, чтобы те захапали себе?

Все годы ее правления народ ненавидел королеву за жестокость, боялся ее безжалостной суровости. Ныне благодаря алхимии поражения правительница преобразилась в их глазах. Словно волшебным образом возникла связь, которой никогда раньше не существовало. Впервые за время своего правления королева стала тем, кем должен быть суверен, – доверенным лицом своего народа. Каждый из ворвавшихся в двери падал на пол в инстинктивном жесте почтения. Сейчас, когда она бессильна была покарать, они рады были выказать знаки своего уважения, рады были даже слышать, как она бранит их. Хорошо, что полагается пасть в шико, и хорошо, что она поносит их. Прими она покорно свое унижение, никто не был бы настолько глубоко пристыжен. Как будто они доверили ей бремя собственного невнятного неповиновения.