Kitabı oxu: «Дело «Тысячи и одной ночи»», səhifə 3
– Этот прохвост Маннеринг, сэр…
– И его с собой ведите. Вы же не дали ему уйти?
– Не дал, сэр. О, я его приведу, это уж точно! – прошептал Хоскинс. – Более того, у меня есть доказательство. У него из кармана выпала записка, сэр. В ней говорится, что должно было произойти убийство. Вы всё сами увидите. Убийство и тайный сговор…
Для Пруэна я повторил за ним:
– Записка, доказывающая наличие заговора… – я со стуком положил трубку и закончил разговор. – Вот, кажется, все и разрешилось, – сообщил я Пруэну. – Теперь, до тех пор пока я вас не заберу в участок, можете ничего не говорить, если, конечно, сами не захотите. Пазл сошелся. Имел место заговор, так? И вы убили его?
– Нет! Кто вам это сказал? Кто это сказал?
– К чему отпираться? Записка из кармана Грегори Маннеринга все объясняет.
Его настрой изменился; это имя, кажется, привело его в искреннее замешательство.
– Маннеринг?.. – пробормотал он и сморгнул. – Ну же! Маннеринг! Да он же последний человек, самый последний, кому…
Я поднял руку, требуя тишины, поскольку мы оба услышали звук шагов. Дальнее окно в уборной было распахнуто настежь, и звук, казалось, шел оттуда, снаружи. Я сообщил Пруэну, что если он даже пикнет, то последствия ему совсем не понравятся. Затем я вошел в уборную, вскарабкался на умывальник и выглянул в окно.
Позади музея находился дворик с газоном и высокая стена с коваными воротами, через которые можно было выйти в переулок под названием Палмер-Ярд. Некто отпер эти ворота и вошел внутрь. Луна все еще была высоко и светила ярко; я разглядел очертания женской фигуры. Закрыв за собой ворота, она довольно быстро пошла по дорожке. Она заметила в окне тень, которую отбрасывала моя голова, и, разумеется ожидая кого-то здесь застать, помахала рукой.
– Вы останетесь здесь, – приказал я Пруэну, – и будете молчать как рыба… Как отсюда попасть на задний двор?
Он, казалось, и не думал нарушать мой приказ. Чтобы добраться до задней двери, как он объяснил, нужно было пройти через главный зал к двери, находившейся справа от лестницы. Она вела в небольшой коридор, откуда можно было попасть в его собственную комнату, а оттуда пройти к черному ходу. Я вышел в главный зал и, следуя инструкциям, попал в коротенький темный коридор как раз в тот момент, когда женщина открыла дальнюю дверь. В лунном свете я видел ее силуэт, она нащупывала выключатель. Затем загорелся свет.
Вот это была женщина так женщина, скажу я вам, господа. Мне случалось видеть девушек и более красивых, в классическом смысле слова, но никогда прежде я не ощущал в них такого очарования, которое будто бы исподволь подкралось и взяло надо мной верх. Ее присутствие можно было почувствовать. На секунду я увидел ее, неподвижную в неровном электрическом свете, стоящую на цыпочках с поднятой вверх рукой, она щурилась и моргала после темноты. На ее плечи была наброшена темная шаль, под которой скрывалось сильно декольтированное вечернее платье приглушенно-красного цвета. Она была невысокой и я бы не сказал, что полной. Я не стану изъясняться более откровенно, господа, и обрисую ее портрет так, как подобает джентльмену, поскольку наше с ней знакомство теперь носит более тесный характер. Однако, скажу вам, господа, она казалась пухленькой. Ее темные густые волосы словно отражали окружающий свет; веки над лучистыми миндалевидными глазами казались восковыми; рот был розовым, а шея – изящной. В ее взгляде читалось напряжение, было видно, что она нервничала. Но несмотря на это напряжение, от нее исходило невероятное женское обаяние – лучезарная улыбка, безудержная энергия – все это делало ее столь же яркой, как и красное платье, светящееся в этом темном коридоре. Лампочка качалась из стороны в сторону над ее головой, то погружая ее в тень, то заливая светом. Девушка устремила свой взгляд в конец коридора, прямо на меня.
– Эй, Рональд, – нервно заговорила она, – я видела свет твоего фонарика, но не думала, что ты все еще здесь. Я полагала, ты уже ушел домой, и как раз туда собиралась. Что-то не так?.. – Она вдруг остановилась на полуслове. – Кто это? Кто здесь? Что вам нужно?
– Мадам, – произнес я, – без всякого излишнего любопытства я хотел бы узнать, что за чертовщина творится в этом сумасшедшем доме. Кто вы?
– Я Мириам Уэйд. А вы кто?
Ее глаза широко раскрылись от моего ответа, и она двинулась ко мне, чтобы лучше меня разглядеть. Любопытство в ее взгляде было так же велико, как и страх.
– Офицер полиции, – повторила она за мной. – И что вам здесь нужно? Что произошло?
– Убийство.
Вначале она ничего не поняла; будто бы я произнес что-то вроде: «Парковка разрешена не более чем на двадцать минут». А когда поняла, то рассмеялась, и чем дольше она смотрела на меня, тем более истерическим становился ее смех. Ее сжатые в кулаки руки сперва потянулись ко рту, а затем накрыли щеки.
– Да вы шутите…
– Не шучу.
– То есть… труп? И кто это? Это же не?..
– Это я и хочу выяснить, мисс Уэйд. Не взглянете ли на него, может, вы его опознаете?
Она рассматривала мое лицо, будто книжную страницу, ища строчку, которую упустила за чтением; из-под длинных черных ресниц глаза смотрели с волнующей проницательностью, за которой угадывалась настороженность.
– Конечно, – с усилием выговорила она. – Я все еще надеюсь, что вы меня разыгрываете, но пойду. Я хотела бы… То есть я никогда раньше не видела… Ладно, он очень страшный? Вы расскажете, что случилось? Кто вас сюда вызвал?
Я провел ее в зал. Я еще не успел указать на него, как она увидела тот самый Экспонат, лежащий головой в нашу сторону. Когда она отскочила, я точно понял одно: это было для нее неожиданностью. Затем она собралась с духом, вытянув руки по швам, шагнула вперед, заглянула в лицо мертвеца и остановилась. Внезапно нагнувшись, будто бы собираясь встать на колени, она словно опомнилась; ее лицо, ослепительно красивое в лунном свете, вдруг стало не более выразительным, чем зачехленный верх кареты, из которой до этого выпал труп. Это отсутствие выражения почему-то словно бы мгновенно состарило ее. Вдруг в ней произошла какая-то перемена, и на секунду мне показалось, что на ее глаза навернулись слезы. Это ощущение продлилось лишь краткий миг.
Она напряженно поднялась и произнесла тихим голосом:
– Нет, я его не узнаю. Сколько мне еще на это смотреть?
Не знаю, что мною двигало. Думаю, именно некий сердцеедский флёр, исходивший от мужчины, растянувшегося на полу, нечто дерзкое в его мертвенной ухмылке и потертом вечернем наряде, заставили меня произнести следующее:
– Не лгите. Если будете лгать, это невероятно усложнит мою работу.
Она едва улыбнулась, довольно нервно. Ее руки ходили вверх-вниз по бокам платья.
– Вы очень любезны, – ответила она, – но я не лгу. Он напомнил мне кое-кого… вот и все. Бога ради, скажите же, что произошло? Как он сюда попал? Что случилось? Этот нож… – Она указала на него, встрепенувшись, и ее голос сделался еще более пронзительным. – Это же Сэм.
– Какой еще Сэм?
Словно не обращая на меня внимания, она отвернулась и взглянула на вытянутый, несколько даже уродливый ящик, вокруг которого выплясывал Пруэн. Однако мой вопрос она услышала и обернулась ко мне с выражением какого-то жутковатого кокетства, которое тем не менее не избавило ее от неживого, застывшего взгляда и учащенного дыхания, с которым вздымалась и опадала ее грудь.
– Ну уж не обессудьте. Притащив меня осматривать трупы, разве можно ожидать от меня связной речи? Если честно, я ничего такого не имела в виду. Сэм… Сэм Бакстер, это мой друг… ему очень нравился этот нож. Он лежал здесь в какой-то из витрин. Сэм всегда хотел купить этот кинжал у моего отца, чтобы повесить на стену у себя в комнате, он говорил, в этом ноже есть нечто в-в-весьма уродливое и зловещее.
– Успокойтесь, мисс Уэйд. Отойдем отсюда. – Я взял ее под руку и увел в сторону лестницы. – Зачем вы пришли в музей сегодня ночью?
– Я не приходила! То есть Рональд Холмс, это помощник моего отца, Рональд устраивал сегодня небольшую вечеринку у себя в квартире, и я собиралась туда. Если мне случается бывать в этом районе, я всегда паркую машину на Палмер-элли, потому что тогда она не оказывается без присмотра на улице, и никакой полицейский… Не важно, я припарковалась там, а потом увидела свет. Поэтому я подумала, что Рональда, наверное, задержали…
С каждым произнесенным ею словом она все дальше отходила от мертвеца, и я следовал за ней. Теперь она оказалась позади колонн с правой стороны зала. Она потянулась и прикоснулась к длинному персидскому ковру, висевшему на стене; его безумное богатство мерцало позади нее; прислонившись, она гладила ковер своими тонкими руками, будто это придавало ей уверенности.
– Вы направлялись в квартиру мистера Холмса на вечеринку, – повторил я. – А разве ваш жених не собирался пойти с вами?
В воздухе повисла тишина, и мне нужно было как-то выкрутиться.
– Вы помолвлены с мистером Грегори Маннерингом, я правильно понимаю?
– Что ж… да, вроде как. Неофициально.
Она не стала на этом останавливаться, будто это было вовсе не важно; а ее глаза при этом вновь устремились к мертвецу, и взгляд у нее был испуганный.
– Грег! То есть… какое отношение к этому имеет Грег? Он и не видел… не видел же?
– Полагаю, что видел… Послушайте, мисс Уэйд, я не пытаюсь давить на вас и выпытывать какие-то сокровенные тайны.
Это было недальновидно, но я рассказал ей обо всем, что произошло той ночью. Она, казалось, остервенело копалась в своих мыслях, будто женщина, шарящая в поисках чего-то в шкафу, и я готов поклясться, что слышал, как она произнесла: «Подвальное окно». Но я продолжил:
– Вот в чем дело. Я озвучил некоторые необъяснимые факты насчет исчезнувшего человека в накладных бакенбардах… и ваш жених тотчас упал в обморок. Вам это о чем-то говорит?
Но ей, казалось, это было даже неинтересно.
– Полицейский, – произнесла она тогда, – ваш полицейский увидел человека в белых… Ну, знаете, почему это слово «бакенбарды» звучит до жути смешно? Человека в белых бакенбардах, который обвинил его в убийстве? – Ее голос затих; она сделалась куда спокойнее, чем прежде, и мысленно вернулась к моему вопросу. – В обморок? А, вот оно что! Вы не понимаете. Грег упал в обморок, потому что… если б вы только знали его, то поняли бы, насколько это смешно! Грег служил в Гражданской гвардии Испании, его определили в Иностранный легион, чтобы шпионить за арабами там и сям, когда у них что-то затевалось, и это были славные деньки… Но видите ли, его сердце… он принимает дигиталин. Потому-то ему и пришлось оставить службу. В случае перенапряжения или волнения… вы говорили, он повздорил с полицейским, так?.. Может случиться всякое. Только вот на прошлой неделе он пытался на своей спине занести наверх сундук, потому что Рональд Холмс поклялся, что никому не хватит силы сделать это в одиночку, и тогда у Грега случился приступ. Он ужасно силен; пронес этот короб целых два пролета, прежде чем оступился и не удержал его. Только вот сундук оказался доверху набит какой-то старинной керамикой, и отец был просто в бешенстве. Грег упал в обморок из-за того, что ему кто-то что-то там сказал! Абсурд. Понимаете вы или нет?
– Но как так вышло, что он чего-то недопонял про сегодняшний вечер? Он стоял тут и молотил в дверь, знаете ли, настаивая на том, что тут, в музее, должна была состояться какая-то встреча…
Она заглянула мне в глаза:
– Он не получил мое сообщение, вот и все. Я позвонила ему домой в начале вечера; его там не оказалось, но меня заверили, что он будет с минуты на минуту, и пообещали все ему передать. Я сказала, что встреча отменяется и что вместо этого ему нужно идти к Рональду на Пэлл-Мэлл-плейс…
– Кто должен был присутствовать на той встрече?
– Только мой отец… видите ли, я хотела, чтобы он познакомился с Грегом в приятной обстановке; они лично еще не знакомы; Грег даже моего брата не знает… – В отчаянии она выдала целую тираду, но я позволил ей говорить, поскольку надеялся, что в этом словесном потоке обнаружится что-нибудь важное. – Так о чем я там говорила? Ах да. Только мой отец, и Грег, и Рональд, и доктор Иллингворт. Это шотландский проповедник, он ужасно благочестив, но при этом его очень интересует «Тысяча и одна ночь».
– «Тысяча и одна ночь»?
– Да. Слышали про Али-Бабу, Аладдина и всех прочих? И знаете, что меня бесит больше всего? Судя по тому, что говорит мой отец, они ему интересны не просто как сказки. Он даже не знает, что это сказки; он пытается проследить их исторические корни или что-то вроде того. Помню, читала его статью в «Джорнал Азиатика» про одну сказку из «Арабских ночей», в которой люди превратились в рыб – белых, синих, желтых и красных, ну, знаете, в соответствии с их верой: мусульмане, христиане, иудеи или маги. Доктор Иллингворт в своей статье рассуждал о том, что эти цвета связаны с цветом тюрбанов, которые Мохаммед Какой-то Там Египетский приказал носить мусульманам, христианам и евреям в тысяча триста первом году. Уж не знаю, о чем все это было, но одно знаю точно – это какая-то ученая скукота.
Она сцепила пальцы, изо всех сил пытаясь принять непринужденный вид и отвести меня при этом от какой-то темы. От какой именно?
– Ну и что же, – сказал я, – они собирались изучать сегодня, прежде чем вашему отцу пришлось уехать?
– Изучать?
– Да. Насколько я понял, речь шла не об обыкновенном светском рауте. На самом деле мистер Маннеринг сказал: «Мы намеревались расхитить могилу» – и спросил, верю ли я в призраков.
Кто-то замолотил в огромные бронзовые двери, и громогласное эхо заставило ее подскочить на месте. Теперь я увидел страх в ее глазах, когда глухой стук эхом разнесся по музею; и это был последний вопрос, который мне удалось ей задать.
Глава четвертая
Непременно нужен труп
Я поспешил вниз и отодвинул засовы на бронзовых входных дверях. Хоскинс ворвался внутрь так, будто ожидал обнаружить труп прямо на пороге, его усы топорщились во все стороны. Вместе с Хоскинсом прибыли полицейский врач доктор Марсден, дактилоскопист Кросби, фотограф Роджерс и двое констеблей. Предупредив их о следах угольной пыли и приказав Роджерсу сфотографировать эти следы, я дал всем обычные инструкции. Констебль Мартин остался у дверей, а констебль Коллинз отправился на, вероятнее всего, бесполезный осмотр помещения. Роджерс и Кросби незамедлительно обступили труп, и мне не удалось даже осмотреть содержимое карманов жертвы, пока рутинная работа не была завершена.
Хоскинс отвел меня в сторону.
– У меня там его светлость… ну то есть мистер Маннеринг… сидит снаружи в машине, – таинственно пробормотал он. – Сказать Джеймсону, чтобы привел его сюда?
– Погодите-ка. Он сказал что-нибудь, когда очнулся?
Сержант выглядел растерянным.
– Сказал, что у него сердце слабое, и продемонстрировал пузырек с таблетками. А что до испуга, сэр… его как подменили после этого. Когда я ему рассказал про старика с накладными белыми бакенбардами и про то, что он со мной сделал…
– Вы ему про это рассказали?
– Да, сэр! А как иначе я мог объяснить, почему его задержали… Вы думаете, сэр, это его расстроило? Ни капли! Он рассмеялся. Он смеялся и смеялся не прекращая. – Хоскинс нахмурился. – Как будто он, пребывая в обмороке, совершенно поменял свое мнение. А потом, когда вы сообщили по телефону об убийстве и о том типе с черными бакенбардами, он так обрадовался, так заинтересовался, и в нем не было ни капли страха, в отличие от меня. Он беспрестанно болтал, рассказывая нам об убийстве какого-то иранского или еще какого бандита и о том, как он помогал полиции расследовать преступление, – сообщил Хоскинс и заговорщицки подмигнул. – Между нами говоря, думаю, он тот еще сказочник. Видите ли, сэр, мы вывели его на чистую воду насчет той записочки… Мне сказать Джеймсону, чтоб он вел его сюда?
– Вначале нам нужно кое-что выяснить. Идемте со мной, скажете, этот ли человек пытался задушить вас во дворе музея.
Хоскинс грузно и нетерпеливо последовал за мной. Сержант присвистнул, завидев Мириам Уэйд, которая все так же стояла, прислонившись к ковру, и которой я кивнул, чтобы ее подбодрить. Я рассказал ему, кто эта девушка, и он неодобрительно нахмурился. Затем он взглянул на тело.
– Нет, сэр, – прищурившись, объявил он, – это не тот.
– Уверены в этом?
– Совершенно точно, сэр! Поглядите-ка! У этого субчика круглая физиономия и, так сказать, еврейский нос. Старик, который соскочил на меня со стены…
– Слушайте, вы уверены, что это был старик?
Хоскинс надул щеки.
– Поклясться в этом я бы не мог, сэр. Я уже думал об этом, и вот теперь еще вы спрашиваете. Но одно я знаю точно. У него было вытянутое тощее лицо, прямо как лошадиная морда, и приплюснутый нос. Совсем не как у этого типа. Вот вам крест, это другой человек. – Он вдруг приободрился. – Что прикажете, сэр? Я, конечно, не при исполнении, но раз уж я участвую в этом деле…
Что ж, это многое проясняло. По территории музея шатались двое мужчин, нацепивших накладные бакенбарды. Вот только я не знал, упрощало это дело или усложняло; думаю, все-таки усложняло. Это известие будило мрачные фантазии о том, как под покровом ночи при свете одной лишь луны в музее восточной культуры собиралось общество любителей фальшивых усов и бород. Такого бы не…
– А дайте-ка мне взглянуть на ту записку, – сказал ему я.
Хоскинс достал ее с почти нежной осторожностью. Это был квадратный листок самой обыкновенной писчей бумаги, сложенный вдвое, одна сторона которого была невероятно грязной. Я развернул ее. Текст заурядной записки, отпечатанной на машинке, под будничным заголовком «Среда» оказался весьма необычным.
Дорогой Г.,
непременно нужен труп – настоящий труп. Причины и обстоятельства смерти не имеют значения, но труп должен быть непременно. Я организую убийство, тот ханджар с ручкой из слоновой кости прекрасно подойдет, ну или пусть будет удушение, если это покажется лучше… (Далее следовали несколько перечеркнутых слов, и на этом записка заканчивалась.)
Я попытался уложить это у себя в голове. Сержант Хоскинс прочел мои мысли.
– Вот простофиля, а, сэр? – спросил он. – Убийство, пф-ф-ф!.. «Встретимся там-то и сям-то за чашечкой чая» – черным по белому?
– Черт возьми, Хоскинс, – сказал я, – здесь что-то не то. Когда вы в последний раз читали подобную записку от убийцы, изнывающего от жажды крови?
Хоскинс задумался.
– Ну, сэр, я, вообще-то, не знаю, что именно пишут изнывающие от жажды крови убийцы. Вроде как к делу он подошел серьезно. Но должен сказать, по мне, звучит омерзительно.
– Где вы нашли записку?
– Она выпала из кармана пальто мистера Маннеринга, когда я поднимал и опускал его руки, пытаясь привести в чувство. Я ему про нее ничего не рассказывал, решил оставить это вам. Но все-таки что это за ханджар такой с ручкой из слоновой кости?
«Непременно нужен труп – настоящий труп». Как бы то ни было, эта строчка и впрямь была отвратительной. Вместе с Хоскинсом, который следовал за мной, я прошелся вдоль ряда стеклянных витрин, установленных посреди зала, ища, из какой именно вытащили кинжал. Обнаружить ее было легко. В третьем стеклянном шкафу, обозначенном как «Современная Персия», на синем бархате имелось углубление в форме кинжала около десяти дюймов в длину. Витрина была закрыта, и на первый взгляд на ней не было и намека на какую-нибудь защелку или замок; прогуливаясь по музеям, я частенько задавался вопросом, как же открываются эти стеклянные шкафчики. Я надел перчатки и внимательно осмотрел ее. В деревянной ножке с одной стороны находился крошечный замок без ключа. Очевидно, целая боковина открывалась, словно дверь, но в тот момент она была заперта. Стало быть, человек, забравший кинжал, кто бы это ни был, имел при себе ключ, что, в свою очередь, вело к Уэйдам или тем, кто был с ними связан. «Непременно нужен труп – настоящий труп». То есть убийство было лишь крошечной частью какого-то немыслимого плана?
Разумеется, первым, на кого падало подозрение, был старик Пруэн. В этом-то и заключалась сложность. Я в это не верил, и сиди я в суде на скамье присяжных, тоже не поверил бы, что Пруэн хоть что-нибудь знал об убийстве.
– Пора приниматься за работу, – сказал я Хоскинсу. – Пообщайтесь-ка с этим своим Пруэном, сторожем, про которого вы мне рассказывали; он сидит в кабинете хранителя. Уведите его оттуда куда-нибудь… мне понадобится этот кабинет для других свидетелей… вытрясите из него хоть что-то насчет произошедшего этой ночью. Спросите про кинжал: когда он узнал, что тот пропал, – и обо всем, что имеет к этому отношение. Видите вон тот ящик? Узнайте, чего это Пруэн вытанцовывал вокруг него посреди ночи и что он имел в виду под «женушкой Гарун аль-Рашида».
Хоскинс имел все основания поинтересоваться, кто такой Гарун аль-Рашид и при чем тут его женушка. Насколько я мог смутно вспомнить, Гарун был багдадским халифом примерно в восьмом веке, знаменитым персонажем «Тысячи и одной ночи», который любил выходить на поиски приключений, переодевшись. Кто-то мне однажды сказал, что Гарун аль-Рашид переводится как «Аарон Правоверный», и это казалось мне не особенно многообещающим. Как вы уже могли догадаться, у него была жена: по крайней мере, тут имелась очевидная зацепка. Маннеринг говорил о некоем открытии, о тайном деле, мол, они намеревались расхитить могилу. Возможно ли, что Джеффри Уэйд (который, по словам Пруэна, «откапывал халифский дворец») нашел или полагал, что нашел, гробницу жены Гарун аль-Рашида? Добавьте к этому заверение развеселившегося Пруэна в том, что ящик был пуст. А теперь представьте, как это все сочеталось с трупом в накладных бакенбардах и поваренной книгой в руке…
Я сообщил об этой новой догадке Хоскинсу, который неотрывно глядел на ящик.
– Уж не имеете ли вы в виду, сэр, – спросил он, понизив голос, – как ее там… мумию? Как те, которые в кино восстают из мертвых и ходят туда-сюда?
Я указал на то, что халифская чета исповедовала ислам, так что они были похоронены самым обычным образом, что немного успокоило Хоскинса. Он с подозрением относился к мумиям; в общем и целом его точка зрения была примерно как в песенке, которую исполняют в мюзик-холле, дескать, они мертвы, но не сдадутся.
– Раз уж речь не о мумиях, – сказал Хоскинс, – что требуется от меня, сэр? Вскрыть ящик… не уверен, это подходящее слово?
– Да, если Пруэн не заговорит. В кабинете хранителя есть топорик. Если от Пруэна не удастся ничего добиться, вскройте, но только осторожно. Кто нам нужен, так это специалист, который знает все об этом месте…
– Что ж, сэр, даже если старик Уэйд в отъезде, должен же быть здесь кто-нибудь за главного. Нельзя ли позвонить ему?
Таким человеком был Рональд Холмс. Но звонить ему я не собирался, у меня появилась идея получше. Рональд Холмс, по словам Мириам Уэйд, в тот момент устраивал у себя дома вечеринку, на которой должны были присутствовать все, кто связан с этим музеем. И жил он не далее чем в пяти минутах ходьбы отсюда, на Пэлл-Мэлл-плейс. Если я отлучусь минут на десять и доберусь туда прежде, чем они узнают новость, из этого может что-нибудь выйти.
– Вы за главного, – сказал я Хоскинсу. – Я отлучусь ненадолго и приведу Холмса с собой. Если у нас и найдутся еще свидетели, это здание достаточно велико, чтобы держать их в разных помещениях. Тем временем поместим девушку в кабинет хранителя под ответственность Мартина. Нельзя допустить, чтобы она с кем-нибудь общалась; держите Маннеринга подальше от нее, даже если он закатит скандал. Между тем…
– А где девушка? – вдруг спросил Хоскинс.
Мы оба обернулись. Рядом с персидскими коврами, развешенными на стене, никого не было; я вдруг почувствовал себя так, будто сидел за рулем машины, потерявшей управление. Мириам никак не могла добежать до входа, у бронзовых дверей недвижно стоял констебль Мартин. Я помчался по залу к кабинету хранителя. Дверь была закрыта, однако из-за нее доносился чей-то тихий голос, говоривший нечто нечленораздельное. Это говорили с Пруэном? Через обшитую сталью дверь невозможно было расслышать слова, но прямо над моей головой виднелась вентиляционная решетка шахты лифта, находящегося по другую сторону стены.
Я мигом толкнул дверь, она открылась как раз вовремя, и я успел уловить с полдюжины слов.
Однако дело выглядело все таким же странным и необъяснимым. Мириам Уэйд сидела за столом красного дерева, склонившись над телефоном. Мне удалось разобрать: «Уайтхолл, два ноля, две шестерки. Я хочу связаться с Харриет Кирктон». И при этом она закрыла микрофон телефонной трубки носовым платком, очевидно, чтобы изменить голос, поскольку говорила дрожащим глубоким контральто, что разительно отличалось от ее обычной тональности. Увидев меня, она швырнула трубку и поднялась с места, ее лицо горело огнем.
– Вы-ы! – завопила она, задыхаясь. – Вы… мерзкий… поганый… у-у-у! Шпион! Шпи…
– Тише, тише, – сказал я. Мне хотелось и дальше нашептывать «тише-тише» этой пышущей праведным гневом всесильной императрице Мессалине, но все портила ее манера изъясняться. – Вы кому-то звонили? Так чего же трубку бросили?
– Не вашего ума дело.
– Обстоятельства требуют от меня спросить, кому вы звонили.
– Вы всё слышали, не так ли? Я звонила Харриет. Моей лучшей подруге. Она вместе со мной прибыла домой на корабле. Она…
– И как часто вы пытаетесь изменить голос, когда звоните подругам? Послушайте, мисс Уэйд, вы выбрали неподходящее время для шуток.
Я уж было подумал, она сейчас схватит бронзовую пепельницу и как зарядит ею мне по голове. Напротив, она подавила в себе этот импульс, прижав обе руки к своему пышному бюсту, и тоном холодным и презрительным сказала, куда мне пойти и чем там заняться.
– Уайтхолл, два ноля, две шестерки, – повторил я. – Чей это номер? Я мог бы и сам узнать по своим каналам, как вы понимаете.
– Это номер квартиры Рональда Холмса. Вы что, не верите мне?
Я взял в руки телефонный справочник.
– Конечно не верите. Но все обстоит в точности так, как я говорю. – Тут на ее глаза навернулись слезы. – Вам абсолютно обязательно держать меня здесь? Думаете, мне приятно тут сидеть в двух шагах от того… мертвеца и в окружении всего этого? Можно я уйду или хотя бы позвоню кому-нибудь? Можно мне хотя бы брату позвонить?
– А где ваш брат?
– У Рональда дома.
Вопрос о том, почему она не попросила к телефону своего брата вместо какой-то там Харриет Кирктон, если хотела поговорить с ним, был настолько очевиден, что я даже не стал его задавать. Однако насчет номера она не солгала: Рональд Холмс, живший на Пэлл-Мэлл-плейс, Принц-Риджент-корт, значился в справочнике под номером «Уайтхолл 0066». Положив книгу, я вдруг осознал, что Пруэна не было в кабинете; но тут она не потеряла хладнокровия.
– Он в уборной, – объяснила мисс Уэйд. – Я попросила его подождать там, пока я звоню по телефону. Ладно, Раффлс, старый ты пес! Теперь можешь выйти.
Угрюмый и при этом пристыженный, Пруэн открыл дверь и нерешительно прошел в кабинет. По одному тому, как он глядел на эту девушку, было ясно, что он относился к ней чуть ли не с обожанием, притом что он, казалось, искал любого повода накинуться на всякого, с кем разговаривал. Я подозвал к себе Хоскинса и констебля Мартина, топтавшихся в дверях.
– Под вашу ответственность, Мартин, стойте здесь и присматривайте за мисс Уэйд, пока я не вернусь. Никаких звонков, понятно? – Девушка мрачно опустилась в красное кожаное кресло, и я повернулся к ней. – Если не возражаете, посидите тут тихонько пару минут. С вашим братом уже беседуют, мы доставим его сюда, и все будет хорошо. Я скоро вернусь.
Выходя, я слышал, как она ругается такими словами, что и у моих тетушки с дядюшкой из Белфаста завяли бы уши. По пути к выходу я остановился возле повозки, где кипела работа. Роджерс уже закончил фотографировать труп, Кросби все еще снимал отпечатки пальцев, а доктор Марсден проводил осмотр тела. Кинжал к тому моменту уже вынули из раны. Кросби держал его на платке: зловеще изогнутый клинок примерно десяти дюймов длиной, заточенный до бритвенной остроты с обеих сторон. Лезвие обтерли.
– На ней уйма отпечатков, сэр, – доложил Кросби, указывая на рукоятку из слоновой кости. – Правда, они смазаны и наслаиваются друг на друга, как будто к ней прикасались несколько человек. Попробую увеличить и посмотреть, может, из этого что-нибудь и выйдет. В повозке есть несколько четких отпечатков… Вот кое-что еще. Парня, кажется, звали Рэймонд Пендерел. Из кармана его жилета торчат две визитки, и на шляпе отпечатано это же имя.
Он вытащил две окровавленные карточки, имя Рэймонд Пендерел на них было набрано машинописью, такие карточки печатают на каждом углу, пока клиент стоит рядом и ждет. Я взглянул на молчаливого доктора Марсдена, тот хмыкнул.
– Мне особо нечего вам рассказать, – произнес он. – Причина смерти – этот нож, клинок вошел прямо в сердце, мгновенная смерть. – Он резко поднялся. – Время смерти… хм… Когда вы его обнаружили? В двенадцать двадцать пять. Так вот. Сейчас у нас четверть второго. Я бы сказал, он умер где-то между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого, ну, с некоторой погрешностью, конечно. – Тут он замялся. – Послушайте-ка, Каррутерс, это, конечно, не мое дело, но дам вам совет. Посмотрите на форму этого клинка. Мало кто, не обладая медицинскими познаниями, способен рассчитать, куда именно вонзить его, чтобы достичь сердца. Тут либо чертовски удачная случайность, либо же убийца знал, куда ему бить.
Я опустился на колени и обшарил карманы убитого. Они были пусты, если не считать семи пенсов медными монетами, пачки из десяти сигарет и истлевшей газетной вырезки. Вырезка была из какой-то колонки сплетен и слухов, из верхней части страницы, где сохранилась дата – «Авг. 11», чуть более месяца назад. Написано в ней было следующее:
Мисс МИРИАМ УЭЙД, молодая, экстравагантная, красивая, вернулась сегодня в Англию из-под палящего иракского солнца. По слухам, за восемнадцать месяцев до отъезда она была помолвлена с «СЭМОМ» БАКСТЕРОМ, сыном лорда Аббсли, некогда известным кутилой, а ныне восходящей звездой британской миссии в Каире. На следующей неделе с нетерпением ожидаем ее отца, ДЖЕФФРИ УЭЙДА, ученого и коллекционера, чьи усы давно примелькались на собраниях ученых мужей. Считается, что следы халифского дворца в Багдаде могут быть…
В газетной вырезке, которую я свернул и вложил в свой блокнот рядом с мерзкой запиской из кармана Маннеринга, не уточнялось, кто именно был известным кутилой, лорд Аббсли или же его сын; но предположим, что последний. Еще одна ниточка. Но о том, кто был такой этот Рэймонд Пендерел и где он жил, по его одежде нельзя было сказать совершенно ничего. Костюм пах камфорой, как будто его надолго убрали пылиться среди шариков от моли, а на его внутреннем кармане обнаружилась бирка с надписью: «Годьен, английский портной, бульвар Малишерб, 27, Париж». Вот и все.
