Kitabı oxu: «Джунгли. Том 3»
Глава 1
Месяц спустя
Имперский дворец. Спальные покои императрицы Гертруды Алесей
Императрица, игнорируя непокорных слуг, кричащих на неё дочерей, рыдающего мужа, сама паковала свой чемодан.
– Маменька, одумайтесь, на кого вы империю бросаете?! – пищала младшая из дочек.
– Хозяюшка ты моя, луна моей жизни, моё солнышко, это безумие, – мешая императрице ходить, ползая на коленях, уговаривал её остаться у трона Император. – Ты погибнешь, и мы все без тебя пропадём, не уходи… Стража, стража, вразумите Императрицу!
Гертруда кинула гневный взгляд в сторону женщин в позолоченных доспехах. Ни одна, несмотря на просьбу императора, даже шевелнуться в сторону императрицы не посмела. Рядом с ними, шевеля недовольно губами, прожигала мать взглядом молчаливая старшая дочь. Та, которой предстояло занять престол вместо Гертруды, «А ведь у меня свадьба на носу! Что же ты творишь, полоумная старуха!» – кричала про себя негодующая наследница. Теперь, когда враги узнают о пропаже Императрицы, когда станет понятно, что она покинула свою неприступную цитадель и отправилась черт знает куда, нападки на имперскую семью вновь возобновятся. Возможно, воспользоваться случаем захочет и коалиция, развязав через посредников очередной конфликт или устроив мятеж. Больше всего на свете старшая дочь боялась перехода власти в её руки. Сейчас она намеревалась укрепить единство с самыми крупными семьями, заключив крайне важный династический брак, который с зачатием ребёнка полностью породнит её со вторым по богатству домом империи. Очень важный момент для всей страны, определяющий, можно сказать, будущие сотни лет, и мать внезапно сходит с ума… Скидывая на голову старшего ребёнка не только проблемы, связанные с подготовкой свадьбы, но и государственные, а в обозримом будущем и военные. Хотя дочка и мечтала подвинуть мать с трона, но именно сейчас она даже не представляла, как в одиночку ей решить все грядущие проблемы. Поэтому, двинувшись вперёд, решительно заявила:
– Давай, я отправлюсь вместо тебя. Уж своего брата я…
– Нет. – Тут же ответила Гертруда.
– Императрица, мама, я смогу распознать брата, ведь все мы обладаем исключительными чертами внешности, все мы…
– Я сказала нет! – Почему-то в первую очередь взглянув на Императора, крайне разозлилась Гертруда. Дочь тут же заподозрила неладное, и мать это почувствовала. – Все вон, оставьте меня с наследницей, живо!
Говорить в подобном тоне с Императором могла лишь Императрица. Прислуга и стража тут же вылетели из покоев, опасаясь гнева, и лишь пухлый, низкий мужчина шестидесяти лет, носом гоняя сопли и пуская слёзы, со злобой крикнул:
– А я знал, что он был не от меня! – Мужчина рыдал, сопли пузырями вырывались из его носа. – Знал, что он не от меня, и всё равно поклялся любить! Он погиб, Гертруда, его убили, и ты, ты тоже погибнешь, если бросишь меня сейчас! А-а-а-а-а!
Разрыдавшись, с красным лицом, с трудом переставляя ноги, утишаемый младшей дочерью, Император покидает комнату, оставляя Императрицу и наследницу наедине.
– Мужское сердце не обмануть, всё так, как сказал твой отец. Наш сын родился от моих связей с приезжим слугой из западной державы. – Сев на край кровати, императрица, вспоминая тот день, с придыханием говорит: – Он был так красив, черные волосы, слегка загорелая кожа, носик, ха-ха, такой, чуть-чуть приподнятый, белоснежная улыбка, сильные руки, что обняли меня так, как никогда не обнимал твой отец. И… только, только его глаз я не помню, но всем телом ощущаю так как он, на меня не смотрел ни один из живых мужчин. А переебала я много кого, и в походах, и на войне, сильных и слабых, красивых и не очень, много кого попробовала. И только он, тот, кто не боялся меня, знал, что не может мне отказать, зная, что нужно делать, умело исполнил все мои прихоти, посмев отказать в одной…
– Какой же? – Впервые слыша историю, спросила дочь.
– Остаться со мной в империи. – Горько протянула мать. Он был верным своей стране мужчиной, тем, кто по пятам следовал за той дурой королевой. И погиб из-за этого. На границе наших стран на них напали наёмники, всех, включая королеву, её мужа, слуг, зарубили, а их головы на пиках подняли в столице королевства.
– Ты о Замзумах? – Припоминая подобное, вспомнив, с какой жестокостью империя уничтожила мятежную Замзумию и всю её аристократию, спросила дочь, и мать кивнула. Наконец-то ответив за что она тогда приказала казнить несколько сдавшихся знатных семей.
С десяток минут женщины сидели в тишине. Мать, что при помощи магии уже прожила не одно столетие, и её молодая дочь, которой всего тридцать лет.
– Я прожила слишком долго для правительницы. – Поднявшись, прервала молчание Гертруда. – Все мои предшественницы не удерживались на троне и десяти лет, когда я уже пятый десяток лет управляю этой страной. До того момента, как вернулась Марис, мне казалось, смысл моей жизни – страдать в обществе лизоблюдов, присмыкающихся передо мной, слуг, детей, робкого мужа, учавствовать в войне, конца и края которой не видно. Мне казалось, мечта моей жизни – объединить весь мир под своим знаменем, вылить на землю всю кровь моих врагов и увидеть восход нового дня, где я – абсолютная власть и сила.
– По-моему, это достойная императрицы, правильная цель! – Поддержала её наследница.
– Ну, а что тогда останется тебе? – Заглянув в глаза дочери, говорит императрица. – Кроны моих успехов и побед заглушат твой рост, лишат славы, величия, вынудив гнить в моей тени. Дочка, – положила той руку на голову императрица, – думаешь, я не вижу, с какой завистью ты смотришь на мой трон? Думаешь, мать не способна распознать, чего по-настоящему хочет её дитя? Агтулх Кацепт Каутль, кем бы он ни был, одним лишь своим именем пробудил в душе моей очень далёкое, давно забытое воспоминание, напомнив о тех днях, когда я по-настоящему была счастлива. Я устала от войн, меня тошнит от этого места, этих стен и тех, кто в них скребётся по ночам. Меня достало абсолютно всё, включая вас и вашего отца.
– Ты… меня ненавидишь за… за то, что я завидовала тебе? – С дрожью в голосе спрашивает дитя у матери.
– Дурочка… Я люблю тебя, люблю твою младшую сестру и плаксу папеньку. И именно поэтому вверяю в ваши руки ваше же будущее. Ранее ты завидовала моим победам и успехам? Ха-ха-ха! Ну, дочь, теперь ты сама во всём и за всё будешь в ответе. Теперь весь гнев наших врагов, внимание завистников, предателей, друзей и тех, кто ещё неопределился, будет исключительно на тебе. Я оставлю тебе всё и временно вручу в руки твои полномочия императрицы.
– А что… если я не справлюсь, что если моих знаний не хватит, мама?!
– Дочка, – ухмыльнулась императрица, – ты даже не представляешь, как мало надо ума, чтобы править страной. Ну, а если запоришь всё, войну какую проиграешь, то знай, я не собираюсь умирать на том полуострове. Всего лишь заберу этого мальчишку, вернусь, после выпорю тебя за неудачи, и мы вновь, вместе вернём всё на круги своя.
Наследница поднялась со своего места, сделала шаг навстречу матери и, впервые за последние пятнадцать лет, позволила себе обнять её, носом уткнувшись в большие, подтянутые груди матери. Действие ребёнка по-настоящему удивило Гертруду, считавшую, что во дворце более никто и никогда её по-настоящему не полюбит. Младшая дочь, вся в отца, плаксивая, из кровати папочки не вылазит. Старшая – Гертруде казалось, что она давно упущена, связалась с шайкой тупорылых аристократов, что возвели её чуть ли не в ранг всемогущей святой, а по факту старшая дочка, как и все во дворце, плясала под дудку императрицы, просто не понимая этого. «Всё же, хоть немного, но вы меня ещё любите»… – Улыбнувшись искренней, белоснежной улыбкой, женщина обняла дочь, прижав её к себе ещё сильнее.
– Мам, мне кажется, они стали ещё больше… – ревниво поглядывая на грудь женщины, буркнула старшая, лишённая таких прелестей дочь.
– Через лет сто и у тебя такие будут, так что тренируй плечи и спину. Большая грудь, как и долг перед семьёй, перед страной – штука очень и очень тяжёлая…
В то же время, столица Федерации
– Да… да… О дааааа! – кричала Оксана в тот момент, когда Катька заканчивала делать ей массаж стоп. Последние дни для моих девочек выдались особенно сложными. Уход за детьми, ранеными, пленными, контроль за огородами и обучение письменности новых работниц, тех, кто уже в ближайшие дни заменит их в яслях. Девушки показывали отличные результаты в области наук и контроля информации. Письма, посылаемые Добрыней с фронта, а после последующая передача приказов из столицы во все стороны, очень хорошо влияли на контроль за линиями боестолкновений. Умение писать, излагать свои мысли на бумаге и без отрыва от военного ремесла, через других посылать свои слова оказалось крайне полезным для старшего офицерского состава Кетти и Пантер. Которые уже как две недели пытались разобраться с происшествием в старом Могильном склепе. Огромное число трупов республиканок, конечно, радовало, но вместе с ними погиб и передовой отряд Федерации, а это пятьдесят верных, обученных, сильных и смелых женщин. С момента высадки Республики это была величайшая однодневная утрата, которую понесла Федерация, и разобраться в случившемся было поручено нашим смышленым барышням.
В детективов поиграть решила Оксана, помочь ей в этом грозилась Жанка, девочка-стесняшка, что дольше остальных проходила этап «принятия» нашего нахождения в другом мире. С ней я общался, пожалуй, меньше, чем с кем-либо другим из выживших. Порой мне казалось, что она вообще немая, но всё дело оказалось в стеснении, а ещё в необычном навыке, именуемом «подавление». Каким-то образом одна из самых младших волейболисток научилась влиять на собственное сознание. Сначала, когда наступала ночь Агохлу и Оноха, она, сгорая от стыда, думала повеситься, но к счастью струсила. Увидев как дрочат другие, подрочив, впервые в жизни почувствовав удовольствие, благополучно решила от суицида отказаться, понимая – это того не стоит. За что я хвалил, хвалю и буду хвалить её сколько смогу, жизнь – бесценна! Хоть она и сделала «это», желание никуда не пропало, лишь отступило, на время. Косясь на меня издали, она отмучилась целых пять дней, а на шестой получила силу и навык, использовать который могла исключительно на себе. Этакая очередная бесполезная сила. Короче, Жанна умудрялась при помощи своего навыка вырубать себя на ночь, а с утра, чуть-чуть поигравшись с собой, полностью брать своё женское «я» в руки. Так продолжалось до двадцатого уровня. Борясь с собой, с похотью, как и другие, преодолевая непреодолимое, она развила свою силу и теперь могла воздействовать на других. На считанные единицы, но это уже очень сильно помогло нам. Сейчас, при помощи «подавления» мы с лёгкостью обезболивали самых тяжело раненых, проводили операции, какие могла себе позволить Мария, а после ждали, когда Яна отдохнёт, и всё повторялось вновь. Не было и дня, когда её сила, после обретения новой формы, получения возможности помогать другим, не была бы задействована. Стесняшка старалась, с ног от усталости валившись, да только результат её трудов – 2–3 использования за день. Поэтому-то и решила она, в свободное от отдыха и восстановления сил время, помочь детективу Оксане, что извилинами особо не блистала.
Могильник находился на нашей территории, его взяли в кольцо, выставили дозоры, даже кое-какие укрепления возвели вокруг. После совет старейшин вместе с Оксаной и Яной начали исследование странного места.
Сегодня уже прошла вторая неделя расследования, мы так и не получили ни одной жизнеспособной теории, объяснения, кто или что могло устроить подобное. Сначала все думали на Рабнир, мол, её демоническая форма, которую почти никто не видел. Однако пузатая медоед всегда была со мной и в момент начала боёв являлась моей телохранительницей. Потом все стали считать, что это новое, загадочное оружие Республики. Добрыни передали это известие, старик принялся проверять, пытать и вытаскивать из пленных Республики любую информацию о мифических штуках, артефактах и прочем – ничего. Нечто неизвестное – третье лишнее, вмешалось в ход дел, загадочной силой убило всех, а после так же загадочно исчезло.
Добрыня неоднократно в письмах высказывал своё беспокойство. Его разведчицы и днём, и ночью прочёсывали джунгли, искали ДРГ такого размера, которое могло устроить западню, добить тех, кто выжил в стычке у могильника. И в поисках его, в стараниях старика, он тоже, как и мы все, потерпел фиаско. У нас в землях и вправду рыскало несколько отрядов: одни из уцелевшего войска какой-то крысы, другие из республиканских «рейнджеров», как прозвал их батя. Именно последние доставили нам позапрошлой ночью кое-какое неудобство, а именно забрели в капканы для диких животных, сорвали сигнальные ловушки, подрались с охотницами, кто-то из «рейнджеров» даже погиб. В итоге все уцелевшие оказались в плену. Тьфу-тьфу-тьфу, с нашей стороны обошлось без жертв – лишь пара ножевых ран и синяков, которые подправила своей силой Мария. Хуй знает, что бы местные вообще без этой целительницы делали, да и я тоже, не знаю. В прошлую ночь Агохлу и Оноха не по просьбе, а по требованию старейшин и самой Кисунь, я был отдан Марии на заклание. Помня свои прошлые ошибки, используя момент, пока армия Добрыни перегруппировывалась и не вела активных боевых действий. Мы хорошенько с Марией потрахались: сначала ночью, потом утром, днём, а затем опять следующей ночью и явно бы пошли на третью ночь, но тут уж подключилась приревновавшая Кисунь, а ещё те, кто по-прежнему стоял в очереди, ожидая «семя жизни».
Двух дней в моих объятиях хватило, чтобы стюардесса перестала ревновать, хорошо отдохнула, выпустила пар, попутно рассказала о том, как обстоят дела у «моих жонушек». А рассказать там было о чём. Физиология местных незначительно отличалась от нашей. Матка у них находилась ниже, в зависимости от вида, изменялась в размерах и сама матка, а с ней – время созревания плода. Старшая из кошек, самая вредная и противная, которую не любили многие из иномирцев (так я нас прозвал), имела реальный срок около трёх-трёх с половиной месяцев, а живот и её готовность к родам говорили о сроке беременности с примерно восьмым месяцем. Иными словами, у местных жизнь проходила в разы быстрее, чем у нас. Они быстрее регенерировали, легко беременели, быстрее вынашивали потомство и, по предположению Марии, даже жили в разы быстрее, чем мы. Как она это поняла, разобралась ли в этих треклятых сезонах и когда они меняются, я не знаю. Неизменным оставалось одно: я стану папкой гораздо раньше, чем планировал. Вот житуха то пошла… ебанёшься.
Ещё и Аукай в последнее время что-то как-то стала держаться от меня подальше. Может, забеременела случайно? Помнится, в момент передачи рыбы я так знатно её отблагодарил, что уходила она на дрожащих ногах. Хотя, это конечно вряд ли бы сказалось негативно, на нашем с ней общении. С слов той же Путьчитвай, уже через две недели – максимум месяц должна прибыть загадочная эскадра кораблей. От настроя командующей которой и будет зависеть, кем мы придёмся для Империи.
Сидя в главном шатре, доме Олай, в который после отбытия старухи меня насильно переселила Кисунь, я по сотому разу перечитывал все имевшиеся письма. Донесения с фронта, просьбы к поселению, сводки о том, что нужно и чего не хватает. Глазу моему не было позволено упустить любую, даже самую маломальски важную просьбу, ведь от неё тоже могли зависеть чьи-то жизни. Под мурчания Кисунь, её ленивые попытки подразнить меня или навязчивые предложения мне «отсосать», кое-как, мозгом усталым и затуманенным в очередной раз пробежался по отчёту с излишком сухой-солёной рыбы. Все так устали от неё, а ведь именно морепродукты наш главный ныне рацион. Многие отказывались от «ебучей воблы», как один раз назвал её Добрыня, прося именно у меня любого мяса. Многие целыми семьями отказывались от неё, умоляя хоть о какой-нибудь зелени.
Как и другие, я тоже не знал, куда её деть, разве что на хуй выкинуть и не думать об этой дряни, от которой уже и у самого язык сильно пострадал. Короче, выбора нет, вновь придётся давить на Аукай, вызывать к себе, всучить ей бесполезное, никому не нужное дерьмо и взять обещание, что она с приходом кораблей сможет «воблу» обменять на полезные нам продукты и предметы.
На автомате я вытаскиваю лист местной, изготовленной по рецептам Добрыни, очень хреновой бумаги. Чернил кальмаров хватает, а вот листы блокнотов с донесениями мы уже почти все исписали, приходилось использовать всё имеющееся. От деревянных табличек и до вот таких вот серых, некрасивых, хрупких, самодельных листов бумаги.
Время было позднее, измарав лист, почти закончив писать послание, внезапно вспомнил, кому я писал, вспомнил – она не умеет читать на нашем, и, сообразил, что Аукай просто нужно позвать, и та примчится. Без бумажек и прочей хуеты.
– Бля-я-я-я-я… – отложив лист, понимая, что зря перевёл бумагу и чернила, собираюсь отойти ко сну, упав рядом со своей Кисунь, как тут же у входа в шатёр замечаю, как отодвинулась шторка. Внутрь промелькнула тень. Некто, едва не перейдя на бег, приближался ко мне. В последнее мгновение от испускаемого свечами света замечаю, как нечто блестнуло в правой руке незнакомки.
Кинжал занёсся над моей головой!
– Стража! – схватив кипу листов, на автомате, как щитом, закрылся от удара я.
Глава 2
Сильный удар сверху. Толща бумаги встречает лезвие; от давления противника я опять падаю на стул, и в ту же секунду нож разрезает макулатуру, скользнув лезвием по моей правой руке.
– Стра!.. – Едва я пискнул, вновь попытавшись встать, мне в челюсть прилетает ахуенно быстрый удар с ноги. Кувыркнувшись через стол, падаю на шкуру, задираю голову и вижу… в глазах троится… Три убийцы с ножами борются против троих, кинувшихся мне на помощь Кисунь. Убийца чудовищно сильна; с трудом поднявшись, хочу было дать дёру, но вижу, что малая проигрывает. Подсечкой её сбивают с ног; сейчас зарежут!
С места, в прыжке, кидаюсь на убийцу, заваливаю на стол, получая несколько режущих, обжигающих тычков в лицо.
– Агтулх!
В шатёр врывается Рабнир. Лежа на противнике, я вижу её испуганное лицо, чувствую, как удар за ударом в меня втыкают нож. То были лишь мгновения: пара пропущенных ударов, заплывшие кровью глаза, пылающее лицо, плечи и шея, спина… Прошло всего несколько секунд – с десяток не больше. Тварь подо мной обезоружили, скрутили, а я… ощущая, как тело покрывается чем-то влажным, просто сполз на пол, лежал и хватал кубами воздух. Глаза… я ничего не видел; щиплет и горит всё: от шеи до плеч и спины. Вот, блять… как так-то, за что? Кисунь, ты же цела… да?.. а малыш, я ведь спас вас, поступил как мужчина?..
– Мария, Мария! – Верещит испуганно Кисунь.
– О святые духи, защитники… – Сев надо мной испуганно запричитала Рабнир. Медоед испугалась? Вот это новость! Мой мозг постепенно прекращал работать; я засыпал и, по испугу, по голосу медоеда, мог с уверенностью сказать: дела мои пиздец как плохи.
Несколько дней спустя
Сидя у костра, разведённого вблизи от дома Марии, Рабнир точила клинок. Хмурая и злая, она отозвала с фронта и лагерей всех своих сестёр и подопечных, кто хоть сколько-то её слушался. Пусть в стае её родной и оставалось чуть больше двадцати самок, на зов откликнулось почти что пятьдесят воительниц племени медоедов, что, по праву, считали Рабнир своим Вождём. Молодые и старые, охотницы и воительницы, они, оставив посты, бросив Добрыню и армию, тут же слетелись на её зов, окружили Агтулх, и теперь, постоянно, ночью и днём, вместе с Рабнир следили за ним и каждым, кто входил в его покои.
Рядом с подругой, будучи такой же хмурой, сидела Гончья. Она знала, что одна из Чав-Чав, воспользовавшись доверчивостью Рабнир, использовала имя Гончьей и увела медоеда в сторонку, позволив другой женщине, убийце из племени Пантер проскользнуть внутрь и убить Агтулха. От начала до конца Рабнир во всём случившемся винила исключительно себя, и в чувстве вины не уступала ей и сама, не так давно оправившаяся от всех ран Гончья.
– Ту суку уже убили? – Сидя вместе с подругой у огня, разглядывая нож, искры, спрашивает Рабнир.
– Нет, схватили, связали, допросили. Действовала она по указке Крысинии; та, в свою очередь, служит Республике. В дальнейшем шестерки Олай хотят использовать эту мразь для давления на пленных, чтобы выставить республику врагом для всех.
– Хуйня какая-то, – комментирует Рабнир. – Если передумают, дай знать; я её, эту мразь, ударившую Агтулх, по кусочкам, пока ещё живую, рвать и пожирать буду. Они у меня лёгкой смертью не умрут; клянусь, я отомщу, убью сук… порву! – Выронив нож, сжимая кулаки так, что когти в ладони впились и прошли на сквозь плоти, с безумно светящимися ярко-желтыми глазами прошипела медоед.
– Обязательно. – Пытаясь разжать кулаки подруги, ответила Гончья. Крови было немного, но та переживала, чувствуя ответственность за случившееся, хотела хоть чем-то помочь. – Как с твоей трансформацией? Поговаривают, ты утратила силы к перевоплощению.
– Ай, ну сестра, не напоминай мне! И так тошно! – Раздосадованно, едва ли не скорчив слезливую морду, ответила Рабнир и, ногой со злости, развернула кучу охваченных пламенем дров. – Я ничего не понимаю, ничего не могу, всё из рук вон плохо, и эта беременность. Может, если бы я могла трансформироваться, если бы ребёнок не отнял силы, успела бы и…
– Эй, – дернула медоеда за плечо Гончья, – дитя ни в чём не виновато. Это всё Республика.
Медоед шмыгнула носом, сверкнув в ночи печальными, золотыми глазами, отвернулась, тихо выплюнув: «Какая же я жалкая…». Вскоре к медоеду, Гончьей присоединились Кисунь, а с ней тётя Вера и Катя. Потом, ближе к полуночи, появились Лея и Аукай, что-то тихонько обсуждая между собой. Они собрались вокруг костра; к ним, одна за другой, также стали сползаться многочисленные жители столицы. Они не молились, не взывали к богам, не плакали и не кричали. Женщины молча смотрели каждая в свою сторону, бдительно наблюдая за всем происходящим вокруг. Все они почувствовали: с ранением Агтулха Кацепт Каутль каждая из них тоже получила рану. И чем дольше они не видели его на улице, чем дольше лик Благославленного небесами самца скрывался за стенами, тем тяжелее им было встречать каждый новый рассвет.
Несмотря на старания воспитательниц, дети в яслях, чувствуя царящую в поселении атмосферу, постоянно плакали. Охотницы все реже стали приносить из леса дичь, и на фронте всё острее поднималась тема проблем с моралью и готовностью кошек сражаться. Одним ударом простого ножа враг ранил Федерацию прямо в сердце, и многие были на грани. Готовые взорваться, кинуться мстить, убивать, рвать, они косо поглядывали на невиновных Рагозских пленниц, пытавшихся добиться их расположения, старательно забывая, что не Рагозцы нанесли удар, а их собственные сородичи.
Когда луны стали опускаться, на третий день стараний и трудов из дома наконец вышла Мария. Бледная как смерть, похудевшая, с огромными мешками под глазами и высохшими губами. Лишь завидев её, кто-то из местных заплакал, испугавшись самого худшего:
– Жить будет… – С трудом улыбнувшись, двумя словами вернула в поселение радость Мария. Трое суток она не смыкала глаз, боролась за жизнь Алексея, пропустившего четырнадцать ножевых ударов. Его лицо, шея, плечо, спина, ребра, правая и левая руки были изрезаны. Враг так и не смог ни разу поразить жизненноважные органы, но зато изрезал его, оставив парня истечь кровью.
Вены и артерии были повреждены, также было несколько глубоких уколов, и остановить кровь там оказалось очень сложно. В первый день Марии казалось, что Лёша обречён, но храбрец упорно боролся за свою жизнь, казалось, его тело буквально отказывалось умирать. Его спасала собственная регенерация, да такая, что к третьей ночи маленькие порезы уже почти затянулись, оставшись свежими, яркими рубцами на теле. Всё, чего удалось добиться Марии, – это исцелить порезы на артериях и венах, остановить потерю крови, не дать парню «вытечь…». Все остальные процедуры проводились по остаточному принципу. «Чудо… да такое, какое не в каждом фильме увидишь» – вот что произошло за эти три ночи. На смену Марии, не позволяя оставаться Агтулху в одиночке, внутрь входит Рабнир; с ней ещё два медоеда и старуха знахарка, отдыхавшая после утренней и дневной помощи Марии. Самой иномирке-целительнице помогают разместиться у костра, угощают стрепнёй тёти Веры, затем, прикрыв шкурой, веерами, отгоняя от неё мошку, дают наконец-то поспать.
– Она сотворила чудо, – озвучивая то, что все в Федерации и без неё знали, сказала одна из молодых Чав-Чав.
– Заткнись, не мешай ей спать. – рыкнула на ту Гончья, а после, более не доверяя собравшимся соплеменницам, отползла спиной к входу, села и принялась ждать, стеречь.
Ночь пролетела в одно мгновение. Не сомкнув глаз и просидев всю ночь у входа, Гончья дожидается, когда выйдет Рабнир, затем вновь готовится заступить на охрану. Когда медоед выходила, взгляд её был опущен, белые волосы прикрывали загорелое лицо, прятали глаза, но на подбородке подруги она увидела её… слезу. Зайдя внутрь, подойдя к кровати, Гончья в приступе гнева, накатившей злобы, до хруста собственных зубов сжала челюсть. Внутри неё всё сжалось, а сердце было готово вырваться из груди. Левый глаз Агтулха Кацепта Каутля был перетянут белой тканью, бинтом, который в последние берегли для самых знатных особ. Через нос, через лоб, вокруг его головы проходили так же белые тугие бинты. Пусть он и спал под покрывалом, на шее, плечах, запястьях также повсюду виднелись повязки.
– О, небо… – Сжала кулаки Гончья. – Я лично порву этих сук…
– Если не можешь сдержать эмоций, лучше покинь его, – пробормотала старуха. – Сейчас Агтулх Кацепт Каутль в мире духов, общается с предками и теми, кто придёт после нас. Ему нужен покой, тишина, спокойствие и защитница, а не глупое крикливое дитя у его кровати.
Гончья тут же взяла эмоции под контроль; извиняясь, поклонилась старой знахарке, затем молча поклонилась без сознательному Алексею и встала у его изголовья. Гончья мучилась; ей было тяжело от собственных мыслей, от бессонной ночи. Так же, как она, мучилась снаружи Рабнир, а с ней ещё почти двести женщин, окруживших шатёр, не подпускавших к нему ни детей, ни рабов, ни птиц, ни даже насекомых. Мир замер в ожидании выздоровления Агтулха, и, вернувшийся с вопросами Добрыня, увиденному зрелищу был очень и очень не рад.
Накал боёв в последние дни стих, враг установил полный контроль над береговой выжженной линией, соединил и обеспечил безопасность на территории между двумя фортами. Враг укреплялся, готовился к длительной обороне, и им, Федерации, именно сейчас, как никогда ранее, следовало готовиться к наступлению, к новым диверсиям, атакам. Но ранение мальчишки, известие о том, что Агтулх при смерти, буквально уничтожило мораль в войске. Суеверные Кетти верили, что во всех их победах и удачах причастен Агтулх. Теперь, когда он ранен и не способен молиться за их тела и души, многие дезертировали. Не предали или вообще убежали из армии, а самовольно покинули подразделения, неся ахинею вроде: «Мы должны защитить нашего бога!» Добрыня предвидел подобный исход, много раз думал, что произойдёт, если Лёша заиграется, и ему придётся с ним что-то делать. Теперь он получил ответ, и результат его не на шутку обеспокоил. На фронте остались лишь немногочисленные персоны Кетти и новоприбывшие племена, которых хер Алексея ещё не тронул.
Оценив ситуацию, Добрыня делает следующие выводы: За Лёху добрые пятьдесят семь процентов всей армии. За самим Добрыней процентов тридцать, и то, если узнают, что придётся идти против воли Агтулха, будет в разы меньше. Оставшиеся тринадцать – либо молокососы из мелких, только присоединённых племён, либо слуги Оукай и тех, кто присмыкался исключительно перед главами других семей. Чтобы по-настоящему править и побеждать, не оглядываясь на малых старейшин, Добрыни требовался контакт с Империей. Ему нужны были наёмники, солдаты, сражающиеся за деньги, которым плевать на религию и чужие нравы. Личная гвардия Добрыни хорошо подчистила старый могильник. Второй отряд, который якобы должен был защищать наследие Кетти, тоже направлялся в склеп за богатствами, и… гибель его, а также пропажа остатков драгоценностей, очень огорчили старика. С золотом он мог как подкупить республиканок, дав им золото, земли, и обещания о безопасности в обмен на помощь, так и, в случае надобности, закупиться боеприпасами, обновить арсенал торгуя с империей. Теперь же кто-то бесцеремонно спиздил добрую половину всего золота, и для воплощения собственных идей в жизнь ему предстояло вычислить, кто это сделал. А после так же взять и ограбить «грубияна». Добрыня собирался использовать свой личный, верный отряд, поступить так же, как поступили слуги Крысинии, в чужие земли заслать диверсионную группу, с которой он хотел отправиться и сам. Его не устраивало положение, где бабье войско, обоссав колени от одного ранения своего «короля», тут же бросило оружие. Пока они бездействовали, враг мог обрести веру в себя; он укреплялся, готовился к новой битве, а племя…
– Гребанные бабы, – Выгуравшись, подозвал к себе возрастную Кетти старик. – Соберите наших. Возьмите рагосскую форму, их оружие, мешки; в одни напихаем пороха, во вторые спрячьте луки и колчаны со стрелами.
Старая воительница Кетти, хоть и была до конца верна Добрыни, но, как и другие, чуть-чуть да верила в Агтулха и в то, что его раны могут лишить отряд удачи и благословения.
– Главнокомандующий, я исполню любой ваш приказ, только прошу, услышьте, действовать сейчас, вести разведку у врага слишком опасно. Врагу улыбнулась удача; он нанёс удар по столпу веры всей федерации.
Добрыня, переоценив верность своей подопечной, замер. Фраза: «Приказы не обсуждаются» тут была бы слишком грубой. Всех волновал Агтулх, поэтому старик и собирался сыграть на «повесточке дня».
– Разведка? – Нахмурив брови, сжал кулаки Добрыня. – Какая на хрен разведка! – Во всеуслышанье, рявкнул он на подопечную, а после гневно окинул взглядом всех, кто ещё был рядом. – Они попытались убить Агтулха Кацепта Каутль; они подняли руку на моего СЫНА!
Добрыня ревел, словно разъярённый медведь, хрипящим голосом он пробудил в сердцах поникших воительниц интерес.
– Я иду не разведовать, не взрывать, поджигать или рушить. Я охвачен праведным гневом, иду убивать, резать, топтать и калечить всех, кто, прикрываясь личиной Кетти и Чав-Чав, как истинные крысы, ударил из-подтишка. Вдумайтесь, самки федерации, до чего докатился наш враг. Они пытались убить не вас, не меня, не какую-то знатную суку из старейшин… Они пытались убить Агтулха!
