Kitabı oxu: «Ольга. Уроки престольного перволетья», səhifə 3

Когда собрались остальные, вышел князь. Он занял своё место во главе стола на стольце с мягким седалищем и подлокотниками. Обычно на заутроке Ольга сидела сбоку от князя – на лавке. Ныне же во главе были поставлены два стольца. Никто из гостей не притязал на место рядом с князем, – все расселились на крытых узорчатыми тканями лавках – и Ольга рассудила, что второй столец предназначался ей, и присела рядом с супругом.

Она оглядела присутствующих, определила про себя, кто из незнакомцев – мытник, а кто – воевода-сотник. Загадки это не составляло, выражение лиц нарочитых мужей говорило само за себя: цепкий взгляд был у мытника, лихой и слегка заносчивый у сотника – так часто глядели задиристые гридни-удальцы. Ольга покосилась на Свенельда – у воеводы взгляд был иной, без намёка на какое-либо лихое удальство – одновременно внимательный и бесстрастный, устремлённый вглубь чужих мыслей, свои же думы при этом усердно прячущий. Как ни странно, этот его взгляд она хорошо помнила.

Ольга отвела глаза от Свенельда и воззрилась на Есферию. Её сестра оказалась темноволосой и кареглазой девицей, и если чем-то и напоминала Ольгу, то лишь статью и ростом. Лицом Есферия пошла в матушку.

– Выпьем за удачу в походе на Смоленск. И да поможет нам Перун в наших замыслах, – князь поднял кубок. – Готовы ли наши дружины, сын?

– Да, князь. Числом пять сотен, как ты и велел – три сотни нашей дружины и две – Свенельда. Завтра выступаем на ладьях.

– Одун, проследи, чтобы никакие заторы на Почайне не помешали нашим дружинам поутру выйти в Днепр.

– Выполним, князь.

– В Любече к нашим людям присоединятся две сотни Кареня. Союзно отправитесь в Смоленск. Сперва переговорите с Володиславом мирно. Война и людские потери нам не к чему. Полторы тысячи гривен виры я требую от него за поддержку мятежника Вальгарда. И сотню смердов жду для переселения на Сурож. Ещё потолкуете с Володиславом о брачных рядах – знаю, что сын и дочь у него имеются подходящих для брака лет. Дочери Володислава мы предлагем в мужья сестрича Игоря, а сыну Володислава в жёны – мою братаницу Есферию. Её отец, Моровлянин, вестимо, изменник, но дитя – крови с нами единой, я без опеки оставить не могу. Дочь твоя, Методия, получит знатного супруга и послужит на благо Киевской державы, – князь посмотрел на невестку.

Методия почтительно склонила голову.

– Есть что добавить, сестрица? – Игорь перевёл взор на Предславу.

– Как повелишь, князь, – промолвила Предслава приятным и певучим голосом. – Прошу привезти в Киев возможную невестку. Пусть Володислав в знак доброй воли и дружбы отпустит свою дочь для знакомства с нами, и мы узреем и оценим, насколь разумна и хороша собой девица, прежде чем делать её княгиней Новгородскою. Тогда и ударим по рукам. А ежели надобно, Есферию отправим в ответ, чтобы тоже с женихом познакомилась.

– Соглашусь, княжна, включим в притязания, – князь, подытожив вопрос, вновь поднял кубок. – Чем ты, тестюшка мой, занят? Расскажи.

– Удел княгини обустраиваю,– ответил Яромир. – Стену вкруг детинца будущего укрепляю. Хотел камнем выложить, как у меня в Плескове. Да и не только у меня в Плескове и Изборске такие стены – и в Ладоге есть, и в разрушенной ныне Любше были… Да вот беда – подходящего камня близ Киева не имеется. У меня-то в Плескове сей камень под ногами лежит – выкапывай, обтёсывай да укладывай¹⁹. Хоть глиной скрепляй, а можно из самого же камня раствор соединительный сделать. Я и людей с собой из Плескова привёз, знания от отцов перенявших, тех самых, кои вежу мою сложили. В Высоком их оставлю – строительство призреть.

– Да, видел я в Плескове у тебя каменные вежи и стену. Камень, известно, надёжнее дерева. Вот только зачем моей княгинюшке такая неприступная крепость? Всё равно жить она в тех хоромах не будет. Разве ж я отпущу от себя прекрасу мою…

– Хочу я, княже, тебе послужить, а не только неприступные хоромы дочери выстроить. Верно ты, князь, заметил, камень надёжнее дерева. И огня, и воды боится меньше, да и прочней, долговечней. Я вот убедился в том, и спешу поделиться знанием с тобой. Может, пригодится – сам из камня строить начнёшь. Ну, а коли не пригодится – и ладно. Но кое-что я уже нашёл…

– Что же? Сказывай, – велел князь.

– У древлян камень имеется. Не такой, как в Плескове, но весьма крепкий…

– Ты про красный камень из Вручьего? Из которого наш Сварог вырезан?

– Да, верно, княже. Каменоломни те самые, на притоках реки Уж. Но на Ужском кряже кроме дорогого красного камня, есть и прочий камень – попроще – красный гранит и рыжий песчаник. Крепкий материал. Видно, богата та земля железными рудами. У нас на Севере тоже такие породы имеются – у карелы с весью на Онего-озере и даже у Ильменя, недалече от Русы. Вот я на ладье сходил в те места, поглядел… Одно селище прямо близ притока Ужского стоит. Тиун местный, древлянский, правда, не решился камень для меня добыть без повеления своего князя. Пришлось в Коростень заглянуть…

– Неужто с Нискином встречался?

– Да, княже. Древлянский князь подивился моей затее, но не отказал, позволил своих людей прислать – самим добыть, то есть, – пять гривен серебра и взял всего – на песчаник и гранит спроса-то нет. Вот только везти до Высокого далече, и дороги плохи. Сколько смог, я на ладью погрузил. А по возвращении ладьи снова отправил с людьми из Высокого – пущай вывозят помаленьку. А как лёд утвердится, можно будет и санями доставлять. Не на стену, так на ворота хватит. А коли опыт удачным будет, вежу выстроим. Сын займётся, – Яромир качнул головой, указыв на сидящего рядом Искусена.

– А у греков в стенах домов камень с плинфой чередуют, – вмешался вдруг Свенельд. – Плинфа – то рукотворный камень, из глины. На Подоле христианский жрец, опасаясь весенних паводков, дом себе из плинфы отстроил. Люди из Преслава год назад приезжали, наших киевских мастеров учили.

– Да, верно, было дело, – согласился Игорь.

– А я знаю того киевского мастера. Местятой его кличут, – подхватил Одун. – Я двор засыпал вокруг мытни порченой плинфой, когда он рукотворчество каменное осваивал.

– Я бы поглядел на сей рукотворный камень. Сведёшь с мастером, боярин? – обратился тут же Яромир. – Ежели ты, князь, не возражаешь?

– С чего мне возражать? – князь пожал плечами. – Воля твоя. Может, и в самом деле, пригодятся твои затеи.

– Возьмём и сами каменные терема себе выстроим, как в Царьграде, – подхватил Асмуд и поднял кубок.

– Алатырь-камень²⁰ ещё находят в Высоком, – добавил Яромир. – Пытаемся добывать. У нас на севере купцы алатырь с Варяжского моря везут, а тут у вас всё рядом, под боком у стольного града.

– Ох и разумного я родича заимел, – усмехнулся князь. – Такую кипучую ты деятельность развёл. Мои тиуны годами сдюжить не могут, а ты, и месяца не прошло, новшества сладил.

– Да разве сладишь за месяц новшества, – вздохнул Яромир. – На то годы уйдут. А я уж отбуду скоро – пора в Плесков возвращаться. Искусен продолжит укоренять начатое. А ты позволь, князь, и дочери моей свой удел навещать, раз или два в седмицу, до него ж рукой подать.

– Что ж не позволить…

– Будет тебе докладывать о камнеукладчестве, коли сдюжим, и про алатырь. Завтра тогда уж и съездим, покуда ты дружины будешь в Смоленск провожать?

Князь кивнул.

– У нас на Днепре ещё и красный алатырь находят, и белый, как воск. А не токмо медовый, как у княгини на ряснах, – неожиданно раздался низкий голос сотника Валигура. Но все присутствующие посмотрели не на сотника, а на Ольгу. – У княгини дюже баский самоцвет.

– Княгинюшка наша сама как самоцвет, – подхватил Асмуд.

– Красота к красоте, – льстиво добавил Одун.

Князь воззрился на Ольгу так, будто впервые увидел.

– Ваши северные камни? – спросил князь, переведя взгляд на Яромира.

– Дар свадебный гостей, – быстро ответила Ольга, не желая озадачивать батюшку.

– Чей же?

– Не припоминаю, князь.

– Свенельда, воеводы, дар, – звонко молвила Предслава. – Верно? – И посмотрела на Свенельда.

– Верно, княжна Предслава. Мой.

– Красная вещица и дорогая. Не поскупился воевода, – усмехнулась Предслава и метнула взор на Игоря.

– Самоцветы северные, Варяжским морем рождённые. Обрамление – работа мастеров новгородских, – невозмутимо пояснил Свенельд.

– Видно, воевода ещё в Новгороде их заказал, – не унималась Предслава, навязывая всем какую-то свою настойчивую мысль.

– Вновь ты права, княжна.

– А глядится, будто узорочье из греков. Тонкая работа, – оценил Одун.

– У нас на Севере золотых дел умельцы имеются, не хуже греческих, – подтвердил Яромир.

Гости ещё о чём-то говорили, поднимали кубки. Но Ольга не слышала их, в её душе зародилось смятение – слова золовки, вроде бы и похвальные, звучали как-то двусмысленно. Будто она, Ольга, сделала что-то непотребное, незримо связавшее её с воеводой, потому и получила дар. Эти слова были призваны заставить её супруга задуматься о том и возбудить в князе недовольство. Мелькнула мысль – как Предслава узнала, что дар был от Свенельда? Но Ольга тут же объяснила самой себе это обстоятельство тем, что, вероятно, воевода самолично показал своей полюбовнице узорочье для будущей княгини.

Если намерения золовки Ольга истолковала верно, то выходит, что как будто не замечавшая её доселе родственница таила к ней явную неприязнь. Впрочем, то не диво – батюшка ведь её предупреждал. А может, Предслава старалась уязвить воеводу?

Ольга украдкой взглянула на Свенельда. Воевода был спокоен, что-то обсуждал с Асмудом. Но едва она посмотрела – ответил быстрым, коротким взглядом, чуть склонил голову и следом как ни в чём не бывало продолжил разговор с десницей, лишь незаметным движением вдогонку приложил руку к сердцу – будто в благодарность за её выбор или же в извинение, потому что в обращённых перед тем к ней глазах Свенельда Ольге почудилось сочувствие…

После вечери князь зашёл в Ольгины покои: хмурый взгляд супруга не предвещал ничего доброго.

– Благодарю тебя, княже, за прошедшую вечерю. Была сердечно рада встрече с батюшкой и братом, – сказала она торопливо и вполне искренне.

Игорь приподнял брови, удивлённый её неожиданной решимостью и нарушением запрета на разговоры. Недовольное выражение на его лице, однако ж, сменилось задумчивым – исполненные благодарности слова, пожалуй, можно было и простить.

– Да, душевные посиделки вышли, семейные… – он помолчал, о чём-то размышляя. – Вот только зачем эти рясна надела? Разве не ведаешь, что даров чужих мужей тебе носить не пристало?

– Прости, княже. Не подумала. К наряду подошли – вот и надела.

– А ты должна думать. Должна думать обо всём, что твоего супруга и князя касается. Кривотолки я слушать не желаю....

– Велишь вернуть сей дар?

– Велю тебе их снять и мне немедля отдать, – раздражённо сказал Игорь. – Прочее – не твоя забота.

Ольга сняла очелье, отцепила привески и протянула супругу.

– На стол клади.

– Остальные свадебные дары тоже изволишь изъять?

– Изъять? Укоряешь, что ли, князя своего?

– И в мыслях не было. Прости неразумницу, – поспешно отозвалась Ольга.

Князь какое-то время смотрел на неё и вдруг усмехнулся.

– Какая ж ты неразумница? – смилостивился Игорь, удовлетворившись, верно, её жалким, испуганным видом. Подошёл к ней, погладил по щеке. – Просто молода да избалована батюшкой, дочка любимая. Дурного ты не видела. Вот благодарности и не ведаешь. Научишься благодарности, и впредь дурного не увидишь… А отчего ты, прекраса моя, на вечерю в Пировальню не спускаешься, рядом с супругом за стол не садишься гусляров да потешников послушать? Смущаешься? Или не любо? – князь пытливо посмотрел ей в глаза, будто всё названное Ольга не делала по собственной воле.

Какого же он ждал от неё ответа? Думал ли узреть радость на её лице?

– Желаешь меня видеть на вечере – явлюсь. Мне всё любо, что тебе угодно. Благодарю тебя, – пробормотала Ольга, потупив взор.

– Ну вот же! Золотые слова! На лету всё схватываешь! А говоришь – неразумница! – Игорь довольно рассмеялся. – А дрожишь почему? Боишься меня?

Ольга помотала головой.

– Верно, бояться меня тебе незачем, но слушаться и любить должно… Я же тебе не враг, а супруг. Но и твой князь – не забывай о том. Так отчего дрожишь? Ответь.

– Холодно.

– Холодно? – насмешливо переспросил князь, потому что в покоях было душно. – Коли так, могу и согреть… – его рука легла ей на поясницу. – Готова ли ты уже телесно к мужней ласке?

– Н-нет ещё, княже, – с запинкой ответила Ольга, опасливо ожидая увидеть недовольство на его лице.

– Ну, ничего, – неожиданно добродушным голосом откликнулся князь. – У меня нынче тоже иные заботы. Дружина за столом в гриднице ждёт. До завтра, прекраса моя, – он убрал руки, взял со стола украшения.

Ольгины колени подкосились, она упала на скамью и закрыла лицо руками. И ведь супруг ничего плохого ей не сделал, напротив, был на диво спокоен и даже как будто добр… Да уж, мнимо добр… Издеваясь над ней и унижая…

Встреча с родными, вместо того, что укрепить её волю и стойкость, совершенно лишила её сил – всего-то и хотелось, что жалеть себя и лить слёзы, вспоминая свою беззаботную жизнь в Плескове и размышляя о будущем, мнившемся совсем безрадостным. Что же с ней случилось? В кого она превратилась? Где та Ольга, которая не боялась отказывать князю и стреляла в его гридня? На смену ей пришло какое-то иное существо – испуганное и затравленное…

3. Были и басни

Следующие два дня прошли в разъездах и заботах.

Сначала Ольга с Яромиром и Искусеном в сопровождении отряда гридней отправились в подаренный князем удел.

Село-застава Высокое, укреплённое земляными валами и бревенчатыми стенами, располагалось на горе всего в шестнадцати верстах на север от Киева. С горы открывался впечатляющий вид на Днепр, русло которого здесь, не успев пополниться водами впадавшей чуть ниже по течению Десны, было уже, чем у Киева.

Высокое имело собственную дружину, ранее состоявшую из пяти десятков человек. Теперь дружина усилилась воинами княгини, прибывшими из Плескова. Для них уже успели срубить добавочную гридницу вблизи крепостных ворот. Строительство шло и у края берега – возводились стены детинца, терем княгине и избы для людей из Ольгиного окружения – каменщика Камыка с семьёй и подмастерьем-помощником, кузнеца Идана, Искусена, Томилы с семейством, Первуши с Малиной, Игволда с Миланой.

Дворов в Высоком было под сотню. На общинных землях смерды выращивали пшеницу, а на огородах репу, капусту и плодовые деревья – яблони, вишни. Большие яблоневые сады имелись на краю посадов. А рядом с садами – бортные угодья, приносившие в изобилье душистый мёд. Хозяйство было крепкое – князь на подарок не поскупился.

Алатырь мыли выше по течению Днепра, в небольшом удалении от берега реки. На огороженном частоколом участке сосновой рощи в песчаной почве были вырыты котлованы глубиной не менее пяти аршин. Рядом стояли бочки, наполненные водой. Несколько смердов набирали землю из куч в сита и промывали её водой из бочек, обнаруживая порой драгоценный самоцвет.

Надзирать за добычей Яромир поставил Игволда. Пока Ольга с Яромиром осматривали землекопню, к Игволду подошёл один из смердов с ситом, наполненным камнями.

– Вот и улов для тебя, княгиня, – улыбнулся Игволд, показывая самоцветы Ольге и Яромиру. – Не смотри, что камни неказисты. Алатырь в узорочье прозрачный, как молодой мёд, а этот пока словно коркой покрыт. Верхний слой нужно обточить, отшлифовать, и будет тебе самоцвет на бусы.

– Надобно умельца искать, – добавил Яромир. – Завтра, как давеча обсудили, посетим мастера на Подоле, о котором боярин Одун говорил. Поглядим, что за камень он делает из глины. Тогда же поспрашиваем об умельцах златных дел. Искусен с купцами потолкует, цены узнает на алатырь.

В полдень навестили Томилу. За столом в избе бывшего выбутского тиуна собралось множество народа: всё его семейство, Искусен, Игволд с Миланой и местный тиун, Обрад. Ольга узнала последние новости – две недели назад Малина разрешилась от бремени. Милана же была в тягости. Пополнения в семействе Иговолда ждали зимой. Услышав про одно случившееся и другое грядущее материнство своих знакомиц, Ольга едва удержалась от тяжкого вздоха, подосадовав про себя, что ей самой пока не удалось исполнить первостепенное назначение супруги. А вот если бы ей посчастливилось зачать от князя, возможно, тогда она стала бы княгиней по сути, а не по названию…

На следующий день Ольга вместе с батюшкой поехали к гончарных дел мастеру на Подол. Жизнь под горой бурлила, ошеломляла, сбивала с ног всякого неподготовленного.

Подол представлял собой кипящую смесь начинавшегося почти от самой пристани огромного торжища и всего того, что обеспечивало этот не замиравший круглый год торг:  складов, клетей носильщиков, купеческих подворий: арабского, немецкого, корсунского. Самой значительной была хазарская слобода, где останавливались приехавшие на время с Итиля-Волги и Хвалыни купцы, но большей частью проживали коренные киевские хазары. Тот конец Подола так и назывался – Козары.

Торжище на две половины разделяла река Глыбочица. С одной стороны реки располагался скотный и зерновой рынок, с другой – рынок рабов и изделий всякого ремесла. Подол был ещё и местом проживания киевских мастеров – древоделей, кожемяк, кузнецов, гончаров, плотников, златников, стеклодувов.

Повсюду сновало огромное количество людей самых разных народностей, вероисповеданий, возрастов, ремёсел, говоривших на всех языка мира, одетых в пёстрые, непривычные одежды. Гомон людских голосов смешивался с криками животных. Ольга впервые увидела диковинных верблюдов – когда-то ей про них рассказывал Желан.

Ветер доносил смрадные запахи с кожевенных дубилен и дегтярных мастерских. Голова Ольги кружилась от разноголосья и пестроты. Пока их отряд направлялся к терему Одуна, продавцы наперебой предлагали свой товар – меха, посуду, узорочье, мёд, вина, пряности, ткани, оружие. Внезапно к Ольге пришло осознание того, что она вышла замуж за князя, под дланью которого было это необыкновенное место. Впрочем, торжище не подчинялось никому. Оно жило по собственным законам.

Наконец они добрались до расположенного вблизи от пристани дома Одуна. Рядом находилась изба, где сидели тиуны-мытники. Деревянные раскаты²¹ Подола заканчивались на берегу Почайны земляным валом – защитой от паводков.

Пока ждали Одуна, завершавшего неотложные дела своей службы, Ольга рассматривала возвышавшуюся над прочими домами Подола постройку, островерхая крыша которой была увенчана крестом. Она ещё по приезде в Киев обратила на неё внимание и подумала, что это был молельный христианский дом. Расспрашивать тогда Ольга никого не стала – слишком велико было волнение после первых мгновений на Киевской земле.

Теперь Одун подтвердил, что этот высокий терем – церковь Святого Илии.

– Срубили на Подоле, потому как почитатели Христа шибко просили себе новую храмину, – рассказывал Одун. – В Киеве христиан ведь много. Ещё во времена до Вещего, прежние правители Киева приняли греческую веру от верховных царьградских жрецов. И храмы возвели и на Горе и в Угорском конце киевских посадов. В том конце и доныне христианская община проживает – среди них немало купцов, держащих торг с Царьградом. Князь Олег христиан сперва не жаловал, как на престол сел, церкву на Горе велел порушить, греческих жрецов изгнал. Спасибо, что не порешил – за лазутчиков враждебных их считал, что, впрочем, так и есть. А после, когда уж Вещий на Царьград походом сходил, своими глазами Греческое царство увидел и ряд с греками положил, задумался, что, может, есть в христианском боге какая сила, коли дал столько богатств и благ своим чествователям. Вот христиане и осмелели, принялись князя умолять о храмине и жреце – любой христианин ведь служителем Христа стать не может, для того и учиться надобно, и обряд посвящения особливый пройти. Олег пообещал им помочь. Христиане, по правде, люди весьма полезные – небуйные, незлобивые, послушные княжьей воле, некоторые из них письмом владеют и грамотой. Я знаю, потому как и у меня на мытне такие служат.

– А ты сам, боярин, бывал в Царьграде? – спросила Ольга.

– Бывал. Отроком и юнцом с батюшкой на торг к грекам ходил многократно, после того как Олег с греками ряд устроил. А спустя время, князь Игорь меня главой мытницы поставил, я ведь и читать, и писать умею, и греческий малость знаю, хотя и не христианин.

– А откуда приехал жрец в киевский христианский храм? Из Царьграда? – полюбопытствовал Яромир.

– Да, сперва греческий жрец в церкве Ильинской служил. А позже княжна Евдокия своего привезла наставника в вере. Болгары-то хотя и христиане, греческому верховному жрецу – патриарху – не подчиняются – требы по-славянски справляют. Потому для княгини свою церкву устроили, рядом с княжескими хоромами. А как грек упокоился, это уж после смерти Вещего было, князь Игорь нового христианского жреца из Царьграда звать не стал – наши волхвы противились тому. Тогда-то в церкве Ильинской болгарин обосновался. Но несколько лет назад и он помер. Княгиня горевала, грамоты слала в Преслав, нового просила себе священника. Так вот, лет шесть или семь тому, появился у нас новый жрец христианский из болгар – Григорием кличут. Приехал он, будучи по летам совсем юнцом, но зело книжен муж – в самом Царьграде науки всякие осваивал. После приезда Григория княгиня вскоре преставилась, хворала она шибко перед тем. Видно, только потому и держалась – нового священника ждала, а как только дождалась, так дух и испустила. Думали, Григорий восвояси уедет, но нет – прижился он в Киеве, христиане очень его любят…

– Слыхал я, боярин, что греки и Вещего склоняли к своей вере и будто даже крестили князя? – осведомился Яромир, внимательно глядя на Одуна.

Говорил отец спокойно, но Ольга, хорошо умевшая различать разные оттенки батюшкиного голоса, тут же уловила, что спрашивает он у боярина нечто важное, волнующее его, и сама поспешила воззриться на Одуна. Действительно, сей простой вопрос ввёл главного мытника в некое затруднение. Одун опустил глаза долу, задумался, чуть поджав губы.

– Не смущайся, боярин, тайны великой ты мне не раскроешь. Мне о том сын Олегов сказывал, когда десяток лет тому назад мой град навещал, – успокоил Яромир.

– Верно, князь Плесковский, – вздохнул Одун. – Ныне об этом говорить не принято, и даже велено молчать. Олег крестился, и многие его воеводы вслед за ним. Обещал Вещий грекам и весь народ, что под своей дланью держал, к кресту привести. А греки взамен дюже выгодный ряд с князем положили – не новый, а продление того старого, коего Вещий силой добился. На три десятка лет купцы из Руси торговлю безмытную получили и полное содержание в Царьграде. Олег свой замысел воплотить собирался после похода на Хвалынь. Но всем известно, чем тот поход горемычный закончился – полегла на Итиле²² почти вся русская рать, сам Вещий ранен был жестоко, едва выжил. Тогда-то волхвы понесли весть по Киеву и близлежащим землям – что дружина погибла из-за предательства Олегом веры отцовой. Они всегда были против союза с греками – предсказывали: бедой тот мир обернётся. С их слов, хазарский разгром и стал той самой бедой. Подстрекали волхвы людей киевских церкву Ильинскую пожечь, христиан порешить. Но воеводы Олеговы, вернувшиеся из похода, от князя не отреклись, бунты людские усмирили, храм пожечь не позволили. Но о том, чтобы крестить киян и прочих данников, Олег более речей не заводил. Хвалынская неудача надломила князя.

– И греки спустили нарушение ряда? – удивился Яромир.

– Чтобы оправдать нарушение ряда, Олег прилюдно от власти отрёкся – на престол после и не садился более. Хотя князем его до самой смерти величали, но для иноземных послов отговорка имелась. Да и кесари греческие, ряд с нашим Олегом положившие, тоже померли один за другим – так что вроде и обещанье сдерживать не перед кем стало. У греков в ту пору у самих забот хватало – то престол не могли поделить, то с болгарами воевали. А как болгар усмирили, помощь грекам понадобилась в бранях с сарацинами – наши вои на подмогу были отправлены – сначала пешими воевали за греков, а затем – и на море. Четыре года тому назад князь наш Игорь с Сурожской²³ Русью поладил, переселенцев к ним отправил, а сурожане в ответ год спустя за греков пошли воевать от его имени. Сурожане – мореплаватели умелые, на больших ладьях ходят по Греческому морю²⁴. Потому греки, нуждаясь в наших гриднях, пока довершений придерживаются. Вместе с тем Игорь ведь христиан не преследовал, в руки жрецам для кровавых треб не предавал, веровать в Христа не запрещал. А то, что пресвитера из греков отказался принять – так ведь потому, что свой уже имелся, болгарский то есть.

– В ловкости нашему князю не откажешь, – усмехнулся Яромир. – И с греками поладить умудрился, и жрецов уважил.

– Это да, – тут же подтвердил угодливый Одун. – Но всё же торговый мир ныне очень шаткий – и в любой миг греки могут ряды порушить, а через пять лет и вовсе срок довершений выйдет – а о продлении рядов греки и слышать не желают, по крайности, пока не крестится Киев.

– Так что же, война грядёт с Царьградом, как думаешь, боярин?

– Князь пока миром надеется решить…

– Как же миром-то решишь? Уж не креститься ли затеял Игорь по примеру Олеговому?

– То вряд ли. Крест принять – значит князю Игорю со жрецами нашими поссориться – а они ведь всегда его поддерживали – волхв Перунов, Избора, из самого Новгорода вслед за князем, тогда ещё дитём грудным, приехал. Говорят, князь Рюрик Избору сына призреть послал – сколько Изборе ныне лет, и не ведает никто – а всё жив старик. Не пойдёт князь против старцев священных, иначе будет мира с греками искать. Князь по веленью волхвов и княгинину церкву разобрал на Хоревице, когда она померла. Боязно с волхвами ссориться. Олега-то, я думаю, они прокляли – удачу у него увели, – понизив голос, сообщил главный мытник.

Затем Одун проводил их к мастеру, которого болгары обучили обжигать глину, превращая её в камень для построек. Ремесленный двор изготовителя плинфы находился на противоположном пристани конце Подола, ближе к Горе. Мастер по имени Местята показал им ямы, где разминали привезённую глину, и деревянные рамки, которые ею заполнялись. Излишки глины срезались ножом. Заготовки раскладывались на доски и просушивались на воздухе, а затем обжигались в больших печах.

– Прочен ли твой рукотворный камень? – спросил мастера Яромир. – И как долго его изготавливать?

– Плинфа дюже прочна, князь Яромир. Не страшится огня. Но готовится токмо в годину – покуда тепло и сухо. Две сотни в день я делал для Христова жреца. Работал всю прошлую годину и два месяца нынешней.

– А сколько надобно на небольшой терем?

– Терем? – Местята удивлённо выпятил губу. – Дык кто ж его знает? Не меньше десяти сотен, мню, ежеденно.

– А ежели с камнем чередовать?

– Чередовать всяко можно: и редко, и часто. Негли, и пяти сотен в день достанет. А где хочешь терем сладить?

– Да рядом тут. В Высоком. Слыхал?

– Слыхал. Князя, что ль, село?

– Теперь – княгини.

– Ясно, – мастер с любопытством воззрился на Ольгу. – Помощники надобны, один навряд управлюсь. Да и места на дворе нет, такие меры осилить.

– А есть кто на примете?

– Сын у меня подрос. Но двор у нас один, и печь тоже.

– А ежели мы твоему сыну избу в Высоком срубим? – предложил Яромир. – Печь успеете сложить, пока година? А как наступит травень, так и за дело приметесь. После сын может и дальше в Высоком жить – посуду станет делать, коли плинфа не понадобится.

– Что ж? – Местята почесал в затылке. – Мысль занятная, князь Ярормир, давай потолкуем…

Яромир с Местятой договорились, что подмастерье будет работать всё тёплое время следующего года лишь на оплате снедями, взамен того, что изба и печи будут построены в Высоком бесплатно. Затем Яромир сторговался с самим Местятой, поставив ему условие, что к концу серпеня в следующем году весь материал будет готов.

– Батюшка, неужто ты терем каменный задумал выстроить? – удивлённо спросила Ольга, когда они с Яромиром ехали с Подола в княжеский Детинец.

– Я, дочь, про греческий образ камнеукладчества Камыку рассказал – он думает, что справится с подобной постройкой, готов за дело взяться. Так что попробовать стоит. Деревянный-то терем мы тебе равно срубим за остаток лета и осень. А Местята глину нужную привезёт и образцы плинфы к серпеню сделает. Съездите с Искуси и Камыком, когда Местята с работой управится, – поглядите на сей камень, Камык на воротах в детинец поупражняется, тогда и решите.

– А что же изба и печь для подмастерья?

– Пригодятся. Устроишь в Высоком гончарный конец.

– Батюшка… Я ещё хотела спросить. Не про камень.

– О чём, дочь?

– Дагмара говорила, что Олег Рюрику поклялся ни одно дитя своим не признавать. Вещий, верно, желал от клятвы освободиться – потому исконных богов отринул и Христа принял. Сына хотел своим наследником назвать и престол княжеский ему оставить? – затаив дыхание, спросила Ольга.

Она вспомнила свой разговор с Дагмарой. Ей захотелось поведать о нём Яромиру, поделиться с батюшкой услышанными от Дагмары откровениями. О том, что Олег-младший, прозванный Моровлянином, был Ольге отцом, а Вещий, стало быть, дедом. О тайне самой Дагмары, которую ведунья открыла Ольге накануне её отъезда из Выбут… Дагмара любила Вещего, была его наложницей и даже родила ему двоих сыновей. Один из них умер в младенчестве, а другой – по достижении возраста девяти лет… Дети Вещего умирали… А он, желая сохранить жизнь своему единственному сыну, отрёкся от исконных богов, и её отец выжил… И родилась она… Ольга не решалась завести с Яромиром подобные речи, боясь своим любопытством к родному отцу обидеть названого батюшку. Моровлянин, видно, никогда в своей жизни и не задумывался о том, что у него могло быть дитя от Вельды. А Яромир заботился об Ольге и баловал её так, как и не всякий родной отец стал бы.

– Желать-то, конечно, мог, – вымолвил Яромир, вздохнув. – Но вряд ли это был главный повод для Вещего, предаться Христу. Вещий – муж разумный и деятельный был, и скорее о выгодах торговых пёкся, да узрел сполна – как у греков всё ладно устроено, и силу болгар оценил – вот потому и крестился. Но с волхвами не сдюжил, а они своей властью делиться со жрецами Христа не пожелали, потому и заводили речи, что, мол, мир с греками бедой обернётся. Твой-то супруг тоже, мыслю, не рад подобным союзникам – много власти волхвы в Киеве имеют. Но тебе пока об этом раздумывать не след, то князя забота…

Вечеряла отныне Ольга вместе с князем в Пировальне под песни гусляра, басни сказителя или глумы потешника-игреца. За столом сидели самые приближённые к князю знатные люди. Как-то раз были среди них древлянские тали²⁵ – два княжича – четырнадцати и тринадцати лет отроду – сыновья князей из Житомиля и Коростеня. Игорь раз в седмицу повелевал знатным заложникам разделять с ним вечерю. Княжич Векослав был высоким, красивым отроком с тёмно-русыми кудрями и приветливым лицом, его двоюродный брат Мал – приземистый, коренастый, белёсый, глядел исподлобья волчонком.