Белая голубка Кордовы

Под старость понимаешь, что менять надо себя, а не жен…

Жаль, что людей нельзя отреставрировать, словно картины.

Понимаешь, когда женщина чуток набирает весу, ее грудь становится благостней, щедрее… улыбчивей. И цвет кожи меняется. Нежный слой подкожного жира дает телу более благородный, перламутровый оттенок. Возникает такая… ммм… прозрачность лессировок.

...если женщина умна, то она страшнее умного мужчины: ведь обычная проницательность обретает тогда ещё и эмоциональную, поистине звериную чуткость, улавливает - по верху, по тяге, - то, что никакой логикой не одолеешь.

нет никаких народов… и стран никаких нет, и религий. Есть только люди, вот эти, я с детства их знаю…

Людка уверяла, что революция победила потому, что большевики знали все проходные дворы как свои пять пальцев.

Понимаю, все понимаю: альтернативные устремления плоти, древние пастушьи традиции великих греков, туманные восторги однополого влечения… Одного не смогу понять никогда: как можно променять сладостный сосуд любви на чью-то грязную жопу.

-Жена - третья,-вздыхая и словно бы извиняясь,говорил Эдуард. - Под старость понимаешь,что менять надо себя,а не жен...

Эта запекшаяся вечность, где когда-то оживленно и полнокровно существовали три великих религии, замерла, умолкла, обездвижела, осиротела… Дух одной из них витал неслышно над Худерией, по ночам оплакивая давно исчезнувшие тени… Дух второй, изначально рожденной любить, закостенел и облачился в помпезные ризы, выхолостив сам себя настолько, что неоткуда ждать даже капли семени той самой первородной любви. Дух же третьей извратился и остервенел, изрыгая угрозу и рассылая посланников смерти во все пределы мира…

Но как же вы тут прижились, голубчик, ведь город-то ужасен, фантасмагоричен? Ведь все кругом здесь только то, чего быть не должно... Не возражайте! Возьмите эти пресловутые белые ночи. Это ведь ненормально, противоестественно мучительно! Поэтому-то питерцы - люди мизерабельные. Они любят плохую погоду - да-да, не смейтесь: в своей тарелке они чувствуют себя, только принакрывшись этим серым небом как одеялом...И летом в Питере ужасно, если жара: плавится асфальт, влажно, душно, невыносимо... Знаете, мой отец утверждал, что никогда не видел Питер таким красивым, как в блокаду: мертвый город, заиндевевшие, как на хорошей гравюре, здания. Этому скорбному городу, выстроенному на болоте и на костях, идет умирание. Тень ему идет больше, чем солнце, и питерцы это чувствуют. Вообще, в этом городе человек упивается метелью, тьмой, одиночеством...