Kitabı oxu: «Дело «Тысячи и одной ночи»», səhifə 4

Дав Роджерсу и Кросби указания поискать улики в том разоре, который творился в кабинете хранителя рядом с лифтом, я отправился к Рональду Холмсу. Снаружи, сидя в полицейской машине, Грегори Маннеринг неистово скандалил с констеблем Джеймсоном; я промчался мимо, не имея никакой охоты вступать в их спор, и направился на восток по Пэлл-Мэлл. Весь город, казалось, опустел, тротуары одиноко мерцали в свете фонарей, а гудок автомобиля, промчавшегося где-то вдалеке, звучал так, будто был совсем рядом. Пэлл-Мэлл-плейс – это небольшой дворик в конце переулка, в который ведет длинная подворотня. Я прошел под аркой и обнаружил за ней сутолоку темных домов, среди которых было и высокое многоквартирное здание, светящееся неоновой вывеской «Принц-Риджент-корт». Внутри узкий холл вел к клетке автоматического лифта. Нигде не было видно швейцара, зато сидел какой-то позевывающий над телефонным коммутатором парнишка в форме, готовящийся закончить свою смену. Пока не время было заявлять о себе.

– У мистера Холмса, – сказал я, – все еще продолжается вечеринка?

– Так точно, сэр, – отозвался парнишка, сделав слабую попытку изобразить военную выправку. Он потянулся за проводом, чтобы воткнуть его. – Ваше имя?

Я эффектно достал из кармана монетку.

– Погоди-ка. Не объявляй обо мне. Я собираюсь сперва поколотить ему в дверь, мол, я офицер полиции. Квартира Д, правильно?

Тот послушно ухмыльнулся и сказал, что мне нужна квартира Е и что звуки точно не дадут мне ошибиться. Войдя в лифт, я остановился и обернулся, как бы между прочим:

– Как долго они там уже?

– Весь вечер, – ответил дежурный. – С девяти часов или около того. Осторожно, там ступенька, сэр.

Когда скрипучий лифт поднялся наверх и замер, я все услышал. Я попал в мрачный коридорчик, выкрашенный в зеленый, места в котором хватало лишь для того, чтоб развернуться. Из-за двери в дальнем его конце доносились приглушенные, но душевные звуки губной гармошки, сопровождавшиеся хором голосов, тянувшим тягучую песню в этом словно бы церковном полумраке. Хор торжественно пел:

 
Мы Фреда Карно солда-аты,
Регтайма имени по-о-олк,
Стрелять не умеем и в бой не идем,
Какой от нас, к черту, то-о-олк?
Ну а когда мы…
 

И тут я что есть сил забарабанил в дверь; настолько громко, что засевшие в квартире певцы, должно быть, подумали, что кто-то пришел распекать их за шум, поскольку пение прекратилось, будто всем разом закрыли рты. Послышалось шуршание, звук закрывающейся двери, а затем шаги. Дверь открыл худощавый мужчина, держащий в руке бокал.

– Я ищу, – начал я, – мистера Рональда Холмса…

– Это я, – ответил тот. – Что случилось?

Он стоял немного боком, так что свет из квартиры проникал в коридор. На Холмсе были большие очки в роговой оправе.

Глава пятая
Ключ от витрины, где был кинжал

Он двинулся назад, и я проследовал за ним в комнату. Внутри было чисто, но при этом тесно и пусто, концерт явно проходил не здесь. Из-за закрытой двери с противоположной стороны доносился смех и пробные ноты, взятые на губной гармошке. Единственным источником света здесь служила большая лампа под желтым абажуром, которая отражалась в полированной столешнице и подсвечивала профиль хозяина квартиры.

От легкого любопытства его брови слегка поднялись вверх, но не более того. Роста он был среднего, худощавый, немного сутулый. Жесткие желтоватые короткие волосы вились. Из-под очков на меня глядели бледно-голубые глаза; на его худом длинном лице с острыми чертами будто бы застыло извиняющееся выражение. Одет хозяин был в темный деловой костюм, стоячий воротничок рубашки охватывал мятый темный галстук. На вид Холмсу было около тридцати с небольшим; однако, когда он повернул голову к свету, я заметил на его лбу тонкие морщинки, поблескивающие от пота. Хотя он и не был сильно пьян, но и трезвым его нельзя было назвать. Прочистив горло, он покачнулся, бросил взгляд на бокал в своих длинных пальцах, встряхнул его и вновь поднял взгляд. В его учтивом голосе звучала странная нотка, что-то среднее между извинением и решимостью.

– Слушаю вас? – произнес он. – Что-то случилось? А мы, случайно, не знакомы? Кажется, мы встречались…

Из-за двери раздался женский голос. Вполне обыкновенный вначале, он вдруг возвысился, наконец сорвавшись на радостный визг.

– Это ты, Ринки? – вопросил голос. – Ринки, ослина ты этакая! Это ты-ы-ы? – за этим последовала энергичная дробь женских каблучков по гулкому паркету.

– Тише там! – неожиданно проревел Холмс, мотнув головой. – Это не Ринки. – Затем он обернулся ко мне с вопросительным выражением. – О чем это я? Так вот, ваше лицо кажется мне знакомым, однако…

– Не думаю, что мы раньше встречались, мистер Холмс. Я детектив-инспектор Каррутерс, и я пришел, чтобы узнать, что происходило в Музее Уэйда этой ночью.

Возникла пауза, во время которой, наверное, можно было спокойно сосчитать до десяти. Холмс замер, обрамленный светом лампы.

– Прошу прощения, я на секундочку, – обронил он.

Все произошло настолько быстро, что я и рта раскрыть не успел, как он уже поставил свой бокал, просочился к двери в глубине квартиры, открыл ее и исчез. Я краем глаза увидел затянутую табачным дымом комнату и длинные женские ноги на тахте. Он что-то проговорил там, не более полудюжины слов, и затем вышел, прикрыв за собой дверь.

– Они так расшумелись, – виновато объяснил Холмс, – что собственных мыслей не слышно. Что ж, инспектор. Не думаю, что понимаю вас. Вы пришли сюда, чтобы узнать у меня… – Тут он остановился. – Боже ты мой, что там? Неужто ограбление?

– Нет. Все на месте.

– Или… пожар?

– Нет.

Холмс вынул из нагрудного кармана носовой платок и аккуратно промокнул им лицо. Эти его спокойные глаза, казалось, вдоль и поперек изучали меня из-под платка и сквозь него. Затем он улыбнулся.

– Что ж, это, конечно, как гора с плеч, – произнес он, – правда я все еще ничего не понимаю. Мм… выпьете виски с содовой, инспектор?

– Благодарю, сэр, – ответил я. Порция виски была мне просто необходима.

Не прекращая болтать, Холмс донес свой бокал до серванта, вынул оттуда второй бокал и наполнил их виски на щедрые три пальца.

– Похоже, мы все еще ходим вокруг да около, – продолжил он, откашлявшись. – Насколько мне известно, ничего такого в музее не происходило сегодня, если только мистер Уэйд вдруг не вернулся. Меня там не было. Я… ну не томите же, в конце-то концов. Что случилось?

– Убийство, – сказал я.

Он нажал на ручку сифона с содовой и промахнулся. Содовая зашипела и полилась рекой на дубовый сервант; Холмс немедленно выхватил свой платок и с остервенением принялся вытирать ее, затем он обернулся. И тут у него на виске забилась от напряжения тонкая жилка.

– Растяпа, – пробормотал он. – Это невозмо… Вы шутите, пытаетесь… Слушайте, кого убили? Что за чертовщина такая?

– Человека по имени Рэймонд Пендерел. Сегодня ночью его закололи кинжалом с ручкой из слоновой кости, который вытащили из музейной витрины. Я обнаружил его тело в большой закрытой повозке посреди зала.

Холмс вздохнул, содрогнувшись, и затем взял себя в руки. Его взгляд был по-прежнему спокойным, однако в нем читалось недоумение. Именно тогда я и заметил фотографию в рамке, висевшую на стене прямо над сервантом. На ней был изображен мужчина, одетый в халат, на фоне лесного пейзажа; и у этого мужчины были чрезвычайно замысловатые седые бакенбарды. Куда ни плюнь в этом деле – повсюду бакенбарды; для меня они стали кошмаром на грани одержимости.

– Пендерел, – повторял и повторял Холмс с – могу поклясться – искренним недоумением. – Рэймонд Пендерел! Мне это имя ни о чем не говорит. Как, черт возьми, это произошло? В любом случае – что он там делал? И кто убил его? Или вы этого не знаете?

– У нас нет ответов ни на один из ваших вопросов, мистер Холмс. Но вы, вероятно, можете нам помочь. Насчет кинжала, которым убили того человека…

При упоминании кинжала спокойное выражение глаз Холмса впервые чуть изменилось.

– У него изогнутое лезвие и рукоять из слоновой кости, по словам Пруэна, он называется «ханджар»…

– Пруэн! – воскликнул Холмс, будто забыл о чем-то. – Мм… да, конечно. А при чем здесь Пруэн? Что он сказал?

– Он отрицает, что кто-либо, кроме него самого, был в эту ночь в музее. Так что, разумеется, для него ситуация складывается плачевная. – Я дал этой мысли как следует уложиться в его голове. – Так вот, насчет кинжала. У кого хранится ключ от тех витрин, что в главном зале?

– У меня. Но если его украли…

– У кого-нибудь еще есть ключи?

– Ну, у мистера Уэйда, конечно же. Но…

– Кинжал не был украден. Его взял из витрины тот, у кого был ключ, затем он запер витрину.

Голос Холмса звучал очень тихо. Он автоматически подхватил два бокала с серванта. На этот раз я жестом отказался от напитка, ведь нельзя же пить с человеком, которого ты огорошил таким вот обвинением; однако он рассудительно отрезал:

– Не глупите! – и продолжил все тем же тихим голосом: – Значит, у него был дубликат. Все, что я вам могу сказать, – это был не я, и я никогда в жизни не слышал ни о каком Рэймонде Пендереле. Я был здесь со своими друзьями весь вечер…

– Кстати говоря, кто еще здесь с вами?

– Джерри Уэйд, сын мистера Уэйда; наш друг Бакстер и мисс Кирктон. Не думаю, что вы с ними знакомы. Мы ждали еще мисс Уэйд с ее другом, его зовут Маннеринг.

– Кто-нибудь еще здесь есть?

– Пока нет. Были, но они уже ушли. Слушайте, давайте я позову Джерри Уэйда сюда?

Я глянул на закрытую дверь, ведущую в другую комнату. Внутри стало подозрительно тихо после того, как Холмс совершил этот свой краткий вояж. В какой-то момент женский голос попытался было затянуть «Моряка Билла Барнакла», но с первой же ноты в ответ послышалось злобное шиканье.

– Прошу меня простить, – сказал я Холмсу. Затем прошел к двери, постучался и открыл ее.

Напряженная тишина внутри комнаты сменилась великим разнообразием звуков, словно я вошел в вольер с попугаями. Комнатка была столь же маленькой, как и предыдущая, с похожим освещением и казалась сизой от табачного дыма. На тахте напротив двери сидела стройная длинноногая блондинка, весело подмигивая, она держала коктейльный бокал, опираясь рукой на подлокотник тахты. У нее было такое одухотворенное сентиментальное лицо, какое можно встретить на картинах прерафаэлитов: розово-белое, с фарфорово-голубыми глазами, – к тому же у нее была привычка вдруг ни с того ни с сего наклоняться вперед, будто это дьявол толкал ее в спину.

За батареей бутылок, высившейся на столе, стоял полноватый молодой человек с огненно-рыжими волосами, одетый в безукоризненный вечерний костюм. В углу его рта торчала сигарета, он щурился от дыма, норовящего попасть ему в глаз, и рассматривал при этом липкий коктейльный шейкер, который держал в руке. Он обернулся, как только я вошел, уставился на меня и попытался натянуть маску непоколебимого достоинства, с которой, впрочем, контрастировала длинная красная лента, снятая с коробки шоколадных конфет и булавками пришпиленная ему через плечо, словно перевязь. К тому же он был напуган.

Третий гость сидел в низком кресле, начищая губную гармошку. Проще всего описать его как молодого человека с лицом старика. Хотя ему было не больше тридцати, его лицо было испещрено морщинами, которые можно заработать, когда в равном количестве смеешься и корпишь над книгами; если не брать в расчет нашего дорогого доктора Фелла, это было, вероятно, самое добродушное лицо, какое я только видел в жизни. Он был настолько возбужден, что казалось, будто он жестикулировал, даже не шевеля руками. Невысокий, в старом твидовом костюме и с черными волосами, подстриженными по немецкой моде, он откатился назад в своем кресле и дружелюбно помахал рукой.

Тишина. Затем вольер с попугаями ожил. Харриет Кирктон довольно запрокинула голову с вдохновенным выражением лица, раскрыла рот до того широко, что можно было разглядеть прерафаэлитово-розовые гланды, и затянула песню. От этого, казалось, даже крыша подскочила на доме.

 
«Кто-кто-кто ко мне в дверь стучится?
Кто-кто-кто ко мне в дверь стучится?
Кто-КТО-кто это, кто это, кто?» —
Сказала служанка-деви-и-ица.
 

Рыжеволосый молодой человек вытянулся и заговорил пропитым баритоном:

– Я вам так скажу: вламываться сюда совершенно недопустимо…

Молодой старик бесстрастно и мрачно простер свою руку, будто собирался меня загипнотизировать.

– «Меня не можешь в смерти ты винить, – произнес он грудным низким голосом, – зачем киваешь головой кровавой?»¹ «И Юджин Арам кандалами бряцал, и два стражника шли по бокам»². «О Сэмми, Сэмми, почему же не было у тебя алиби!»³ – За этим причитанием последовал одухотворенный залп губной гармошки, молодой старик ухмыльнулся и прибавил уже в своей обыкновенной манере: – Добрый вечер, дружище. Присаживайтесь. Коктейль? Как там поживают эти ваши накладные бакенбарды в Скотленд-Ярде?

Его журчащую болтовню прервал тихий, несколько даже надрывный голос Холмса. Он сказал:

– Господи, да прекратите же этот цирк.

Это возымело такое же отрезвляющее действие, как ведро ледяной воды, выплеснутое на голову; никогда прежде я не видел, чтобы люди так молниеносно замолкали. Молодой старик тихонько положил свою губную гармошку куда-то возле кресла и поднял взгляд.

– Ух-х, – после недолгого молчания произнес он. – В чем дело, Рон? Кажется, ты вот-вот взорвешься.

– Прошу прощения, что вот так вломился к вам, – сказал я, – но это действительно важно. Кто-нибудь из вас знает человека по имени Рэймонд Пендерел?

Рыжеволосый побледнел как мел. Другой раскрыл рот, а затем, сообразив что-то, закрыл его, хотя не было похоже, чтоб он мог что-то прояснить. Однако Харриет Кирктон узнала это имя, уж в этом я уверен. Веселье ее улетучилось. Хотя она все так же неподвижно сидела, свесив руку с подлокотника тахты, в свете лампы, стоящей рядом с ней, я разглядел, как побелели ногти на пальцах, сжимавших ножку бокала. Но я решил, что еще не пришло время раскрывать карты.

– Никто не знает? – переспросил я.

Ни один из них не заговорил, у меня возникло странное ощущение, будто в этой тишине, повисшей в комнате, сгорали последние мосты. Нарушил ее сделавшийся безжизненным голос Холмса:

– Инспектор Каррутерс рассказал мне, что этот человек, Пендерел, был убит. Не перебивайте. Его зарезали сегодня вечером в музее… поправьте меня, если я ошибаюсь, инспектор… ножом с ручкой из слоновой кости, одним из тех, что лежали в витринах. – Холмс тщательно подбирал слова. – Я сказал инспектору, что все мы этим вечером, с девяти часов, были здесь, но он, кажется, считает…

– Убийство… – повторил Рыжий, утирая лицо дрожащей рукой.

Он был пьян, но это известие, кажется, встряхнуло его, словно машина, вылетевшая из-за угла и подбросившая его на капот. Его руки как-то странно потянулись к щекам, будто бы он пытался что-то с них стереть. Черты его загорелого лица были заурядными, но приятными. Его блестящие карие глаза смотрели теперь испытующе.

– Убийство! Боже, какой ужас, боже! То есть его убили прямо в музее? Когда? Когда это произошло?

Он стал стучать костяшками сжатых кулаков по столу. Однако Холмс ровным голосом продолжил предложение с того же места, на котором остановился.

– …инспектор, кажется, считает, что мы в этом замешаны. Ах да, позвольте-ка. Мисс Кирктон, это инспектор Каррутерс. Мистер Бакстер. – Он кивнул в сторону Рыжего, бормотавшего что-то о ножах из слоновой кости. – И мистер Уэйд… младший. – Мужчина с юно-старческим лицом поклонился с выражением дружелюбной иронии, и Холмс продолжил: – Так что постарайтесь отнестись к допросу со всей серьезностью, а иначе мы попадем в неприятности, несмотря на то что у нас, кажется, есть то, что называют «групповым алиби».

– Естественно, оно у нас есть, – произнесла Харриет Кирктон и нервно хихикнула. – И что, черт возьми, нам с этим делать?

Уэйд-младший взмахнул рукой, требуя тишины. Вокруг его глаз собрались морщинки, что делало его похожим на домового.

– Кое-что пришло в мою трухлявую голову, – объявил он, медленно и с трудом выговаривая слова, что совершенно не вязалось с его возбужденной жестикуляцией, – непреодолимое желание разгадать загадку, которая не имеет абсолютно никакого смысла. Заткнитесь, черт возьми! – подобрав губную гармошку, он как следует дунул в нее в подтверждение своим словам. Взглянув на Сэма Бакстера, он вновь повернулся ко мне. – Ну а теперь… Первый вопрос.

– Да, но послушай, Старикан, – вмешался Бакстер, – я задал вопрос, и инспектор уже собирался ответить на него. Когда произошло убийство?

– Он был убит, – медленно проговорил я, – между десятью тридцатью и одиннадцатью тридцатью.

– Ночи? – спросил Бакстер с какой-то дьявольской надеждой.

– Да, ночи.

Повисла тишина. Бакстер сел. Я не торопился засыпать их вопросами, поскольку то, что они рассказывали без всякого принуждения, говорило мне куда больше. Молодой Джерри Уэйд, которого они звали Стариканом, кажется, осознавал это; и за ширмой дружелюбия и непринужденности он скрывал, что был встревожен даже сильнее, чем Холмс. Он определенно начинал о чем-то догадываться; пока он мягко водил гармошкой туда-сюда по своим губам, я ясно видел, что эта догадка начинает мерцать и расти у него перед глазами.

– Инспектор, – вдруг проговорил он, – кто такой этот Пендерел и как он выглядел?

– Мы не знаем, кто он такой. При нем не было никаких документов или чего-либо такого, что помогло бы нам установить его личность, кроме нескольких визитных карточек. В его карманах была лишь газетная вырезка, в которой речь шла о Мириам Уэйд…

– Черт!.. – воскликнула мисс Кирктон.

Бакстер поднял свой остекленевший взгляд.

– Так вот откуда ветер дует? – спросил он своим пропитым баритоном в мягкой, можно даже сказать дипломатичной, манере. Все это гротескно контрастировало с ленточкой от коробки шоколадных конфет, пришпиленной наискось к его костюму. – Прошу прощения, инспектор. Продолжайте.

– Что касается его описания, рост около шести футов, округлое лицо, нос с горбинкой, смуглая кожа, темные волосы и усы. Кому-нибудь это кого-нибудь напоминает?

Троим мужчинам, совершенно очевидно, это описание ни о чем не говорило, ну или по крайней мере мне так показалось. Свечение во взгляде Уэйда потухло, он моргнул. Однако следующая моя ремарка привела к куда более значимым результатам.

– В последний раз, когда я видел его с кинжалом, торчащим из груди, – продолжал я, – на нем была пара черных накладных бакенбардов…

Уэйд подскочил на месте.

– Черные бакенбарды! – воскликнул он. – Вы сказали «черные бакенбарды»?

– Да. Просто чтобы уточнить, – проговорил я, – не ожидали ли вы, случайно, что они будут седые?

Тот спохватился.

– Инспектор, дорогой мой, – ответил он со снисходительной ухмылкой старого аксакала, – торжественно вам заявляю, что ни по усам, ни по бакенбардам у меня пиво не текло. И в рот не попадало. Я даже и не думал об этих бакенбардах. Но вы с таким выражением произнесли слово «черные», что я уже прямо-таки увидел, как мы все дружно идем на виселицу из-за какого-то зловещего значения, которое за ним скрывается. – (Воображение у этого крошки-домового было куда богаче, чем у всех остальных, и, как я тогда подумал, если бы он того захотел, то в совершенстве освоил бы искусство лжи и обмана.) – Труп в накладных бакенбардах! Что там еще было?

– Пока что остановимся на бакенбардах, – предложил я. Вот теперь настало время для атаки. – Это дело очень запутанно, просто кошмар какой-то, и нам, вероятно, стоит отыскать в нем какой-то смысл… Вот, скажем… Мистер Холмс, у вас там в передней, прямо над сервантом… висит фотография, на которой изображен некто в халате и с белыми бакенбардами. Похоже, снимок из какого-то театрального кружка или что-то вроде того. Чья это фотография?

Холмс раскрыл было рот, замешкался, обвел взглядом комнату. Вместо него ответил Джерри Уэйд.

– Ах это? – небрежно бросил он. – Это я.

Глава шестая
Неразлучники

– Что ж, тут вы правы, – продолжал Уэйд. – Это фотография из Оксфордского студенческого театра, и вы имеете честь видеть меня в блистательной роли короля Лира. Удивлены? Если вы будете так любезны и как следует всмотритесь в мою увядшую физиономию, то перестанете удивляться. Мне часто говорят, что с каждым днем я только молодею… А что вас так заинтересовало на этом снимке? Вы же не преследуете все бакенбарды подряд?

– Как раз этим я и занимаюсь. Давайте начистоту. Я вам расскажу, что нам уже удалось узнать, а вы окажете мне все возможное содействие. – Я обвел взглядом собравшихся; при упоминании черных бакенбардов Харриет Кирктон побледнела не меньше остальных в этой комнате. Даже с лица Холмса сползло вежливое выражение, и он просто-таки уставился на меня. Я продолжил: – Вся эта история настолько дикая и запутанная, что кто-то непременно должен располагать вразумительным объяснением, пусть даже и самым невинным.

Примерно в одиннадцать вечера старший сержант с Уайн-стрит проходил мимо Музея Уэйда. Высокий мужчина в сюртуке, очках в роговой оправе и с белыми бакенбардами, приклеенными к его щекам, с криком перелез через стену. Он бросил сержанту в лицо: «Это ты его убил, и тебя за это повесят, милый мой самозванец. Я видел тебя в повозке», а потом как сумасшедший налетел на сержанта и попытался его задушить. Сержанту пришлось утихомирить его ударом. А когда сержант отправился за подмогой, этот человек, лежавший посреди пустынной улицы, очевидно, без сознания, каким-то образом исчез.

Среди собравшихся воцарилась напряженная атмосфера. Харриет Кирктон стала истерически смеяться, прижимая руки ко рту и не сводя с меня своих фарфорово-голубых глаз.

– Никогда прежде не слышал, чтоб в Сент-Джеймсе водились эльфы-похитители, – глубокомысленно заключил Уэйд-младший. – Но может, я чего-то не знаю. Продолжайте.

– Несколько минут спустя подоспел важного вида молодой человек и стал колотить в двери пустого музея, он закатил такой скандал, что его забрали в участок. Он представился Грегори Маннерингом и рассказал, что помолвлен с мисс Мириам Уэйд. – (На Бакстера в этот момент уже было жалко смотреть, однако Холмс лишь кивнул, а Уэйд сохранял скорбно-серьезное выражение.) – Он также сообщил, что той ночью его пригласили в музей на некую закрытую экскурсию, которую мистер Джеффри Уэйд устроил для некоего доктора Иллингворта из Эдинбурга…

– Так вот почему Маннеринг тут не появился, – заключил Холмс. – В участок забрали, говорите? – Он устремил свой взгляд в потолок с видом мечтательного удовлетворения. – Что ж, инспектор, причина, по которой там никого не было, предельно проста. Маннерингу оставили сообщение. Видите ли…

– Так, – сказал я, – объяснение нам уже известно. Как я понял, мистеру Уэйду неожиданно пришлось уехать…

Бакстер распрямился.

– Откуда вы это знаете? – воскликнул он. – Это вам Маннеринг так сказал?

– Минуточку! Это верно, мистер Холмс?

– Вполне, хотя его отъезд нельзя назвать совсем неожиданным. Вот как все было. Мистер Уэйд только-только вернулся из Ирака. Он два года провел там, на просторах к западу от Тигра, неподалеку от Багдада, занимаясь исследовательской работой с Морелом Лионским. Видите ли, на том месте когда-то был старый халифский город; нынешний Багдад находится восточнее. К сожалению, некоторые руины утрачены, и бо`льшая часть места отведена под кладбища, так что возникли кое-какие сложности с местными властями насчет раскопок. В течение этих двух лет он обнаружил множество артефактов, бо`льшая часть которых была доставлена сюда, ко мне. Предполагалось, что один из этих предметов будет доставлен вслед за мистером Уэйдом на корабле, и к началу этой недели он уже должен был прибыть сюда. Это довольно крупный экспонат, фрагмент сарацинской кирпичной кладки с башни; очень и очень похоже, что это Баб-эль-Тилсим, там содержатся письмена, которые… Ну да ладно, не стану вас всем этим отвлекать…

– Вы не отвлекаете меня. Продолжайте.

Холмс посмотрел на меня с любопытством. В его спокойном взгляде появлялся некий фанатизм, когда он говорил о кирпичах, в особенности если кирпичи были персидскими. Он помялся, откашлялся и продолжил свой рассказ:

– Что ж, вот и все. Посылка, как я уже говорил, должна была прибыть в Англию во вторник. И вот мы получили сообщение, что рейс отложили и артефакт будет здесь не раньше субботы. Мы узнали, что корабль пришвартуется сегодня днем. Так что мистеру Уэйду ничего не оставалось, кроме как лично отправиться в Саутгемптон, чтобы проследить за тем, как ящик спустят на берег, – там есть изразцы, видите ли, они довольно хрупкие, – а потом лично же привезти его в Лондон. Он сказал, что встречу, запланированную на вечер, можно запросто перенести на субботу или воскресенье.

– Ясно. А теперь пара личных подробностей. Когда мистер Уэйд вернулся в Англию?

– Около трех недель назад. Полагаю, это было двадцатого мая.

– А мисс Мириам Уэйд прибыла неделей раньше, приблизительно одиннадцатого числа?

Бакстер снова подскочил. Он неуклюже потянулся за бутылкой виски, плеснул себе щедрую порцию в коктейльный бокал и указал им на меня.

– В чем соль? – спросил он. – Чертовски гадостная у вас полицейская процедура, если хотите знать. При чем тут вообще Мириам? Она весь сегодняшний вечер сидела дома. Какая может быть связь между Мириам и голодранцем в накладных бакенбардах, о котором никто из нас и не слышал никогда?

Все они уставились на меня, и тогда я несколько сбавил обороты.

– Речь не столько о мисс Уэйд, – сказал я, – сколько о мистере Маннеринге. – Тут дело требовало аккуратности, поскольку я пока что не хотел вмешивать ее. – Так вот, мистер Маннеринг помолвлен с ней; однако, как я могу судить, он до сих пор не успел познакомиться ни с ее отцом, ни с ее братом. Как же так вышло?

Старикан Уэйд неотрывно глядел на меня своими блестящими цепкими глазами, прикрыв рот губной гармошкой. Тут он заговорил с некоторой бравадой:

– Ага! Дедукция! Раскусил. Вы считаете, что злобные, гадкие папаша и братец собрались расстроить этот мерзопакостный союз, который цвел и пах под сенью садовой изгороди. «Идите вы к черту, сэр, никогда ваша низкая кровь не смешается с солидной плазмой старика Джеффа Уэйда!» Бред, инспектор. Повторяю: бред сивой кобылы. Вы, пожалуй, не в ту сторону копаете. – Морщины поползли по его лбу. – Истина состоит в том, что если кто из нас и голубых кровей, так это Маннеринг. Мой старик как-то беседовал с человеком, который был знаком с его семьей. Судя по тому, что я знаю о Маннеринге, может, он и величайший враль, но среди его предков были крестоносцы. Я с готовностью в это верю, потому что теперь ясно, от кого пошло это фанфаронство про то, как, бывало, ворвешься на коне в самую гущу битвы да как перебьешь триста тысяч сарацин одним взмахом меча. Почерк Маннеринга за версту виден, так что, думаю, старик скорее был бы рад такому союзу, да и я, бог свидетель, ничего против не имею…

Бакстер булькнул себе под нос.

– Спокойно, Сэм, – тихо произнес Джерри Уэйд. – Я на твоей стороне, сынок, но она вправе сама решать, с кем ей быть. Продолжая мою мысль, инспектор, то, что старик до сих пор с ним не знаком, лишь чистая случайность.

– А ты помолчи, гном-переросток! – вдруг воскликнула Харриет Кирктон.

Уэйд слегка покраснел; насколько я мог понять, это замечание глубоко и сильно ранило его. Повисла тишина, в это время Уэйд уселся на место, девушка замешкалась, тоже краснея.

– Прости, Старикан, – заговорила она. – Я не хотела… но ты же без конца треплешься! – Тут она повернулась ко мне. – Мириам познакомилась с ним на корабле, когда возвращалась домой; я была вместе с ней. Насчет него ничего конкретного сказать не могу, правда. Потом, по возвращении в Англию, Мириам отправили погостить у тетушки в Норфолке недели на две…

– Отправили? – переспросил я, может быть, слишком резко.

– Ну, иногда люди навещают своих тетушек, – резонно заметил Джерри Уэйд. (Он был затычкой в каждой бочке.) Уэйд едко ухмыльнулся. – Понимаю, чем не мотив для детективной истории, но ничего не поделаешь.

– Минуточку, сэр… В каком смысле «отправили», мисс Кирктон?

– Я ничего такого не имела в виду! Самое обыкновенное слово, правда же? Боже ты мой, какой смысл я могла в него вложить? Ее отец решил, что, пока он не вернется, ей лучше пожить с тетей… Видите ли, ее мать умерла… к тому же тетка и так уже ждала ее на причале, так что деваться было некуда. И я поехала с ней. – Ее горделиво-невинное лицо приняло такое выражение, что самому Бёрн-Джонсу было бы впору взять ее в натурщицы. – Но вы же спрашивали про Грега Маннеринга, разве нет? Что ж, он приехал туда, чтоб увидеться с Мириам. А потом, когда она вернулась спустя две недели, Грег собрался нанести старику визит, как полагается, к Мириам домой, на Гайд-Парк-Гарденс… только он туда явился днем, слишком рано. Так вот, он выделывался, жонглируя ящиком, полным старой глиняной посуды или чего-то в этом роде, а тот соскользнул, и все разбилось вдребезги. – Ее лицо словно озарилось дьявольским восторгом; она широко открыла глаза и просияла. – Ой, то есть там такая суматоха поднялась! И мы решили, что лучше бы ему убраться из дому и не возвращаться, пока старик не остынет. После Мириам позвонила ему – сказать, что…

Тут девушка замолчала, потерла лоб и кое-что еще вспомнила. Выражение ее лица вновь переменилось, на этот раз на нем читался страх.

– Где Мириам? – вдруг спросила она сдавленным голосом. Я не отвечал; она выставила палец и ткнула им в меня. – Где Мириам? Слушайте-ка, ребята. Помните… какое-то время назад… Рональд говорил, что меня звала к телефону женщина… и она пыталась изменить голос… а потом вдруг бросила трубку? Кто это был? Что случилось с Мириам? Зачем вы задаете все эти вопросы?

Я взглянул на них и рассмеялся.

– Похоже, вы любую тему пытаетесь свести к мисс Уэйд, – сказал им я, – в то время как я пытаюсь получить информацию о Маннеринге. Слушайте! Нет смысла отрицать, у нас есть свидетельства, подтверждающие, что он замешан в том, что произошло сегодня ночью.

Тут они замерли. Настала тишина, которая, по моим ощущениям (и это было скверно), выражала растерянность и недоверие. Рональд Холмс медленно прошагал в комнату через дверь за моей спиной, у него был такой вид, будто он собирался взять ситуацию в свои руки. Он уселся на подлокотник кресла, качая в руке бокал и глядя на носок своей дергающейся туфли.

– Свидетельства, – произнес он, скорее утверждая, нежели спрашивая. – Какие такие свидетельства?

– Я отвечу на этот вопрос после того, как узнаю, что это была за приватная экскурсия, которую вы отменили. Вы собирались вскрыть саркофаг жены Гарун аль-Рашида, не так ли?