Kitabı oxu: «Автобиография ведущего мирового эксперта по менеджменту»

Ichak K. Adizes

The Accordion Player: My Journey from Fear to Love

© 2025 Dr. Ichak Adizes

All Rights Reserved

© О. Терпугова, перевод, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Посвящается моим родителям – Саламону Мони Адизесу и Диаманте Дуке Кальдерон Адизес – и моей дорогой жене Нурит Манне Адизес за то, что помогли мне стать тем, кто я есть.

«Моей жизнью управляли три страсти – простые, но непреодолимо сильные: жажда любви, поиск знаний и невыносимая жалость к страданиям человечества. Они, подобно могучим ветрам, беспорядочно бросали меня из стороны в сторону по огромному океану мук, доводящему до самой грани отчаяния».

Бертран Рассел

Введение

Завершая чтение этой книги, написанной моим другом Ицхаком Адизесом, я испытываю только одно чувство – любовь. Доктор Адизес – один из шести знакомых мне евреев, выживших после мук Холокоста. Я знаю его не просто как еврея, европейца или гуру менеджмента, но и как того, кого бы мой духовный учитель Рам Чандра из Шахджаханпура назвал бы инсааном – истинным и самодостаточным.

Что делает человека по-настоящему цельным? Боль и только боль, потому что она не только объединяет все аспекты личности, но и связывает людей друг с другом. Удовольствие редко ведет к интеграции, оно скорее раскалывает или разъединяет. По-настоящему цельными нас делает только боль, если использовать ее как ступень для восхождения к большему успеху. Великие люди преодолевают жизненные трудности, используя периоды отчаяния для достижения внутренней неделимости, и Ицхак – не исключение. Большинство из нас мешает собственному росту, жалуясь на страдания, но доктор Адизес относится к той редкой породе людей, которые перенесли их не напрасно.

Его идеи и решения всегда отличались оригинальностью. Самый известный вклад в успех корпораций по всему миру – фактор Адизеса – стал формулой успеха для любой организации. Тезисы доктора, даже по изученным ранее вопросам, звучали просто; он доносил их ясно и прозрачно. Например, этот гениальный человек мог в нескольких простых словах изложить понятия, на объяснение которых йогам требовалось несколько глав.

Мое любимое место в книге то, где Адизес открыл любовь в своей жизни. Он не только передал мудрость, усвоенную за годы физической, эмоциональной и душевной боли, но и поделился великими уроками сердца, ставшими частью его духовного поиска. Он рассказал об опыте применения практики Heartfulness¹– как она помогла ему победить страх и проложить путь к любви.

При чтении этой замечательной автобиографии некоторые разделы особо выделяются. В главе «Следуй за зовом сердца» Адизес говорит: «Я заставляю клиентов решать их собственные проблемы. Но сам даю им только инструменты». Он не описывает готовые формулы, а делится мыслями и вдохновением. Еще две главы оставили след во мне: «У перемен есть цена» и «Ищите свет в своем сердце». Говоря языком Адизеса, «чем больше вы любите, тем моложе себя чувствуете и тем меньше энергии тратите впустую. И тем дольше, возможно, проживете». Какая удивительная мысль!

Сравнивать авторов или книги несправедливо. Разве можно сопоставлять апельсины с яблоками? И все же «Ицхак Адизес. Автобиография ведущего мирового эксперта по менеджменту» – это одно из лучших произведений, которые я прочел. Как и «Человек в поисках смысла» Виктора Франкла, также пережившего Холокост, эта история оставляет глубокий след в умах читателей и вдохновляет на победу страха через любовь. По сути, она поднимает над этим чувством, чтобы стать самой любовью.

Рекомендую всем прочитать эту книгу до конца, поскольку самая важная ее часть – заключение. Я не хочу раскрывать все секреты и лишать вас радости самостоятельного ознакомления. На прощание могу лишь сказать, что мы навсегда останемся в долгу перед такими людьми, как Ицхак Адизес, которые решили превратить свою жизнь в маяк для остального человечества.

Дааджи, духовный руководитель Всемирной медитации «Путь сердца»

Предисловие

Начну с признания: я стал поклонником Ицхака Адизеса, когда мы познакомились в Калифорнийском университете. Меня сразу же привлекла его способность охватывать широкие области человеческой деятельности и находить в них значимые закономерности. В то время он шлифовал свою блестящую работу по жизненному циклу корпораций. Тогда же стал пионером в искусстве управления и отыскал серьезные проблемы, с которыми сталкиваются культурные учреждения по мере роста их власти и влияния. Он был удивительно динамичным человеком, почти инопланетянином – израильтянин с Балкан, внедряющий новые формы космополитизма во все более усложняющийся Лос-Анджелес. Это было полвека назад.

Теперь, когда я закончил читать его мемуары, мне нравится, что в названии книги есть перекличка с аккордеоном²как со своего рода метафорой его жизни. Этот инструмент при умелой игре – страстный, импровизационный, аутентичный, инклюзивный, радушный, ревностный, кросс-культурный, демократичный, трагический, дружелюбный к национальному, региональному и религиозному разнообразию. Обаяние и энтузиазм аккордеона объединяют людей и разрушают стены, возведенные ими вокруг себя.

Все эти характеристики как нельзя лучше описывают Ицхака Адизеса, которого я так хорошо знаю. При чтении его слов порой чувствуешь себя так, словно внимаешь мощному исполнению этого уникального инструмента – я почти слышу звуки Холокоста, отголоски Македонии, сокровища и боль многосоставной и разделенной Югославии. Там есть мелодии еврейского детства и становления нации. И музыка Адизеса – гуру, который консультирует глав государств и руководителей бизнеса.

Как и положено хорошему мемуаристу, Ицхак описывает как достижения, так и неудачи, пытаясь разобраться в жизненных драмах с глубокой честностью и рефлексией. Ища формулы для новой философии предпринимательства и менеджмента, он показывает, почему стал поэтом «основателей» – тех людей, которые несут единоличную ответственность за крупные культурные и финансовые прорывы. А затем он пытается применить эту систему в своей собственной жизни: в поиске спутницы жизни, в успешном воспитании детей и – самое болезненное – в том, чтобы позволить себе наконец поверить в любовь.

Старина Адизес исследует свойства любви и осмысленности вдобавок – или даже взамен – к своей долгой увлеченности корпорациями и менеджментом. Вспомните его усилия по созданию и институционализации методологии Адизеса по организационной трансформации. В своем человеческом исследовании он узнает о выходе за границы физических и медицинских возможностей – читайте отрывки о пересадке почки.

Адизес, как и Уитмен, «вмещает в себя множества»³. Он человек, который пережил превратности XX века и переосмыслил себя для XXI. Его путешествие через меняющиеся обстоятельства и места – от Балкан до Израиля, Южной Калифорнии, Мексики и Центральной Азии – захватывающая история об удивительной жизни.

Монро Прайс, профессор (на пенсии) Анненбергской школы коммуникаций при Пенсильванском университете, бывший декан Школы права имени Бенджамина Кардозо при Университете Йешива

Часть 1. Заточение сердца

С моими родителями, Саламоном и Диамантой, в конце 1930-х годов, до того, как война пришла в мой родной город Скопье, столицу Македонии

Пролог

Я смотрю, как плачет моя мама.

Она тихо сидит на кухне и нашивает желтые звезды на все наши вещи. Одежда грудами лежит на стульях, гладильной доске и кухонном столе. Мама шьет ровно и аккуратно, не издавая ни звука. По ее лицу струятся слезы.

Я не двигаюсь: напуган. С моих губ срывается едва слышное: «Zašto, Mama?» Зачем она это делает?

Она поднимает взгляд, но, кажется, смотрит сквозь меня. «Потому что мы евреи».

Что имеется в виду – «евреи»? Я не понимаю.

Март 1943 года. Мне пять лет.

Скоро мы отправимся в концентрационный лагерь.

* * *

С мгновения этого воспоминания о матери прошло почти 80 лет. На первый взгляд кажется, что я преодолел трагедии своей юности. Восстал – не то чтобы из мертвых, но что-то вроде того – и стал известным теоретиком и консультантом по вопросам управления.

Считается, что я добился успеха. Но так ли это? И что такое успех?

Однажды меня пригласили выступить с лекцией. Как обычно, организатор начал с рассказа о моих достижениях: основал собственный институт, консультировал премьер-министров и преобразовал сотни компаний; написал 26 книг, переведенных на 36 языков; получил 21 значимую докторскую степень и почетное гражданство двух стран. Меня считали одним из 10 людей, доносящих идеи до всего мира, наряду с Далай-ламой и Папой Римским.

На сцене рядом сидели два спикера, которых я не знал. Один спросил другого: «А он счастлив?»

Но счастлив я не был. Мое сердце было в клетке. А жизнь – долгой борьбой за то, чтобы найти счастье, преодолеть страх и обрести утраченную любовь. Я не сдался – история как раз об этом. Обнаружил, что с помощью тех же принципов, которые я использовал для реорганизации компаний по всему миру, можно преобразовать себя и обрести счастье.

Эта книга – рассказ о моей жизни, настолько правдивый, насколько возможно его таким сделать, раскапывая воспоминания нескольких прошлых десятилетий. Отражение в зеркале не отретушировано, и порой его нельзя назвать красивым. Работая над рукописью, я узнал о себе больше, чем мог представить: несчастье – не фатальная болезнь. Это выбор: измениться или пребывать в мучениях.

Я сделал выбор. Изменился. И верю, что мы все можем трансформироваться и начать любить. И именно от этого зависит будущее нашей цивилизации.

* * *

Сегодня человеческая раса переживает серьезные изменения. Мы начали как шимпанзе, у которых вожаком был сильнейший. Затем стали кочевым обществом, где вождем становился лучший охотник. Когда превратились в оседлых и занялись сельским хозяйством, лидером стал тот, у кого насчитывалось больше земель и овец. Какой тут общий знаменатель? Сила. Мускулы. Власть.

С началом индустриализации на первый план вышел мозг. Планирование. Бюджетирование. Организация. Сейчас мы живем в постиндустриальном, информационном обществе и движемся к чему-то новому – назовем это цифровой эпохой. В новом мире на смену мускулам придет робототехника, а вместо мозга будет искусственный интеллект. Какое же будущее нас ждет?

Если цивилизация продолжит двигаться по нынешней траектории, все сильнее развивая мозги и мускулы, не станем ли мы похожи на нацистскую Германию? Это было высокообразованное, культурное общество – с музыкой, искусством, литературой, – но без сердца. Представьте себе наши перспективы: общество с огромным арсеналом ядерного оружия, высокими технологиями и возможностью ведения химических и биологических войн, но без души.

Что же нас спасет? Сердце.

В одном моем любимом ресторане на стене висит большая вывеска: «Мы не накормим вас тем, что не дали бы своим детям». Что ж, если вы любите меня так же сильно, как своих детей, тогда я ваш клиент на всю жизнь. Это называется «управление с душой». Не только ради прибыли.

Когда-то сын спросил меня, зачем я пишу историю своей жизни: «Это что, эгоизм?» Я так не думаю. Полагаю, что есть много людей, которые в чем-то узнают себя после прочтения этой книги. Возможно, вы – один из них. Я надеюсь, она подтолкнет вас к изменениям в собственной жизни. Поделиться любовью. Испытать ее.

Ицхак Адизес, Округ Санта-Барбара, Калифорния, и Тель-Авив, Израиль

21 марта 1943 года более 2000 заключенных концентрационного лагеря Монополь, в том числе мои бабушка и дедушка, тети, дяди и двоюродные братья, сели в поезд, направлявшийся в лагерь смерти Треблинка

Я в четырехлетнем возрасте. 500 лет турецкой оккупации оставили в регионе заметный след на всем: от одежды и еды до игры в нарды на старом базаре

Внезапная тишина

Мы, евреи македонского города Скопье, в тишине собрались у опор бывшего деревянного Еврейского моста. Теперь он каменный и больше не называется Еврейским, потому что в Скопье нас почти не осталось.

Здесь толпилось множество семей. Люди боялись заговорить и даже взглянуть друг на друга. По всему городу стояли указатели, направлявшие нас сюда. В место, откуда мы должны отправиться в трудовые лагеря. Больше никто ничего не знал, но и не хотел задавать вопросы первым, чтобы не привлекать внимание к себе и своей семье. Я чувствовал тревогу, пропитавшую воздух, и цеплялся за мамину руку.

В то утро меня одели в самую теплую одежду. Как будто она могла каким-то образом защитить меня от того, что нас ждало. Когда мама пыталась застегнуть верхнюю пуговицу моего пальто, ее пальцы дрожали, а лицо исказилось в попытке сдержать слезы.

Мы стояли в неровной шеренге на холодном утреннем воздухе, ожидая приказа, который приведет нас в чувство. Вскоре солдаты в форме скомандовали идти через мост. Они толкали нас прикладами винтовок, но их лица не выражали эмоций.

Неуклюжей толпой мы молча двинулись вперед. Нашитые на груди ярко-желтые звезды, хорошо заметные в это мрачное утро, выдавали не только наше низкое положение, но и ожидавшую нас судьбу. До сих пор помню серое небо, казавшееся небывало низким. И запах, осквернивший воздух, – затхлое зловоние пота, пропитывавшего всех. Я дрожал и засовывал ладони под мамины руки, надеясь хоть как-то их согреть.

Наша семья перешла через мост с повозкой, следуя за солдатом во главе толпы. Казалось, он единственный знал, куда мы идем. Было тихо, если не считать голосов солдат и ритмичных шагов по вымощенной булыжником улице, когда-то построенной турками. Для маленького мальчика это было долгое путешествие. Мне было трудно ступать по неровным камням, поэтому я начал плакать и умолять маму взять меня на руки. Но она отказалась, и я заплакал еще сильнее. Почему она не взяла меня на руки? Об этом я узнал только после войны.

На обочине дороги вдоль всего нашего пути стояли македонцы, наши соотечественники. Одни молча смотрели, как мы идем, другие насмехались и оскорбляли нас, называя chifuts — уничижительным прозвищем для евреев. Неужели именно это имела в виду моя мать, когда говорила мне, что мы евреи? Почему они так нас ненавидели? Я ждал, что она все объяснит, но ее душили слезы.

Наконец мы прибыли в Монополь, наш концентрационный лагерь. Его ворота были открыты. Нас втолкнули внутрь.

* * *

Помню, как перед этими событиями наш дом внезапно окутала тишина, когда болгарские фашисты развесили по всему городу объявления. В них говорилось: евреи должны собраться, чтобы отправиться на работу за границу. Тишина и страх охватили нашу семью. Мы старались даже не смотреть друг на друга, когда вместе садились за трапезу. Не было ни смеха, ни шуток – только всепоглощающая пустота и глубокая печаль. Что-то мрачное и неведомое завладело нашей жизнью. Какая судьба нас ждет? Я и без слов понимал, что должен молчать. Нельзя задавать вопросов. Нельзя плакать.

Последние дни своего детства – еще не зная, что оно заканчивается, – я сидел в углу, боясь даже заговорить. Я стал молчаливым наблюдателем. Невидимкой.

Хоть мои родители и были напуганы, они думали, что мы вернемся, как большинство наших соседей-евреев. Каждый верил во что хотел и в чем нуждался. Все брали с собой ключи от дома на тот день, когда смогут вернуться.

В то мартовское утро воздух был холодный, небо – свинцово-серое. Когда пришло время уезжать, мой отец действовал. Он пошел к соседу, чтобы спросить, не будет ли он против взять на хранение матрасы и одеяла до нашего возвращения. Затем я наблюдал, как он перебрасывает наши скудные пожитки, предмет за предметом, через забор в соседний двор.

Мой дед редко проявлял эмоции. Он был патриархом семьи, королем. Никто никогда в этом не сомневался. Никто никогда с ним не спорил. Но в то утро он сгорбился. Внезапно на моих глазах дед превратился в бессильного старика. Казалось, он отступил на второй план. Моя бабушка, которая всегда слушалась мужа и обращалась к нему на «вы», взявшись за ручку входной двери, застыла в сомнении. Она не могла ни говорить, ни пошевелиться. Она ждала от него наставлений, приказа, но он молчал.

Мой отец взял все в свои руки. «Hajde, hajde, – торопил он. – Пойдемте, нельзя опаздывать».

* * *

Я родился 22 октября 1937 года в Скопье, Македония. Это было в пятницу на закате – как раз в тот момент, когда шаммаш, служитель синагоги, созывал на субботнюю службу.

Македонские евреи были сефардами – потомками евреев из Испании XV века. Будучи гонимы инквизицией, мы скитались по Европе и наконец нашли пристанище в Македонии.

Поселившись отдельно, мы создали традиционную общину со своими ритуалами, религией и обычаями многовековой давности.

Скопье – город на берегу реки Вардар в самом сердце Балкан, основанный 4000 лет назад. Он известен как место рождения матери Терезы. В 30-е годы XX века еврейская община Скопье насчитывала около 5000 человек. Большинство из них жили в mahle, еврейском гетто, под древней стеной, построенной во времена Османской империи.

Турки покинули это место почти сто лет назад, но их присутствие до сих пор ощущалось повсюду. На улицах были выставлены турецкие ковры, кальяны и столы для нардов, а торговцы приглашали – или, скорее, настаивали, – чтобы вы посетили их лавки. На фотографии, где мне примерно четыре года, я одет в феску и жилетку традиционного турецкого покроя.

В начале XXI века правительство Македонии потратило миллионы долларов на модернизацию города, но старый базар сохранился. Люди перемещаются по нему медленно, как будто во всем мире спешить некуда. Это место напоминает стамбульский базар с мощеными булыжниками дорогами, называемыми kaldrma. Тут из кофеен доносятся ароматы жареного на гриле мяса и звуки македонской народной музыки, здесь готовят буреки⁴и пахлаву. За маленькими столиками сидят мужчины и пьют турецкий кофе, который подают в крошечных чашечках вместе со стаканом холодной воды и рахат-лукумом.

Таким был Скопье во времена моего рождения. Некоторые его районы до сих пор выглядят почти так же – за одним исключением: в городе больше нет евреев. Они превратились в пепел в Треблинке.

* * *

У моих родителей был традиционный брак – в том смысле, что его устроили бабушка и дедушка. Однако их помолвка все же была необычной. Моя мать, Диаманта Кальдерон, была обещана другому – пока жених не заявил, что ее приданое слишком мало, и не потребовал бо́льшую сумму. Мой дед пришел в ярость, ударил кулаком по кухонному столу и крикнул: «Моя дочь не продается!», разорвав помолвку.

Отмена свадьбы – нешуточное дело. Шансы матери найти хорошую пару значительно уменьшились. Зато мой отец, Саламон Адизес, обычный рабочий с мукомольни, получил прекрасную возможность добиться ее руки и сердца.

Кальдероны не были богаты, но для моего папы казались недосягаемыми. Они считались образованными космополитами, ценили знания, увлекались музыкой и литературой. Обитали в Белграде, в то время как отец скромно жил в менее развитом городе Скопье, находившемся примерно в сутках езды от столицы Югославии. С самого начала в семье было неравенство: невеста на социальной лестнице стояла выше жениха.

Всеми свадебными хлопотами занимались их родители. Никаких ухаживаний не было – отношения строились на долге и верности. Именно этого от них ждали.

После свадьбы молодые переехали к моим дедушке и бабушке по отцовской линии, Ицхаку и Венеции Адизес. Такова была традиция: после бракосочетания невеста переезжала в дом родителей супруга. Так свекровь могла научить юную жену готовить для мужа и обращаться с ним должным образом.

Мой отец Саламон Адизес (слева внизу) со своим братом Леоном и матерью Венецией на свадьбе родственников, примерно 1920 год. Справа – его отец Ицхак, сестры Эстер и Рашела

Как и для большинства девочек того времени, образование мамы закончилось после четырех классов. Тогда она уже умела читать, складывать и вычитать. Причин оставлять ее в школе не было: от нее требовалось стать хорошей матерью и женой. Ее красивый, почти оперный голос слушали только родные. Петь на публике – там, где мужчины могли на нее заглядываться, – было запрещено традицией.

Мой отец тоже бросил школу после четвертого класса, но по другой причине. У него была дислексия, поэтому он так и не научился читать. Поскольку в те времена никто ничего не знал об этом заболевании, учителя сочли его слабоумным и просто отстранили от обучения. Попытавшись выучиться на цирюльника, он в итоге пошел работать на семейную мельницу в Куманово, маленькой деревушке под Скопье. Будучи самым малообразованным в своей семье, он терпел насмешки от своего отца и старшего брата Леона, а также выполнял самую черную работу.

Мы жили в скромном каменном доме еврейского квартала Скопье – тут я и родился. Как и в большинстве зданий 30-х годов Македонии, там не было ни центрального отопления, ни водопровода. Зимой мы спали под нагретыми на печке одеялами, а воду набирали вручную из колодца с нашего внутреннего двора.

Дома и в mahle мы говорили на родном для моей бабушки сефардском языке⁵ – средневековом диалекте испанского с примесью иврита и турецкого. Даже спустя столетия после изгнания из Испании мы собирались по вечерам в шаббат, чтобы исполнить традиционные песни на ладино. Некоторые из них я пою до сих пор, но уже в одиночестве. Никто из членов моей семьи больше не учит сефардский – его носители погибли во время Холокоста. Я последний из своего рода, кто знает язык, на котором мои предки говорили 500 лет.

В нашем доме царили мир и уважение. Дедушка, в честь которого меня назвали, был королем, а бабушка – королевой. Они никогда не ссорились и даже не разговаривали на повышенных тонах. В детстве я каждый раз целовал руку Ицхаку-старшему перед тем, как сесть за стол, а он благословлял меня поглаживанием по голове.

Я родился и провел ранние детские годы в скромном каменном доме с внутренним двором в Еврейском квартале Скопье. 1938 год

С наступлением пятничного вечера начинался шаббат. Мы не ходили в синагогу и не читали никаких молитв. Нашим ритуалом были общие застолья, которыми особо гордились женщины моей семьи. Блюда для пятничных и субботних трапез мама начинала готовить еще в среду.

Когда к нам приходили дядя Леон и тетя Анна с детьми, вся семья располагалась за столом. Дедушка сидел во главе на своем почетном кресле. Все ждали, пока он первым поднимет вилку, – только после этого женщины подавали еду. Кто-то из мужчин каждую трапезу произносил: «Bendichas manos», что в переводе с ладино значит: «Благословенны руки, приготовившие эту еду». Моя мама или бабушка на это отвечали: «Bendichas bokas» («Благословенны уста, которые ее едят»).

Мы ели типичную сефардскую пищу. Каждую субботу на завтрак были буреки, фаршированные сыром, мясом или моим любимым шпинатом. Мы ели их с вареным яйцом, оливковым маслом, солью и перцем. Или готовили pastel de espinacas (пирог со шпинатом) к йогурту и чашке кофе.

Этот мир исчез для меня 11 марта 1943 года.

11 марта 1943 года. Болгарские фашисты согнали всех евреев Скопье на территорию бывшей табачной фабрики – в концлагерь Монополь