Kitabı oxu: «Сколько весит сердце жирафа»

© Трофимчук С. А., 2025

© Завойская А. И., 2025

© ООО «Издательство „Абрикос“, 2025

Глава 1
Дедушка вернулся

Сначала поставить чайник. Или сначала разогреть котлеты.

– Сначала надо спросить, на сколько дедушку отпустили. – Алиса изо всей силы прижимает к себе плюшевого не пойми кого. Можно подумать, что Алиса умеет читать мысли, но ничего подобного она не умеет. Просто первый раз в жизни мы с сестрой думаем об одном и том же.

В ванной жужжит бритва. Самый уютный звук на свете. Дедушка Витя броется. Папа бреется, дедушка Егор бреется, мамин Костя тоже бреется. А дедушка Витя броется. Броется – личное дедушкино слово. Русичка Людмила Николаевна заметила бы, что так говорить неправильно. Но личные слова – это как личные вещи. Алисина зубная щётка, например, уже через неделю выглядит такой же лохматой, как голова Мишки Звягина после перемены. Но это вовсе не значит, что у Алисы неправильная щётка или у Мишки неправильная голова.

– Давай ты сама спросишь? – Я отворачиваюсь к окну и стараюсь говорить равнодушно.

Бритва замолкает, и мне кажется, что никакого жужжания не было. Что этот звук я выдумал. По-моему, то же самое кажется Алисе и даже плюшевому не пойми кому. Плюшевый не пойми кто как будто собирается заплакать – длинные уши упали на тряпичное лицо, а нарисованные синие глаза в свете ночника блестят, как мокрые.

– Я сейчас запла́чу, – шепчет Алиса.

Это любимая Алисина угроза. Алиса всегда обещает заплакать, когда боится радоваться раньше времени. Но плачет она редко. Мама говорит, что я в Алисином возрасте плакал чаще.

– Тихо. – Я прижимаю палец к губам и вслушиваюсь в тишину.

Обычно слишком долгая тишина звенит, как стая надоедливых комаров. Но сегодня она рокочет трубами, бьёт в барабаны и чем-то гудит – может быть, контрабасом. Не тишина, а целый оркестр.

– Слышишь? – Алиса поворачивает плюшевого не пойми кого лицом к двери.

В ванной фыркает кран, вода сначала журчит по раковине, а потом затихает, уткнувшись в дедушкину ладошку. Мы с Алисой выдыхаем. Синхронно. Первый раз в жизни мы с сестрой делаем что-то синхронно.

– Я могу это взять на себя, – заявляет Алиса тем самым взрослым тоном, который умиляет маму и бабушку и бесит Маргариту Валерьевну – Алисину учительницу. Маргарита Валерьевна считает, что Алиса кривляется. Меня Алисина манера говорить тоже иногда бесит, но я знаю, что сестра не кривляется. Алиса как будто сразу родилась взрослой, и теперь только надо дождаться, когда она и выглядеть начнёт как взрослая.

В прихожей что-то стукает. По-моему, дедушка врезался в один из четырёх чемоданов.

– Не спите? – Дедушка пригибается, чтобы зайти в нашу комнату. Не могу поверить, что он и сейчас боится дверных косяков.

– Мы пока не понимаем, имеет ли смысл в сложившейся ситуации тратить время на сон, – выдаёт Алиса украденную из какого-то фильма фразу и хватает дедушку за руку. – Тёплая! Как батарея.

Алиса плюхается на мою кровать. Та возмущается длинным стоном. Дедушка усаживается между мной и Алисой. Кровать не издаёт ни звука. Дедушка горбится и прячет руки под колени. Слово «долговязый» придумали для таких, как он. У дедушки длинное всё – руки, ноги, шея, туловище. И ему кажется, что эта долговязость всем мешает. Если бы дедушка Витя мог, он бы скрутился в узел и спрятался под кровать.

– А тебя надолго?.. – Я хочу сказать «отпустили», но останавливаюсь. Я понятия не имею, как всё устроено там, откуда пришёл дедушка. Или приехал. Или прилетел. И каким вообще транспортом можно туда добраться, а тем более оттуда выбраться.

Дедушка долго трёт переносицу. Тишина тикает настенными часами. На стрелках – заячьи уши. Год, когда ушёл дедушка, был годом кролика.

– Ты и сам не знаешь? – Алиса кладёт голову дедушке на колени и вытягивается во весь рост.

– На три дня, – отвечает дедушка.

Дедушкина улыбка ныряет в усы. Усы у дедушки точь-в-точь такие же, как и были. И одет он в тот же свитер, который был на нём в последний раз. В тот самый раз, когда я играл в приставку, которую одолжил на вечер у Мишки, а дедушка подошёл сзади и положил руку на моё плечо, и меня в тот момент чуть не убили, и я сбросил дедушкину руку и крикнул что-то типа «Ну блин!». А дедушка сказал: «Сердце жирафа весит двенадцать килограмм, представляешь?» Ничего такого в тот вечер я не представлял. В тот вечер я злился, что потратил все жизни, а до конца игры ещё далеко. В тот вечер никто не мог представить, что следующим утром дедушку заберёт скорая. «Он ни разу не жаловался на сердце», – заплачет мама. А я… Я вспомню про сердце жирафа.

– Три дня – это столько же, сколько осталось до весенних каникул, – загибает пальцы Алиса.

Алиса ходит в школу только первый год, а каникулы ждёт как восьмиклассница. Стоп! Три дня – это столько же, сколько осталось до нашего отъезда.

– Ты приехал нас проводить?

– Проводить? Куда? – Дедушкины брови съезжаются к переносице.

– Ты правда не знаешь, что мы уезжаем? – не верю я. Кто-то говорил, что там, откуда вернулся дедушка, всё про всех знают. А может, никто этого и не говорил, просто я почему-то так думал.

– Откуда дедушке знать про наш переезд? Его не было больше года, а переезжать мы собрались только месяц назад. – Алиса обхватывает дедушку руками и громко зевает.

– Кому-то пора спать. – Дедушка взъерошивает Алисины волосы.

– Ещё чуть-чу…

Три стрелки на часах с зайцами превращаются в одну – как будто обнимаются, крепко-крепко. Алиса сонно сопит.

– Ты же, наверное, голодный! – Я вспоминаю про котлеты и про чай.

Дедушка морщит лоб, словно силится решить сложную задачу, а потом качает головой.

– Может, разбудим маму? – предлагаю я.

– Давай не будем про меня рассказывать маме, – шепчет дедушка.

– Почему? – не понимаю я.

– Ну… Она начнёт беспокоиться…

Дедушка не меняется. Его главным девизом всегда был: никого не беспокоить.

– Но бабушке же ты покажешься?

– Она здесь? – Дедушка испуганно оглядывается. Бабушки Тани, то есть своей жены, он боялся всегда. Не то что бы боялся, но старался лишний раз её не тревожить.

– Бабушка дома, – говорю я.

– У себя? – уточняет дедушка.

– Ну конечно, а у кого?

– В Новых Дорогах? – не унимается дедушка.

Такое ощущение, что дедушка мне не верит. Хотя чему удивляться? За то время, пока дедушки не было, могло произойти что угодно. На самом деле за этот год и произошло что угодно. Но не с бабушкой. В бабушкиной жизни всё осталось как прежде.

– Я не знаю, смогу ли показаться бабушке. – Дедушка опускает голову.

– Почему?

– Во-первых, я пока не понимаю, кто меня может видеть, – дедушка осторожно перекладывает Алису на её кровать и снимает свитер, – а во-вторых… Во-вторых, я не знаю, как добраться до Новых Дорог.

– На поезде, – говорю я и добавляю: – Как и раньше.

Дедушка наверняка будет чувствовать себя спокойнее, если поймёт, что за время его отсутствия поменялось не всё. Поезда, во всяком случае, как ходили из Минска в Новые Дороги, так и продолжают ходить.

– Поезд привёз меня сюда. – Дедушка тычет пальцем в окно.

– Прямо к дому? – уточняю я.

– Прямо к подъезду, – кивает дедушка.

Я вглядываюсь в дедушкино лицо – ни намёка на улыбку.

– Здесь нет железной дороги. – На всякий случай я выглядываю в окно.

Напротив нашего подъезда детская площадка. Горка с пастью дракона ночью выглядит грустно. Кажется, что дракон боится темноты и ждёт не дождётся, когда наступит утро. Огромная лужа под качелями отсвечивает панцирем из тонкого льда. Никакой железной дороги за окном, естественно, нет.

– Ни рельсов, ни шпал, ни зала ожидания. – Я придерживаю штору, чтобы дедушка мог сам удостовериться в отсутствии железной дороги во дворе нашей самой обычной пятиэтажки.

– Уже исчезли, – говорит дедушка, не глядя в окно.

Алиса шарит рукой по одеялу, и я подкладываю ей плюшевого не пойми кого. Кто такой этот плюшевый не пойми кто, знает только Алиса. Точнее, не знает, а выдумывает. Каждый день у Алисиной игрушки новое имя. «И новая жизнь», – говорит Алиса. Ещё Алиса говорит, что это огромная привилегия – каждое утро просыпаться кем-то другим. Но мне кажется, что ежедневно становиться для всех незнакомцем – это не привилегия, а проклятие, даже хуже, чем каждый год менять школу или класс.

– Ты мне не снишься? – Я подхожу к дедушке. Его глаза напротив моих. По-моему, дедушка стал ниже.

– Ты вырос. – Дедушка кладёт руку на моё плечо.

Свет от ночника моргает три раза и исчезает без всякого щелчка выключателя.

– Дедушка, ты здесь?

Глава 2
Я не сплю

Минуту назад погасли фонари. Интересно, почему фонари гасят именно в час ночи? В полночь было бы логичнее. Типа карета превращается в тыкву, туфелька – в рваный башмак. Нет, туфелька как раз остаётся. На мокром тротуаре разлеглась тень яблони. Хотя яблоню в ней сейчас вряд ли кто-то узнает – скелет какого-то унылого дерева. Унылого, потому что ночь, и потому что снег уже превращается в слякоть, и солнце последний раз приходило так давно, что ещё чуть-чуть, и мы примем за солнце не очень тёмное облако. Я хотел бы долго думать про фонари, про ночь, про неправильную весну и хрустальные башмаки, но про ерунду больше не думается. Ветки у яблони длинные и костлявые – как руки очень худого человека. Дедушка Витя всю жизнь был худым. Сейчас он тоже худой. Я сижу на подоконнике в дедушкином свитере и уже пять раз ущипнул себя за ногу. Теперь будет синяк. Я не сплю. Дедушка вернулся. Пусть всего на три дня, но по-настоящему.

Дедушкин свитер приятно колется. Свитер мы выбирали для дедушки вместе с мамой. Давным-давно, на монгольском рынке в Аршане – городке в горах с низкими домами и длинными санаториями. Дедушка с бабушкой подарили тогда маме путёвку в санаторий. Чтобы мама пила минеральную воду прямо из ручья и не расстраивалась. А расстраиваться маме было из-за чего – в тот год от нас ушёл папа.

Я открываю окно – не полностью, на проветривание. На улице весной не пахнет, пахнет уставшей зимой. Март вообще не похож на рождение весны, он похож на умирание зимы. Когда мама развелась с папой, бабушка Таня сказала, что теперь начнётся новая жизнь. Но развод на жизнь не похож, он похож на смерть. Ведь смерть – это что? Это когда на одного человека становится меньше – не вообще в мире, а в днях тех, для кого этот человек был частью жизни. Как будто с дороги, по которой ты каждый день ходишь, внезапно сняли кусок асфальта.

Перед тем как уйти насовсем, папа исчезал из дома на день, на два, на неделю, а один раз исчез даже на две. Спортсмены, наверное, как-то так готовятся к марафону. Папа не спортсмен. Он специалист по банковскому обслуживанию. Звучит нормально, но на самом деле у папы самая скучная на свете работа. Нет, самой скучной по какому-то опросу считается работа охранника. Но это смотря что охранять. Охранять жирафов, например, точно не скучно. Но вряд ли жирафам нужны охранники.

Свои исчезновения папа объяснял всякими семинарами и курсами повышения квалификации. Возвращался он после них молчаливым и рассеянным. На вопросы отвечал: «Нормально». Меня это вообще-то не удивляло – в учёбе весёлого мало. А маму удивляло. И расстраивало. Мама стала часто произносить одну и ту же фразу: «Нам надо серьёзно поговорить». «Ты сама себя накручиваешь», – отвечал маме папа. И всё-таки однажды серьёзный разговор состоялся. Алиса в тот вечер уже спала, а я делал вид, что сплю. Папа говорил много и неразборчиво. Мама плакала и всё время спрашивала: «Как ты мог?» Потом хлопнула дверь, и наступила тишина. Не та тишина, которая звенит комарами и гудит контрабасом, а настоящая – без единого звука. Я тогда закрыл глаза и попытался представить, как папа спускается по лестнице, как он выходит из подъезда, как задирает голову и ждёт, чтобы мама помахала ему из окна кухни. Но ничего не представлялось. Папа исчез насовсем. Провалился в кромешную тишину.

– Медведь медведя закатал! – звонко сообщает Алиса и переворачивается на другой бок. Алиса часто говорит во сне. И всё время что-то такое, отчего сразу хочется забраться к ней в сон и посмотреть на этих её медведей.

Из нашей с Алисой жизни папа вроде как не исчез, мы встречаемся каждое воскресенье. Но это уже не тот папа, который жил с нами каждый день. Каждодневный папа пах яблочным ополаскивателем для белья и кожаным ремешком от часов. Он злился, когда у меня не получалось с математикой и когда Алиса задавала ему вопросы типа «что снится осьминогу?». Новый, воскресный папа пахнет вкусным парфюмом и иногда растворимым кофе. Он может целый час заниматься со мной математикой и при этом улыбаться. В прошлое воскресенье папа ответил на все Алисины вопросы. А это:

Бывают ли у обезьян голубые глаза?

Сможет ли наука возродить динозавров?

Почему мы видим только взрослых голубей? Где их птенцы?

Почему круглые вещи блестят ярче, чем некруглые?

И самый сложный: что лучше – знать или догадываться?

Воскресный папа ответил, что лучше знать. А как ответил бы папа каждодневный, мы уже никогда не узнаем. Индусы верят в реинкарнацию – это когда после смерти ты рождаешься опять, но только в виде кого-то другого. Папа после развода переродился в улыбчивого терпеливого мужчину, который брызгается вкусным парфюмом и пьёт по утрам растворимый кофе. Мужчина получился прикольным, но мало похожим на папу.

Мама из-за папы плакала целый год. Да и не только из-за папы. Бабушка Таня говорит, что беда никогда не приходит одна. Тот год как будто принял бабушкино утверждение за теорему и решил во что бы то ни стало её доказать. Алиса постоянно болела. Её медицинская карточка за год превратилась в толстый справочник болезней (я видел такой в школьной библиотеке). Участковый врач – добрая и старенькая Вера Андреевна – не смешно шутила, что ей проще оставаться ночевать у нас, чем каждый день ездить из поликлиники.

Маму уволили с работы. Директору надоели мамины бесконечные больничные, и ей предложили написать заявление по собственному желанию. Как будто мама сама желает уволиться. Мама написала, а потом плакала почти так же сильно, как и из-за папы. «Ты же давно хотела поменять работу», – сказал я, чтобы маму успокоить и потому что это была правда. Мама работала бухгалтером в компании с непонятным названием «АСК». Что делают в компании «АСК», я так и не узнал. Мама говорила – бумажки с места на место перекладывают. На работу мама ходила как на каторгу. Она сама так говорила. И жаловалась ещё, что кофейный аппарат на работе варит самый ужасный в мире кофе. И это при том, что в кофе мама тогда вообще не разбиралась.

Я в тот год провалил экзамены в гимназии, и меня перевели в школу возле дома. В новую школу я не хотел. Не сказать чтобы мне очень нравилось в гимназии, но там всё было привычным. Даже то, что меня там не замечали. У водителей есть термин «слепая зона». Это то, чего не видно в зеркала. Все четыре года в гимназии я находился в слепой зоне, и мне там было хорошо. В новой школе я должен был появиться в статусе новенького, а это то же самое, что встать посреди проспекта в час пик, перегородив движение. Больше всего на свете я хотел назад – в слепую зону. Но это было невозможно, и я злился – на себя, на болеющую Алису, на плачущую маму. В конце концов я заявил, что уеду жить к дедушке Вите. Вот тогда бабушка Таня и придумала отправить дедушку Витю к нам.

Я накрываю Алису одеялом до самых ушей и открываю окно нараспашку. Алиса улыбается своим медведям. Я тоже улыбаюсь Алисиным медведям. Медведи-медведи, как вам живётся там во сне? Наверное, легче, чем нам в непонятной жизни и не прекращающейся зиме.

Конечно, бабушка хотела отправиться к нам сама. Любимое выражение бабушки: хочешь сделать хорошо – сделай сам. Но в это время бабушка была занята. Впрочем, как и в любое другое время. Бабушка Таня живёт в маленьком городке Новые Дороги и работает начальницей ЗАГСа. По пятницам и субботам она объявляет женихов и невест мужьями и жёнами, а в остальные дни выдаёт свидетельства о рождении и о смерти. Алиса всем рассказывает, что это именно бабушка Таня решает, кому в Новых Дорогах родиться, кому умереть, а кому стать мужем и женой. Бабушка переживает чужие рождения, смерти и свадьбы как собственные. Особенно свадьбы. Когда жених и невеста подают заявление, бабушка проводит с ними длинный инструктаж по семейной жизни и выдаёт список литературы, которую надо прочитать до росписи. Список бабушка придумывает сама и всегда вставляет туда что-нибудь неожиданное типа «Властелина колец» («Брак – это тоже длинный, непростой путь»). Для церемонии росписи бабушка сочиняет стихи. Ну как сочиняет – перемешивает уже готовые, зато для каждой пары – свой стих. Самая ужасная трагедия в бабушкиной работе, да и в жизни тоже, – когда расписанная ею пара приходит разводиться. Чужие разводы бабушка тоже переживает как собственные.

На четвёртом этаже в доме напротив гаснет окно. Оно продержалось дольше всех, другие окна погасли ещё раньше фонарей. Дедушка Витя прожил с бабушкой Таней тридцать пять лет. «Только ты, папа, мог столько выдержать», – сказала мама, когда праздновали юбилей свадьбы. Сказала, правда, тихо и когда бабушки не было за столом. Мама говорит, что до собственной семьи бабушке нет никакого дела и что молодожёны ей важнее детей и внуков. Я ничего не имею против бабушки, но, скорее всего, мама права.

Сколько себя помню, все каникулы я проводил с дедушкой Витей. Называлось это, правда, «отправить Тиму к бабушке», но функции бабушки в нашей семье исполнял дедушка. Бабушка Таня уходила на работу рано утром, а возвращалась, когда я уже ложился спать. Дедушка умел делать всё, что полагается делать бабушкам, когда к ним отправляют внуков. Выискивал где-то рецепты и готовил по ним разные вкусности. У дедушки была куча всяких весов и мерных стаканчиков. Когда я предлагал отмерить что-нибудь «на глаз», дедушка говорил, что если хочешь получить что-то конкретное, то и действия надо предпринимать конкретные и точные.

Работал дедушка сутки через трое и всегда брал меня с собой на работу. Дедушкины сутки были самым интересным на каникулах, да и вообще в жизни. Дедушка работал водителем в водоканале – водил машину с большой бочкой. В кабине машины дедушка чувствовал себя лучше, чем где-либо. По-моему, только там он не стеснялся высокого роста и никуда не прятал свои длинные руки и ноги. А когда в Новых Дорогах отключали воду, дедушка вообще становился самым важным человеком в городе – важнее мэра и, может быть, даже важнее бабушки. Вместе с дедушкой таким же важным становился и я. Со мной хотели дружить все дети Новых Дорог. А мне ни с кем дружить не хотелось. У меня был дедушка.

Для того чтобы помогать маме, да и всем нам, пережить развод, дедушка взял большой отпуск. Когда дедушки не стало, я пытался вспомнить, в чём именно заключалась его помощь. Он сидел дома с Алисой, когда она болела. Правда, Алиса, как только к нам переселился дедушка, болеть перестала. И в садик стала ходить без криков. И даже собралась замуж – за мальчика, который за обедом отдавал ей свой компот. Вообще всё вдруг стало так, как должно быть, и даже лучше. Как будто дедушка приехал на своей водовозке и привёз волшебную воду. Мама перестала плакать и решила поменять профессию. Сначала она отучилась на бариста и устроилась работать в кофейню с названием «18:01». Хозяин кофейни, молодой и всегда весёлый Игорь, говорил, что 18:01 – это минута радости от того, что закончился рабочий день. По задумке Игоря, люди в его кофейне должны постоянно находиться в этой радостной минуте. Мы с Алисой каждый день прибегали к маме на работу, чтобы пить какао и кофейные напитки, в которых молока и сиропа больше, чем кофе, и смотреть кино про чужую жизнь. Люди в кофейню приходили разные, многие с собаками: большими, маленькими, лохматыми, лысыми, но обязательно любопытными и дружелюбными. Все собаки были похожи на своих хозяев. Алиса тогда ещё сказала, что вырасти во взрослого имеет смысл хотя бы для того, чтобы завести похожую на себя собаку и ходить с ней в кофейню.

Потом мама ещё долго училась и в конце концов сама открыла школу по обучению бариста. У мамы есть своя (это называется «авторская») методика: под каждый сорт кофе она подбирает музыку. «Привет из детства», – говорит мама, когда кто-нибудь спрашивает, почему именно музыка. В детстве мама училась в музыкальной школе. Музыкантом она не стала, а полюбить музыку, особенно классическую, успела. Люди, оказывается, много чего тащат из детства во взрослую жизнь. Алиса точно возьмёт с собой плюшевого не пойми кого и стадо единорогов. А я?

Классическая музыка успокаивает маму лучше любых таблеток. Когда ушёл папа, наша квартира превратилась в концертный зал филармонии. В кофейном деле мама использует музыку, чтобы лучше объяснять вкусы разных сортов кофе. Кислая «Кения», например, в маминой голове звучит «Весной» из «Времён года» Чайковского, сладкая «Колумбия» – «Маленькой ночной серенадой» Моцарта, а пахнущая табаком «Индонезия» – «Вальсом дождя» Шопена. Мама говорит, что наши вкусы на девяносто процентов состоят из ассоциаций и воспоминаний. И скорее всего, так оно и есть. Я люблю драники и не люблю жареную картошку. Хотя драники – это та же самая жареная картошка, только не порезанная на дольки, а перетёртая в кашу. Но драники я люблю, потому что помню, как просыпался под звук дедушкиной тёрки.

Тот дедушкин приезд поменял всё и в моей жизни. В новой школе мне неожиданно понравилось. В классе я подружился почти со всеми, а больше всего – с Мишкой Звягиным. У меня появились две тайны – одна общая с Мишкой, вторая – моя личная. Я много раз жалел, что не могу поделиться с дедушкой моими тайнами. Теперь могу. Но до нашего отъезда осталось всего три дня, это не имеет смысла.

Когда дедушка ушёл, я попробовал составить список того, что мы делали вместе, пока он у нас жил. Мы два раза собирались на рыбалку. Купили для этого удочки с катушками, крючки и много разноцветных наживок. Но выбраться на рыбалку так и не удалось. Один раз меня позвали к однокласснику на день рождения, а во второй я даже не помню, что помешало. Ещё я собирался сводить дедушку в зоопарк, потому что его любимый журнал – «Юный натуралист». Когда дедушка был ребёнком, у его родителей не было денег, чтобы выписывать «Юный натуралист». На журнал дедушка подписался с первой же собственной зарплаты и подписывался потом всю жизнь. Бабушка ворчала, что у дедушки детство в голове. А дедушка сообщал ей, что крокодилы лазают по деревьям и что бегемот на ужин съедает до семидесяти килограмм травы.

До зоопарка мы с дедушкой так и не добрались.

«Хочешь, вместе сходим в магазин?» – спросил дедушка за день до. «Давай потом», – ответил я, не отрываясь от компьютера.

Ветер цепляется за штору, тянет её в озябшую темноту. Я закрываю окно. Тишина сопит Алисиными снами. Откуда мне было знать, что «потом» не бывает?