Kitabı oxu: «Дом на мысе Полумесяц. Книга 3. Возвращение домой»

Şrift:

Посвящается Вэл – моей жене, любимой, лучшему другу, а также агенту, ассистенту, редактору и корректору. Есть много причин восхищаться ее талантами. И еще больше причин ее любить

Перевод с английского Юлии Змеевой

First published in 2022 by Joffe Books.

Издается с разрешения автора при содействии его литературных агентов Lorella ВеШ Literary Agency Ltd. and Synopsis Literary Agency

Пролог

Вторая мировая война радикально изменила британское общество, и эти изменения нанесли глубокую травму многим. Ушла империя, которая некогда властвовала более чем над половиной стран земного шара. Ее место заняло Содружество наций – объединение совсем иного рода. Закончилась власть аристократии, ветры войны развеяли остатки прежнего мира. Канула в Лету восторженная молодежь 1920-х и 1930-х годов: темные тучи невзгод умерили или вовсе погасили ее энтузиазм, и юношеские надежды сменились фатализмом и усталостью. Послевоенная Британия выиграла в борьбе за выживание против тирании злого угнетателя, но какой ценой.

Теперь перед обедневшей и измученной тревогами нацией встала иная, не менее серьезная задача, точнее, целых две. Британцы уцелели в войне, но настала пора выживать в мирное время. Более того, им пришлось отчаянно бороться, восстанавливая страну, и мириться с обновлением и общественными изменениями.

Начиналась новая эпоха, но тогда это мало кто понимал. Теперь править предстояло простому народу, и манифестом людей стало справедливое распределение благ. Плутократия сменилась властью пролетариата. Оставался вопрос: долго ли продержится новый гегемон?

По всей Британии происходила перестройка жизни с военных рельс на гражданские, мужчины возвращались с войны. Вражеские бомбардировщики нанесли огромный ущерб городам и городкам, и многие остались без жилья. Для тех же, кто не лишился крова, возвращение домой нередко оборачивалось горьким разочарованием по другим причинам. Женщинам, шесть лет прожившим в одиночестве, оказалось сложно приспособиться к присутствию мужчин, за эти годы ставших чужими. А чьи-то жены вовсе не смогли или не захотели ждать и устроили свою жизнь с кем-то другим.

Видимых причин разлада не было, но ужасы войны, свидетелями которых стали вернувшиеся солдаты, оставили физические и психологические шрамы. Понадобится много времени, чтобы эти шрамы затянулись. Некоторые не затянутся никогда.

Бывшие солдаты вернулись в Британию и не узнали свою родину. Империя приказала долго жить, хотя на самом деле она была на последнем издыхании еще до начала войны. Страны, находившиеся под имперским колониальным правлением, уже много лет сражались за независимость и не видели смысла и дальше подчиняться маленькому европейскому островку.

Многим британским солдатам было сложно приспособиться к миру, где жены привыкли жить самостоятельно, принимать решения и следовать своим инстинктам. С новообретенной независимостью женщины вырвались за пределы домохозяйств: когда львиная доля рабочего класса покинула заводы и фермы и ушла сражаться с врагом, их место заняли женщины, работавшие добровольно или за плату.

Женщины уже привыкли сами себя обеспечивать, многие из них никогда раньше не получали жалованье, а рассчитывали на средства, которые выделяли им мужья; собственные деньги были им в новинку, и мало кто хотел теперь отказываться от такой роскоши.

Это вызвало большие и насущные проблемы сразу на двух фронтах. Вернувшимся с войны пришлось привыкать, что в доме появился еще один добытчик, да и найти работу после войны оказалось не так-то просто. Вдобавок механизация производства привела к замене человека машиной во многих областях, и прежние профессии и навыки оказались невостребованными.

Все это привело к огромной безработице, усугубившейся застоем в британской промышленности, которая, в свою очередь, столкнулась с большими проблемами. Прежде всего промышленникам предстояло совершить переход от производства вооружения и военных товаров к продукции, более подходящей мирному времени. Этот процесс занял много времени.

Впрочем, кое-что после войны не изменилось. Остались продуктовые карточки и строгие ограничения на продажу продовольствия, одежды, бензина и прочих основных товаров; на отдельные товары ограничения сохранялись в течение десяти лет после окончания боевых действий. В первые годы лишений некоторые даже сомневались, стоила ли овчинка выделки, но, когда стало известно об ужасах, сотворенных жестоким режимом, с которым британцы воевали, недовольных стало меньше.

Не только Британия, но и многие другие страны постепенно свыкались с трудностями жизни в послевоенном обществе. Два раза за тридцать лет лучших представителей поколения призывали сражаться, убивать, а нередко и приносить себя в жертву. Они делали это для защиты привычного уклада, в который верили и который пытались оберегать; однако, вернувшись, обнаружили, что жизнь, которую они так рьяно защищали, изменилась до неузнаваемости.

Часть первая
1916–1918

И если мог и ты пойти за удушающим виденьем,
За той повозкой, в которую отравленных бросали,
Белок в глазах его узрел, гримасу искажения
Лица – как будто дьявола в нем за грехи пытали…
И если б ты услышал звук, кровь в венах леденящий,
Что вперемешку с хрипом из легких вырывался —
Он горький, словно мат, он грязный, словно ящур,
Он на невинном языке неизлечимой язвой оставался —

Тогда, мой друг, не смаковал ты здесь
Перед юнцами фразу о победном вздоре…
Ложь старая: «Dulce et decorum est
Pro patria mori»¹.

Уилфред Оуэн. Dulce et Decorum est

Глава первая

С лицом унылым, как ненастье за стеклом, Сонни Каугилл смотрел в окно своего дома в Скарборо. В тот день даже тот, чье прозвище отражало его солнечный нрав², не мог найти причин для радости. Погожая осень 1946 года осталась далеким воспоминанием. Рождество было не за горами; ноябрьская непогода предвещала скорое наступление зимы.

В доме царила тишина: он стал совсем не похож на дом его детства, когда во время приготовлений к семейным праздникам огромный особняк оглашался криками слуг, лошади, везущие экипажи со станции, стучали копытами по булыжной мостовой, а гостей встречал дворецкий.

Сонни с улыбкой взглянул на своего внука Эндрю – тот сидел у его ног и рисовал картинку. В коридоре зазвонил телефон.

– Дедушка, кто бы это мог быть?

– Не знаю, Эндрю. Джордж скажет.

Дверь гостиной открылась, и вошел Джордж, дворецкий.

– Прошу прощения, мистер Сонни. Миссис Каугилл просят к телефону.

Эндрю встрепенулся.

– Какую именно? – спросил он и усмехнулся своей же шутке.

– Вашу маму, маленький господин Эндрю, – ответил Джордж и подмигнул мальчику, пытаясь держаться по струнке, как положено дворецкому.

– Она на кухне! – хором ответили дед и внук.

– Спасибо, господа. – Джордж тихо затворил за собой дверь.

Через несколько секунд она вновь распахнулась, и в комнату влетела Дженни Каугилл.

– Он возвращается! Эндрю, папа возвращается!

Сонни вскочил; его сноха бросилась обнимать сына, а в комнату вошла вторая миссис Каугилл, желая узнать причину неожиданного переполоха.

Сонни протянул руки и обнял жену.

– Рэйчел, дорогая, он возвращается. Марк возвращается домой.

Это была единственная хорошая новость за долгое время. Судьба распорядилась так, что их сын Марк прошел всю войну без единой царапины, но в последний день перед окончанием военных действий получил вражескую пулю. Он долго лежал в разных госпиталях, и вот наконец лечение подходило к концу. С тех пор как его перевели в больницу недалеко от дома, Дженни регулярно его навещала и терпеливо выслушивала рассказы о бессмысленности кровопролития и увиденном на войне, хотя кое о чем он, конечно, умалчивал. Марку повезло больше остальных: он стал тем, чье физическое и психическое здоровье со временем полностью восстановилось, но главное, он сумел вернуться домой к Рождеству.

– Эндрю, пойдем. Расскажем обо всем бабушке. – Дженни с сыном выбежали из комнаты, держась за руки, и пошли на кухню, где по-прежнему заправляла Джойс, уже много лет служившая кухаркой в доме на мысе Полумесяца.

Рэйчел улыбнулась Сонни.

– Какая чудесная новость. – Рэйчел утерла слезы, повернулась, чтобы уйти, но встала на пороге.

Посмотрев на мужа, она впервые заметила, что Сонни стал выглядеть на все свои пятьдесят четыре года. Война оставила след на всех членах семьи.

– Я заварю чай, если смогу пробиться на кухню. Ты будешь? – Рэйчел решила не касаться серьезных тем, чтобы Сонни не впал в задумчивость. В последнее время его часто можно было застать в угрюмом молчании.

Сонни улыбнулся.

– С радостью. Но не думаю, что тебя пустят на кухню, несмотря на то что дочь нашей кухарки замужем за нашим сыном. Это территория Джойс, и ты знаешь, как ревностно она ее оберегает. – На лице Сонни на миг промелькнула его прежняя счастливая улыбка. – Теперь, когда мы уверены, что Марк наконец вернется домой, жизнь должна наладиться.

Джойс Холгейт, мать Дженни, устроилась кухаркой в дом на мысе Полумесяц в 1921 году, овдовев в Первую мировую войну. Она привезла с собой дочь. Предыдущая кухарка и дворецкий решили уйти на пенсию и после долгих лет работы бок о бок удивили семью, внезапно сочетавшись браком.

Теперь Джойс считалась членом семьи, и они с Рэйчел вместе заведовали хозяйством. Им помогала домработница, которая не проживала в доме постоянно, и дворецкий Джордж. В юности, когда Каугиллы только переехали в Скарборо – это было в 1897 году, – Джордж служил у них разнорабочим. Дворецким он стал после выхода на пенсию предыдущего джентльмена, занимавшего этот почетный пост; с тех пор миновало немало лет, и Джордж пользовался у хозяев большим уважением. Сонни выделял определенную сумму на ведение хозяйства и дальше уже не вмешивался в дела; он не знал, какое жалованье получают слуги, – этот деликатный вопрос находился в полном ведении хозяек дома. Хотя пятерых слуг с проживанием, как в прежние времена, Каугиллы, само собой, больше не содержали.

Дверь закрылась, и Сонни взглянул на фотографию в рамке на подоконнике. С нее торжествующе смотрел юный игрок в крикет с серебряным кубком в руках, и Сонни вновь вспомнил то страшное ощущение пустоты, что испытал, когда при отчаянном бегстве британской армии с Крита его младшего сына объявили «пропавшим без вести, вероятно, погибшим».

В последние годы Первой мировой войны сам Сонни тоже числился «пропавшим без вести, вероятно, погибшим», но спустя четыре года нашелся живым. Однако Сонни не надеялся, что в случае с Билли история повторится. Иногда ему казалось, что лучше бы в донесении было написано, что сын мертв. Формулировка «пропавший без вести» заставляла хоть немного верить, что он вернется, хотя все свидетельствовало, что надежды нет. Вина навалилась на Сонни, как будто горя от потери Билли, выпавшего на их с Рэйчел долю, было недостаточно. Он часто спрашивал себя, что было бы, если бы он не выжил и не вернулся; тогда Рэйчел не мучилась бы сейчас от горя, которое могло ее сломить.

С другой стороны, если бы он не выжил, то не смог бы наблюдать, как расцветает любовь между его старшим сыном Марком и его подругой детства Дженни. Пока мир готовился ко второй за тридцать лет большой войне, Дженни подарила Сонни и Рэйчел внука, Эндрю, осчастливив их в тот недолго продлившийся период затишья.

Сонни перевел взгляд на другую фотографию, и мысль последовала за взглядом. Из старшего поколения Каугиллов в живых остались лишь он и его сестра Конни. Их отец, Альберт, женился на Ханне Акройд в 1878 году и стал партнером «Хэйг, Акройд и Каугилл», крупнейших торговцев шерстью в Брэдфорде.

Взгляд скользнул по другим фотографиям на стене. Столько знакомых лиц. Там были семейные портреты, фото бабушек и дедушек, тетей и дядей. На одном снимке рядом с его матерью сидели три сестры Сонни. Одна умерла от туберкулеза в девять лет, другую убили во время Первой мировой войны, когда та работала медсестрой; в живых осталась старшая, Конни. Сам Сонни, младенец, на фото сидел на коленях у матери. Отца фотограф запечатлел отдельно: строгий, неулыбчивый, он стоял, вытянувшись по струнке, как подобало викторианскому джентльмену. Не хватало лишь снимка старшего брата Джеймса. Сонни вздохнул: давным-давно отец выгнал Джеймса из дома за то, что тот влюбился в горничную. Они так и не помирились.

Джеймс и его жена Элис переехали в Австралию, о чем не знал никто из Каугиллов, оставшихся в Великобритании. Благодаря своей деловой жилке Джеймс основал компанию «Фишер-Спрингз», с годами превратившуюся в настоящую деловую империю. Через посредника Джеймс приобрел компанию крупнейшего конкурента его отца в Британии и под маской таинственного благодетеля спас фирму Сонни, терпевшую сплошные неудачи, основав «Фишер-Спрингз Ю-Кей». Джеймс с женой трагически погибли в 1929 году, и с тех пор связь между семьями прервалась. Их дети – новые хозяева империи – даже не догадывались, что ведут дела с родственниками.

Сонни даже не заметил, что жена ушла за обещанным чаем, и снова повернулся к фотографии на подоконнике, изображавшей Конни, ее супруга Майкла Хэйга и их детей. Все улыбались; все выглядели счастливыми. Этот снимок был сделан в начале войны. Как же скоро все изменилось! 1942 год ознаменовал крах семейства Хэйг. Погибли оба сына Майкла и Конни: старший – во время штурма Тобрука генералом Роммелем³, а младший – на боевом корабле, патрулирующем Атлантический океан. В телеграмме о гибели последнего содержались лишь голые факты; безжалостная формулировка не оставляла сомнений и возможности иного толкования: «пошел на дно со всем экипажем».

Менее чем через десять недель у Майкла Хэйга случился сердечный приступ, что, хоть и стало для всех ударом, было неудивительно. Сонни не сомневался, что Майкл умер не от болезни, а от горя. За каких-то полгода Конни лишилась всего, чем дорожила, за исключением старшей дочери, которая теперь жила в Америке.

Тогда Сонни поразился неожиданно открывшейся ему железной непоколебимости сестры, которую он всегда считал мягкосердечной. Возможно, та унаследовала силу воли от отца. Вместо того чтобы унывать, приближая свой конец, Конни с мрачной решимостью бросилась помогать воюющим и бралась за любую работу, приближающую Англию к победе.

Когда они с Майклом только переехали в Бейлдон – это случилось вскоре после окончания Первой мировой войны, – Конни увлеклась садоводством. У нее был толковый помощник из местных, которого все знали под прозвищем Барти. Когда-то Барти был солдатом, но винтовка меткого бура положила конец его военной карьере. Барти лишился двух пальцев на левой руке, а левая нога отсохла. Для военной службы он больше не годился, а другими навыками и профессией не владел, поэтому он стал браться за любую работу, что приносила деньги и помогала кормить жену и детишек, которых у него была целая куча.

Услышав, что Майкл и Конни Хэйг переехали в большой дом в Бейлдоне, Барти не стал терять времени зря, сам представился им и предложил свои услуги.

Конни прониклась симпатией к старому вояке. При активной поддержке мужа и усердной помощи нового садовника и мастера на все руки Барти большой заросший сад, за которым годами никто не ухаживал, сперва вернул себе былую славу, а потом и превзошел ее. Конни не боялась запачкать руки. Не желая соответствовать стереотипу о почтенной викторианской даме, которой пристало лишь прогуливаться среди роз, она сама взялась за мотыгу, совок и лопату и в крепких кожаных ботинках безжалостно сражалась с назойливыми сорняками, окучивая новые саженцы.

В годы войны, когда еды катастрофически не хватало, увлечение Конни превратилось в крупный проект: она взялась за свой огород и стремилась повысить урожайность, выращивая все круглогодично. Конни построила теплицу, и теперь овощи у нее были все сезоны в количествах, о которых многие коммерческие фермы не могли и мечтать. В конце концов она завела и курятник.

Оплакивая смерть сыновей и мужа, Конни справлялась с гневом и печалью с помощью труда, стараясь, чтобы ни дюйм принадлежащей ей земли не простаивал зря. «Копайте за победу» – таков был лозунг британских фермеров в военные годы, и Конни с помощью Барти копала и мотыжила, удобряла и пропалывала, поливала, ухаживала за всходами, кустами и деревьями, снимала урожай и раздавала все, что могла.

«Сонни, – сказала она ему тогда, – мы так много потеряли, но мы не одни – то же самое случилось почти с каждой семьей. Теперь мы должны постараться построить лучшее будущее для наших оставшихся детей и их поколения, чтобы им никогда больше не пришлось пережить то, что пережили мы».

Сонни не нужно было убеждать – он мог подписаться под каждым словом сестры. И война оставила след не только на тех, кто оплакивал мертвых. Многие выжившие – калеки, сироты, люди, лишившиеся детей, дома и родины и побывавшие в плену, – почти жалели, что не сгинули на поле боя. Они пережили войну, но их теперешнее существование было ничем не лучше смерти.

Раздумья Сонни прервал звук отворившейся двери. Он повернулся и увидел жену; та смотрела на него с тревогой.

– Ах, это ты, – сказал он, заметив поднос в руках Рэйчел, – наконец-то чай, я уж думал, ты ездила за ним на Цейлон.

* * *

Конни Хэйг ждала Рождества, поездки в Скарборо и новой встречи со своим племянником Марком и его женой. Молодые ей нравились, а Марка она обожала с тех пор, как тот был еще карапузом. Конни с радостью наблюдала, как эти двое выросли, полюбили друг друга и наконец поженились.

Она прекрасно знала, что на долю Сонни и Рэйчел выпали те же муки, что коснулись ее: страшное горе, что переживает всякий родитель, потерявший ребенка, юношу, ушедшего на войну с мыслями о подвигах и великих идеалах. Конни утешало лишь одно: у нее осталась дочь, Маргарита, хоть та и жила далеко. Маргарита вышла замуж за дипломата и сейчас находилась в Вашингтоне с мужем и двумя сыновьями, внуками Конни. Дипломатическая миссия зятя заканчивалась через три года, но всего неделю назад Конни получила от Маргариты письмо, в котором та надеялась приехать в Англию с мальчиками на летний перерыв. Прочитав последнюю фразу, Конни улыбнулась. Ее дочка уже начала говорить вместо «каникулы» – «перерыв», как было принято в Америке. Как быстро она перешла на американский!

Конни решила пройтись по магазинам. В эпоху продуктовых карточек это было не так-то просто; это было настоящее искусство – купить даже самые необходимые продукты. Однако у Конни круглый год имелись в достатке овощи с собственного огорода, поэтому ей удавалось накопить карточек на случай, если родные или друзья приедут в гости.

Перед выходом из дома Конни тепло оделась – на улице стоял лютый холод. Она поздоровалась с Барти, старым садовником, которого Сонни прозвал ее «сообщником», заварила ему чай и поставила чайник на старый поднос, зная, что Барти отнесет его в сарай и там будет тихо сидеть с самокруткой и чашкой чая, читая результаты вчерашних скачек в утренней газете, а потом пойдет в курятник за яйцами. Она попросила Барти принести картофель из бурта⁴, который они построили прошлой осенью, и нарвать моркови на огороде.

Поход по магазинам отнял больше времени, чем Конни рассчитывала, но не потому, что покупок было много, а потому, что их местный бакалейщик дружил со всем покупателями и тем, кого давно не видел, считал за обязанность сообщить все последние сплетни. Когда Конни наконец вернулась, она сразу обратила внимание, как холодно стало в доме. Поднимаясь по высокому холму от деревни с пакетами в руках, она согрелась, а войдя в коридор, сразу ощутила разницу в температуре. Бросив покупки на стол в столовой, она пошла в гостиную разжечь огонь в печи, который уже разводила с утра. Открыв верхнюю заслонку и впустив воздух, вернулась и отнесла покупки на кухню.

Она уже собиралась разложить продукты по полкам, как заметила, что Барти так и не принес в дом овощи, о чем она просила его утром. Конни нахмурилась. Несмотря на все недостатки, старый садовник всегда неукоснительно выполнял свои обязанности; это было на него не похоже. Барти любил свою хозяйку и ни за что бы ее не подвел. Может, у него начались проблемы с памятью? Конни догадывалась, что лет садовнику уже очень много. Она точно не знала его возраст, но, раз его ранили в Англо-бурскую войну⁵, ему должно было быть не меньше семидесяти пяти.

Конни вышла через черный ход и поспешила по длинной тропинке, ведущей мимо яблонь, грядок с клубникой и овощами к большой теплице, за которой стоял сарай. В теплице садовника не оказалось, но над трубой сарая поднималась тонкая струйка дыма: горела буржуйка. На буржуйке держалась вся отопительная система, благодаря которой Конни могла выращивать овощи круглый год.

Она направилась к двери, решив, что Барти в сарае. «Наверняка уснул», – подумала Конни. Она не собиралась его в этом упрекать: если старику вздумалось вздремнуть, что в этом такого? Открыв дверь, она увидела ярко горевшую буржуйку; танцующее пламя виднелось сквозь обращенную к ней стеклянную заслонку. Но ее больше волновал Барти. Садовник сидел в старом кресле, которое раньше украшало гостиную Конни, но теперь переместилось в сарай и стояло рядом с верстаком. Он спал, голова слегка завалилась набок и лежала на спинке кресла.

– Барти, с тобой все хорошо?

Он не ответил, и Конни испугалась: может, он заболел?

– Барти, – повторила она громче, осторожно приближаясь к креслу.

Старик пошевелился и открыл глаза. Выпрямился, и на его лице отразилась смесь стыда и удивления.

– Простите, миссис Хэйг, – пробормотал он, – я, видно, задремал.

– Барти, ты так меня напугал! – Конни попыталась замаскировать суровостью свою тревогу. – Ты не заболел, нет?

– Э-э-э… нет, но в последнее время такое со мной частенько. Старик я уже.

– А овощи собрал, как я просила, прежде чем решил изобразить Спящую красавицу?

– Да, они за дверью в мешке. Сейчас отнесу в дом.

Барти встал, потянулся, и тут его лицо исказила гримаса боли. Он зашатался, побледнел, как привидение, и с выражением муки в глазах упал на руки Конни. Та усадила старика в кресло, нащупала пульс, но инстинктивно поняла, что уже поздно. Для ветерана Англо-бурской войны пробил последний час.

1.Перевод с англ. Александра Булынко. – Здесь и далее прим. переводчика, если не указано иное.

2.Sonny созвучно с sunny – солнечный (англ.).

3.Тобрук – крупный порт в Северной Африке, осада его фашистскими войсками во главе с генералом Э. Роммелем продолжалась 240 дней, с 10 апреля по 27 ноября 1941 года; британским войскам удалось удержать город.

4.Бурт – простейшее хранилище корнеплодов, когда их сваливают в одну большую кучу в небольшом углублении в земле и укрывают соломой и землей.

5.Последняя Англо-бурская война длилась с 1899 по 1902 год.