Kitabı oxu: «Психические расстройства и головы, которые в них обитают», səhifə 3

Вниз по лестнице, прямо по коридору, седьмая слева дверь, вверх по лестнице. Замысловатый путь привёл нас в комнату размером с гардеробную. То, что я там увидела, повергло в дикий страх и вызвало желание бежать. Большую часть комнаты занимает стул и провода. Без объяснений медсестра усадила и начала прикреплять к моей голове проводки, электроды и выключила свет. Всё это напоминало подготовку к казни путём электрического стула. Когда я была готова задрожать от страха, мне всё-таки объяснили, что процедура, которую мне собирались провести, называется электроэнцефалограмма (ЭЭГ). Ток будет поступать не в меня, а наоборот, от меня в компьютер. Нужно это для исследования функционального состояния головного мозга. Около 5 минут я сидела перед мигающей лампой и следовала указаниям компьютера, меня проверяли на реакцию и внимательность.

Мне не следовало бояться, что мне проведут электросудорожную терапию, ЭСТ, ведь в нашей стране к ней прибегают только в самых крайних случаях, когда все другие средства уже перепробованы, в то время как в Европе ЭСТ является одним из наиболее действенных и распространённых способов лечения не только депрессии, но даже таких бытовых проблем, как ПМС у женщин. ЭСТ обладает минимальными побочными свойствами и грозит лишь частичной потерей памяти. Обычно «выпадает» день самой процедуры, в редких случаях затрагиваются более ранние воспоминания. Случай Кати скорее исключение из медикаментозной практики, нежели обычное явление.

В отличие от «Пролетая над гнездом кукушки», нас ЭСТ не пугали, пациенты хоть и с небольшим содроганием, но шли добровольно на процедуры. Ведь врачи подробно описывают принцип работы аппарата и доказывают необходимость подобной терапии.

ЭСТ – процедура, используемая в ряде конкретных случаев. Она не является «карательной», не нацелена на то, чтобы сделать из пациента «овощ», запугать или сотворить ещё что-то ужасное. Когда пациент на протяжении длительного времени получает психофармакотерапию, он может в какой-то момент стать резистентным. Это значит, что лекарства в тех дозировках, которые раньше были эффективными, перестают работать. В таком случае назначают ЭСТ. Кроме того, есть ряд патологий, при которых ЭСТ является жизненно необходимым (такие случаи специалисты называют «по жизненным показаниям»). Например, фебрильная кататония – состояние, при котором помимо психической, «душевной», остроты нарастают соматические, «телесные», расстройства. Повышается температура тела, возможны геморрагические и трофические нарушения (на коже образуются язвы), нарушается функция печени и почек. В таких случаях ЭСТ является единственным способом спасти пациенту жизнь. Благо в настоящее время такие состояния практически не встречаются. Гораздо чаще мы имеем дело с затяжными, резистентными к терапии депрессиями, острыми приступами в пожилом возрасте, маниакальными состояниями с длительным возбуждением, бредовыми состояниями с отказом от еды. Изначально в первой линии выступает психофармакотерапия, интенсивное лечение с инъекциями препаратов. Но в вышеописанных случаях этого может быть недостаточно.

Представим, что рецептор в головном мозге – это «гвоздик», шляпка которого является мишенью для действия препарата. В ряде случаев (при длительном лечении, повторных состояниях) эта шляпка «припылена» различными остатками лекарств, то есть лишний слой не дает возможности лекарству начать действовать. В других случаях эта шляпка чистая, но в связи с особенностями организма она не может быть мишенью, то есть не может взаимодействовать с лекарством (резистентность). Во всех этих случаях ЭСТ является тем самым механизмом, который, с одной стороны, сбрасывает со шляпки все лишнее, с другой – активизирует работу рецептора, «бьёт» по «гвоздику».

ЭСТ проводится строго по медицинским показаниям, перед её проведением собирается консилиум в составе лечащего доктора, заведующего отделением, главного научного сотрудника и заместителя главного врача. Целью ЭСТ является вызывание контролируемого эпилептического припадка продолжительностью от 30 до 90 секунд. Припадок затрагивает почти все системы нейромедиаторов. Делается процедура только после письменного согласия пациента в отделении реанимации. Никакого «Пролетая над гнездом кукушки». Используются современные методики анестезии, вводят миорелаксанты, никаких болезненных ощущений во время процедуры пациент не испытывает. Вводится кратковременный эндотрахеальный наркоз (маска на лицо) и миорелаксанты (чтобы не повредить мышцы, связки, сухожилия). Процедура занимает не больше 2 минут, после чего пациент спит. Конечно, это не поход к массажисту и после процедуры бывают побочные эффекты, о которых пациент также предупрежден. Чаще всего после процедуры могут быть головная боль, небольшая тошнота, потеря памяти на события, непосредственно предшествующие процедуре. Допустим, пациент не вспомнит, что ел на завтрак либо на какое время он записался к косметологу. Некоторые больные рассказывают, что не помнят, например, события последнего года. Тут стоит понимать, что показанием к ЭСТ является болезненное психическое состояние. То есть, если год пациент жил в бредовых переживаниях, а в дальнейшем он не помнит этот год, то это, само собой, возможно, потому что мозг борется таким образом с болезнью. Также стоит отметить, что ЭСТ – процедура, которая чаще всего либо помогает, либо проходит незаметно в рамках болезненного состояния. Конечно, бывают единичные случаи, когда пациенту не подходят эти процедуры, но как и везде, всё очень индивидуально. Поэтому, помимо консилиума, пациент проходит консультации терапевта, невролога, окулиста, ему проводят энцефалограмму. Только получив разрешение от всех врачей, пациент направляется на ЭСТ.

Уже через неделю пребывания в психиатрической клинике я поняла, что нахождение здесь – это не только глотание таблеток, уколы да разговоры в курилке. Я начала знакомиться со всё большим количеством людей самого разного возраста. Всегда находились темы для разговора. Самые большие трудности в построении коммуникации возникали на почве просмотра телевизора.

В самом конце коридора располагается зона отдыха. Довольно большое свободное пространство с коврами. В отличие от всего отделения, тут можно сидеть на полу и не бояться, что тебя мокрой шваброй сгонит санитарка или медсестра накричит, что застудишься. Большинство пациентов, впрочем, устраиваются на диванах и креслах. Здесь их предостаточно, и места всегда всем хватает.

В углу стоит пианино, на нём неаккуратными стопками лежат старые журналы, книги (в основном детективы), наполовину заполненные раскраски и коробки с пазлами. В стаканчиках стоят неточеные разноцветные карандаши и шариковые ручки с обгрызанными колпачками.

В центре на тумбочке стоит старенький большой телевизор. Телевизор плохо настроен, есть лишь основные каналы, да и среди тех многие рябят.

В один из тоскливых вечеров я поплелась следом за соседкой и устроилась рядом с ней на диванчике. Вокруг меня было около 15 пациентов. Все обречённо смотрят новости и морщатся от ужасов на экране. Десять минут посмотрев на то, что у нас происходит в стране и какие чрезвычайные происшествия планируются быть показанными вскоре после рекламы, я предложила переключить канал на какой-нибудь фильм. Псих с пультом радостно им защелкал, и вот уже все с интересом смотрят боевик. Но не проходит и 5 минут, как тройка больных испугалась пистолетов в кино и начала скорбно умолять о переключении на весёлый концерт в честь Дня народного единства. Но и этот канал надолго не прижился, тихие пациенты начали тихо протестовать против плохой музыки. Что ж, мы опять смотрим новости и грустно молчим.

Сколько раз я ни была в зоне отдыха, ни разу не видела, чтобы пациенты сумели между собой договориться и включить тот канал, который бы удовлетворял если не всех, то хотя бы большинство. Обычно споры заканчивались более-менее нейтральными новостями или музыкальными каналами.

Санитарки, сами любительницы присесть у телевизора, в основном относились к нам с уважением и иногда даже разрешали чуть-чуть посидеть перед экраном после отбоя.

Во время уборки одна санитарка сменила зловещую швабру на пылесос.

– Девочки, – добродушно обратилась к нам санитарка, – что смотрим?

– Муз-ТВ, – отозвался один из больных.

– А, ну так это можно смотреть и без звука!

Санитарка ногой нажала на кнопку включения пылесоса и, заслонив собой телевизор, начала уборку.

Я вышла из зоны отдыха, миновала очередь в общий туалет и зашла в свою палату. Собственный туалет – роскошь, доступная острым пациентам и тем, кто коротает последние дни до выписки в «люксовых» палатах.

Зайдя в туалет, я обнаружила, что нахожусь здесь не одна. Над раковиной полз таракан. Перебирая лапками по облупленной плитке, он на секунду замер и, как мне показалось, внимательно посмотрел на меня.

Я уже успела рассказать своим соседкам, что поступила в больницу не только с суицидальными мыслями, но и с галлюцинациями. Я в красках поведала им, как мне мерещились червяки и всякие насекомые. И вот они стали свидетелями, как я стою за стеклянной дверью в туалете и повизгиваю:

– Таракан, таракан! Мы тебя сейчас убьём!

Испугавшись, что у меня начался приступ с галлюцинациями, ко мне прибежала Мария и с облегчением вздохнула, увидев, как я туалетной бумагой размазываю по стене упитанного таракана.

– Ксюшенька, настоящий таракан! – улыбка Марии сияла. – Это был самый настоящий таракан! Слава тебе господи, живой!

– В его живости я бы уже не была так уверена, – я смыла бумажку с трупиком в туалет.

Это был тот удивительный случай, когда пара людей радуется появлению усатого насекомого.

После тихого часа нам выдали телефоны, и я поспешила рассказать обо всём случившемся родителям и друзьям. Маме и папе я преимущественно звонила, с друзьями же предпочитала общаться по переписке. В четвёртый раз пересказав историю с тараканом и соседями, я решила создать чат в Telegram и транслировать все истории туда.

С каждым днём абсурдных историй из психушки появлялось всё больше, росло и количество знакомых, которые просили добавить их в чат. Так из уютного чатика на пяток человек чат превратился в место обитания моих близких друзей, знакомых, бывших однокурсников и даже коллег Саввы, которых я едва знала. Вскоре флуда от всей этой компании стало больше, чем моих сообщений, и я решила переместить всю компанию в канал, назвав его psychostory. Функционал канала от чата отличается тем, что в первом случае нельзя оставлять комментарии, подписчик может только читать контент и никак с ним не взаимодействовать.

Однажды я запостила очередную историю и поделилась каналом с бывшей коллегой Катей. Катя – автор популярного Telegram-канала «Бьюти за 300» с несколькими тысячами подписчиков. Кате мои истории пришлись настолько по душе, что она решила дать на меня ссылку у себя в блоге. Я заснула с 30 людьми на канале, проснулась – с тысячью. Так началась моя незатейливая история блогерства.

Глава 3
Тихий час, постовая медсестра и общество анонимных санитарок

Нахождение в психушке напоминает день сурка:

7:00 – подъём (включают свет в коридоре, но не в палатах)

7:30-9:00 – открывают душевую (три кабинки без дверей на 55 человек)

9:30–10:00 – завтрак (всегда сладкая каша) и приём лекарств

10:00–13:30 – обход, общение с врачами

11:30–13:00 – посещения, прогулки с родственниками (по средам и выходным)

13:30–14:00 – обед и приём лекарств

14:00–16:00 – тихий час

16:00–17:30 – посещения и прогулки (в летний период)

17:30–18:00 – ужин и приём лекарств

21:00 – кефир и приём лекарств

22:00 – сон

Отличается лишь четверг. По четвергам давали запеканку. Она вкусная. В остальном время пребывания в психушке представляло из себя серую вереницу одинаковых дней.

В целом же досуг в психушке смахивает на прохождение увлекательного квеста. Сначала тебе нужно подчиниться абсурдным правилам (типа принудительного отбоя, вытаскивания шнурков и сдачи всех средств связи), затем ты запоминаешь, кто тут злодей, а кому надо улыбаться. У тебя даже есть цель: перейти из острой палаты в обычную, а потом и люкс. Делается это поэтапно: из острой палаты #1 тебя, спустя неделю, могут (а могут и не) перевести в #2, оттуда – в #3. Но только если хорошо себя ведешь, ешь всю кашу и не кричишь по ночам от галлюцинаций. Иначе проходить тебе этот уровень заново. При переходе на очередной уровень тебе открываются новые возможности: круглосуточный телефон, прогулки, арт-терапии, занятия лечебной физкультурой и т. д. Всего уровней 6 и конечный босс – в палате люкс.

Я пока в первой.

В строгой палате живёшь от конца тихого часа до отбоя. Именно на это время выпускают из камеры (или каюты, как в шутку мы называли палаты) и дают пользоваться телефоном. Wi-Fi был, пароля от него не было. Психушка полнилась своими абсурдными правилами, которые в основном исходили от санитарок. Как-то мне сказали, что большинство санитарок – бывшие пациентки, которые слишком засиделись в больнице. Видать, чтобы не выгнали, они мимикрировали, ну или эволюционировали в персонал. Но именно они, а не врачи, полностью контролировали пациентов, именно они проверяли наши тумбочки, пока нас нет, они воровали наши спрятанные конфеты и дорогие средства личной гигиены, они были с нами сутки напролёт и следили, чтобы мы не выходили за установленные ими невидимые рамки. А ещё они повелевают временем.

На деле тихий час длился с 13:30 до 16:10 ежедневно. На это время всю палату закрывают на ключ без единой возможности выйти. Догадаться, что тихий час близится к концу, возможно лишь по сгущающимся сумеркам за окном и по биологическим часам, ибо все другие отобрали, а телефоны ещё не выдали.

Настоящим сигналом к бодрствованию служит включение света в коридоре, но произойти это может и в 16:15 вместо 16:00 – тут уж как захочется санитарке. Заветный выключатель отполированным пластиком сияет над их столом. Нам всегда казалось, что санитарки испытывали своего рода кайф от украденного у нас времени. После того, как врубят свет, мы всё ещё ждём. Ждём, когда нас, наконец, откроют, и смотрим в стекло двери. Со светом наступают шаркающие психи, они меряют коридор шагами и заглядывают в нашу закрытую палату. Ведь так интересно, как мы тут, самые острые, самые тяжёлые больные. Вдруг разгрызаем себе вены и пишем прекрасные стихи кровью на стенах.

Как-то раз нас долго не открывали: больные за дверью успели десяток раз прочесать коридор, и мы прилипли к двери, готовые в любую секунду сорваться и выпрыгнуть в условную свободу. Ведь с этажа всё равно нельзя выходить. Куда выйти из своей палаты – тоже непонятно. Идти некуда. Но мы всё равно вываливаемся из комнаты, делаем пару шагов по коридору, изредка даже доходим до зоны отдыха с телевизором. И неизбежно возвращаемся обратно и ложимся. Но всё равно эти часы открытых дверей очень важны – необходимо знать, что у тебя есть свои права. Даже когда их, по сути, и нет. Как и паспорта, который предусмотрительно отобрали, видимо, чтобы пациенту было сложнее сбежать.

Когда стало совсем невтерпёж, мы начали стучать в стекло, жалея, что оно не решётка, а в руках ни у кого из нас нет железной кружки. Моя соседка Наташа решила вступить с санитаркой в диалог через дверь:

– Прошу прощения, – с небольшой робостью начала она, – а можно нам уже погулять?

– Ещё чего! – мигом нахохлилась санитарка. – Гулять она собралась! Сиди! Не видишь, что ли, сколько времени?

– Нет, – пожимает плечами Наташа. – Вы же отобрали у всех часы.

После этого заявления санитарка резко открывает заветную дверь и становится в проходе, заслоняя собой путь к бегству.

– А ну-ка, чего сгрудились у дверей? – машет нам санитарка, пытаясь разогнать, будто цыплят. – Чего надо?

После такого наступления часть психов ретируется, разговор подхватываю я:

– Погулять хочется, покурить, да и телефоны выдаются с четырёх часов.

– Курить только три раза в день! – душит правилами блюститель порядка.

– Я сегодня ни разу не курила.

– Вот и не кури! Сиди тихо! Не видишь, что ли, чем медсестры решили заняться?

– Нет, мне отсюда ничего не видно.

– Мы пьём чай!

– О’кей, но раз вы всё равно уже открыли дверь, можно нам выйти? – пытаюсь надавить на логику. – Подобная изоляция и несоблюдение режима как бы нарушает наши права!

– Ах права! Права, значит, решила тут качать! Дома этим занимайся, тебе тут не курорт!

Права тут диктую не я и даже не закон, и за всё пребывание в психушке я запомнила, что права на стороне санитарок, они тут почти самые главные.

Санитарка тем временем густо покраснела от моей неожиданной смелости и, развернувшись ко всем, громко заявила:

– Всё! Вот из-за неё, – тыча в мою сторону пальцем, – вся первая палата наказана! Знайте, кого винить! Сегодня без прогулок, сигарет и телефонов! Объявляю вам ка-ран-тин!

Дверь за ней захлопнулась. А психи, даже не бросив в мою сторону опечаленного взгляда, разбрелись по койкам. Не успели они поудобнее устроиться, как санитарка вернулась и увела меня, Наташу и новенькую Марию. В процедурном кабинете у нас взяли соскоб слизистой в анусе.

На этой эпичной ноте история о качаниях прав у большинства бывших пациентов бы закончилась. Я же расскажу, что было позже.

А позже было вот что: открыли всю палату, нас отпустили покурить, выдали телефоны, пустили в комнаты посещения и до отбоя не приставали. Санитарки могут придумывать правила, угрожать, задерживать тихий час и даже строить из себя надзирателей в тюрьмах. Но это не более чем спектакль и немножко синдром вахтёра. Большинство санитарок – добропорядочные сотрудники (не без своей специфики) и не забывают, что мы находимся в лечебном заведении, куда попали по собственной воле. Нет до конца абсурдных правил, всё подчинено своей логике, пусть она подчас и скрыта. Никто не вёл нас в наказание на соскоб, санитарка лишь удачно всё подстроила, выдав назначенную процедуру за наше наказание. К сожалению, большинство пациентов ведутся на эту ложную власть и во всех бедах и неприятных процедурах винят санитарок, которые сами действуют в рамках правил, продиктованных свыше. Санитарки в психушках – необычный народ. Но, в конце концов, кто останется нормальным на такой должности?..

Санитарки отвечают за чистоту в отделении: начиная от палат, процедурных и лекарственных кабинетов, заканчивая кабинетами врачей. Они помогают пациентам с ограниченной способностью к самообслуживанию (выносят утки, помогают мыться, кормят). Кроме того, помогают врачам и сестрам (отвозят пациента на обследование, привозят еду из пищеблока).

Один из главных стереотипов – те, кто работает в психиатрии, сами либо «психи», либо скоро ими станут. По статистике, количество психически больных в популяции в целом и в психиатрической среде в частности – одинаково. То есть, сколько продавцов, адвокатов, музыкантов болеют, столько и болеющих среди тех, кто имеет отношение к психиатрии. При этом, конечно, существует определенная тропность. Люди, работающие в психиатрии, чаще всего особенные. Не каждый же пойдет в такую специальность. Но здесь особенность рассматривается не в рамках того, что они, допустим, слышат голоса, а в том, что им интересна эта наука. Соответственно, действительно бывают случаи, когда санитарки, сестры, врачи либо переносили то или иное психическое расстройство, либо могут его перенести. Но не больше, чем в популяции в целом.

Особая функция санитарок – отбирать у пациентов всё, что может нанести им вред. Одно утро у меня началось с настоящего боя за право обладания ватными палочками.

Увидев, как я засовываю палочку себе в ухо, санитарка молниеносно подбежала ко мне и потребовала отдать упаковку с ватными палочками, руководствуясь тем, что я так досребу до мозга или выколю ими себе глаз. На что я показала ей свою прикроватную тумбочку с пятком ручек и двумя заточенными карандашами (вспоминается эпизод с Джокером). Санитарка осознала, что правила абсурдные, и с выражением тотального поражения на лице отдала-таки мои вещи. Это не значит, что правила существуют, чтобы их нарушать. Это значит, что во всём есть своя логика и если правда на твоей стороне, то и правила будут помогать тебе жить, а не мешать. Но всё же другим пациентам держать ватные палочки запретили.

Если представить иерархическую лестницу, то мы увидим следующие ступени послушания: на самой низкой ступени пациент, затем санитарка, рядом с ней, но чуть выше – младшая медсестра, затем идёт старшая медсестра, дальше – врач, а выше всех стоят права человека. Никто не бесчинствует и не пытается тебе навредить. Когда я осознала всю ту неразбериху, что творится в головах у больных, я начала вести своего рода просветительскую деятельность. Благо заняться больше в дурдоме особо нечем. Многие, даже взрослые дамы, со мной сдружились, и мне удалось узнать их получше.

Наташа, 40 лет

Слева от меня лежит самая обыкновенная женщина. У неё короткая стрижка и свежий загар, который выделял среди остальных бледных больных. Она попала в больницу, едва успев сойти с трапа самолёта, вернувшего её из отдыха в Турции. Наташа выглядит очень потерянной и очень хочет с кем-нибудь подружиться. Как и многие тут, она ищет поддержку. Однажды перед отбоем я сидела в столовой и пила кефир. Наташа предложила принести печеньки:

– Я сейчас схожу за ними в палату, ты только не уходи.

– Окей, – отвечаю я.

– Не уйдёшь?

– Не уйду.

И сердце сжимается. Всё-таки очень грустно видеть в одном месте столько несчастных людей. Так хочется, чтобы у каждого был человек, который поддержит и поможет справиться со всеми невзгодами. И не уйдёт. Не уйдёт.

Человек, проявивший максимальную преданность, человек, который ни разу не ушёл, – это Ирина Маратовна, постовая медсестра, работающая в отделении со дня его основания, вот уже 40 с лишним лет.

Она стройная, небольшого роста, с короткими русыми волосами и в изящных очках. Ирина Маратовна отдалённо напоминает Малышеву, будь та поменьше. Сходство не ограничивается внешними факторами. Понятие «норма» – одно из любимых слов в лексиконе медсестры. Ирина Маратовна соткана из телепередач Первого канала. Ни одна из её смен не обходилась без модного приговора. Она могла подойти к вялоплетущемуся по коридору пациенту и непринуждённо завязать разговор:

– Вчера в «Модном приговоре» передавали, что штаны такого цвета стоит сочетать с кофточкой более тёплых тонов. Попроси маму, пусть привезёт тебе что-нибудь другое. И причешись, ради бога.

Казалось бы, абсурдно давать такого рода советы в психушке, но многие больные находились в таком состоянии, что могли неделями не переодеваться и не притрагиваться к расчёске. В таких случаях советы Ирины Маратовны выводили пациентов из состояния замкнутого овоща и заставляли вновь обратить внимание на бытовые повседневные вещи. Большинство из нас старалось держать себя в чистоте, причёсываться, не забывать про смену одежды. Мы не воспринимали больницу как какое-то внешнее, уличное место, нам удобнее было ходить в пижамных штанах и мягких тапочках. Но были и те, кто брал с собой платья и наводил марафет каждое утро. Тональный крем, тушь, стрелки неровной рукой. В такие моменты девушки будто оказывались дома, на них было приятно смотреть, как на «нормальных» людей. Вот только трясущиеся руки их подводили.

Ещё давным-давно я читала историю про англичанина, который чудом смог спастись при кораблекрушении. Его выкинуло на необитаемый остров, где он одиноко провёл несколько лет. Но однажды его костёр увидели военные и причалили к острову. Каково же было их удивление, когда к ним навстречу, весь в тряпье, вышел гладковыбритый мужчина! Оказалось, что к острову прибило несколько чемоданов, где в числе прочего была и бритва. Каждый свой день англичанин начинал с привычного бритья. Он сказал, что выполнение этого ритуала стало единственным, что позволило ему не сойти с ума.

Ирина Маратовна старалась сделать так, чтобы и мы не забывали о том, что жизнь не закончилась, «спасение» рядом и стоит всегда быть начеку и хорошо выглядеть. Это заявление применимо к молоденьким девушкам. С более старшим поколением всё обстояло несколько сложнее. В моём отделении лежат исключительно девушки от 15 до 55 лет. Мужское, детское и пожилое отделения располагаются на других этаж. Но одну пожилую даму держали у нас на этаже из-за остроты её состояния. В других отделениях попросту нет такого строгого режима и «первой» палаты. Но выделялась она не своими седыми волосами, а гримасой ужаса и боли, что не сходила с её лица даже во сне. Скорее всего, у неё что-то не так с мышцами лица, я не знаю, но выглядело это пугающе. Пообщавшись с ней немного, я поняла, что она страдает хлеще всех нас, суицидников. Абсолютно всё ей кажется враждебным. Однажды она указывала трясущейся старческой рукой в сторону очереди за едой, но не смогла вымолвить ни слова – молчаливое рыдание захлестнуло её. Конечно же, мы все расступились, пропуская её без очереди. Женщина сделала пару неуверенных шагов и застыла. Кажется, у неё просто закончились силы. Она стояла и тряслась от слёз и ужаса. Одна из нас позвала медсестру:

– Прошу прощения, тут женщине плохо!

Рослая медсестра с суровым лицом и уставшим взглядом даже бровью не повела, лишь кинула в нашу сторону:

– Ой, девочки, успокойтесь уже, а.

И вышла из столовой.

Пришлось нам своими силами успокаивать эту женщину, сажать за стол и уговаривать поесть.

Такие эпизоды были одними из самых пугающих для меня в больнице. Равнодушие некоторого персонала поражало. Скорее всего, таких рабочих поражал синдром профессионального выгорания. Но когда ты наблюдаешь всё это изнутри, причины равнодушия становятся не важны. Сил продолжать борьбу за своё выздоровление становится всё меньше каждый раз, когда ты лицом к лицу сталкиваешься с бедой, а люди, которые должны помогать, просто выходят из помещения.

Ирина Маратовна не такая. Ей до всего было дело. Она даже следила за тем, что мы читаем. У бедной Марины Стивена Кинга практически насильственно отбирали. С боем удалось доказать, что не все его книги – ужасы. Настоящие ужастики иногда можно было услышать в коридоре из разговоров санитарок и медсестёр. Был период, когда они несколько дней обсуждали сюжет телепередачи, в котором рассказывалось, как подростки мучили животных. Во время тихого часа персонал садился на диван возле острой палаты и в красках описывал все издевательства с отрубанием лапок и хвостиков. Больные, запертые в своих палатах, ёжились под одеялом, не имея возможности отгородиться от этих подробностей.

Много всего абсурдного исходило от персонала. В коридоре всем желающим читали проповедь о том, как сохранить дома мебель в хорошем состоянии. Говорилось, что необходимо гладить стол, стул и приговаривать слова любви, тогда они тебе прослужат верой и правдой много-много лет. Толпа психов тогда обступила стол медсестры и завороженно на него смотрела, пока Ирина Маратовна рассказывала, как стол стоит на этом месте ещё с советских времён. К вещам в принципе был огромный пиетет. Стоило пациентке случайно испачкать одеяло фломастером, как это сразу же замечалось персоналом. В таких случаях санитарка могла заставить девочку помолиться за одеяло, чтобы то её простило и продолжало греть.

В большинстве своём санитарки очень прямые и религиозные люди. Они могут ставить клизму пациенту, а между собой обсуждать замысел божий. Они настолько часто говорят о хождении в церковь и кому они там ставят свечи, что уже и не разберешь о чём речь: о свечах против запора, о свечке за упокой или вовсе о церковных свечах в попы психически неуравновешенных больных.