Серафим

Живопись словом

Ну, вот и одолел я роман Елены Крюковой «Серафим». Чуть, было, не сказав «наконец-то»!

Читая его, я пережил несколько душевных состояний – от восхищения до нетерпения в ожидании конца.

Что восхищало? Прочитав несколько произведений Елены, я убедился, что провёл время (несколько недель) в кампании с очень своеобразным мастером. Мастером слова и живописи словом. Каждая страница её повествований – это отдельная картина, за которыми видится то неистовый Ван Гог, бьющий по полотну широкими сочными масками, то Гоген, заливающий пространство яркими разводами кисти, то Клод Мане, бросающий россыпь многоцветных точек, сливающихся в итоге в картину жизни. В «Серафиме» таковыми были для меня описания ледохода на Волге, сцены празднования Пасхи в Василе, изображение «Всенощной» Рахманинова в исполнении хора насельников сельского детского дома.

Я люблю читать страницы, написанные старославянским текстом, и тут автор, в изобилии читающий «в оригинале» псалмы и молитвы, устроил мне праздник души.

Любопытны и многогранны характеры многочисленных героев романа, пойманных автором в Хмелёвке, Васильсурске и Нижнем Новгороде, притом не только живущих едва ли ни на каждой странице, но и сугубо эпизодических, типа «Николая-Водки дай!»

Но роман, по моему ощущению, не только многоцветен, но и многословен. Порой казалось, что слова аж распирают мастера, и он не в силах удержать их, управлять ими, выливая на страницы. Что приводит иногда к потере изображаемых деталей. Ну, например, в описании схватки Серафима с одноглазым Пашкой, ружьё, которое «валяется в пыли на дороге», люди с трудом вырывают из окостеневшего кулака Серафима. Вроде мелочь, но для меня это опять становится свидетельством уже отмечаемой мной однажды торопливости автора.

И, наконец, роман утомительно длинен. По мне, так он мог бы вполне состояться как высокохудожественное произведение без второй его части – дневника отца Серафима, где, по сути, повторяется то, чем жил, что думал и чувствовал герой