Фиалковое сердце Питбуля

3

Ненавижу, когда меня называют псом, но именно за схожесть в норове, именно норове, а не характере – так говорил отец, – я и удостоился своей клички. А дал мне ее никто иной, как он сам. Выплюнул это сравнение после очередной моей потасовки в школе, и оно прицепилось к коже мертвой хваткой, а потом пропитало собой полностью, до мозга костей.

Школа… Лучше бы отдали в обычную… Закрытое, мажористое учреждение, из которого меня пытались вытурить раз двадцать или тридцать за нарушение правил. А я не любил и не люблю правила, ограничивающие меня хоть в чём-то. Я игнорировал долбаный пиджак, делающий меня похожим на сотни других, и ходил без него в рубашке с расстегнутым воротом – единственный компромисс, – потом, в старших классах, забил и стал закатывать рукава. Уже сознательно подбешивая учителей и директорат особенно. Выгнать меня не могли. Формально я соблюдал правила и приходил в форме, а когда директриса не выдержала и решила ткнуть мне пальцем в устав, я с улыбочкой попросил показать в нем строку, в которой говорилось бы хоть слово про количество застегнутых пуговиц. И ее не нашлось.

– Брюки? Они у меня на ногах. Рубашка? Вот она. Пиджак? Я в нем потею, а все должно быть чистым и опрятным, – усмехнулся и, расстегнув ещё одну пуговицу, пошел к дверям, бросив на пороге, – Даже цветовая гамма строго по правилам.

В десятом классе стал приезжать на учебу на мотоцикле, доводя весь преподавательский состав до белого каления рокотом выхлопа «Харлея» – место для парковки я выбирал исключительно под окнами директрисы или учительской. Каждое утро она испепеляла меня ненавидящим взглядом через стекло – единственное, что могла сделать, а одноклассницы и девчонки постарше стайками летели потрогать кожаную обивку сиденья, рукоятку газа и хромированные дуги. Строили глазки и упрашивали покатать после уроков. Наивные.

– Села – дала, – грубо отшивал с ходу каждую, но находились и те, кто садился.

Чтобы дать за несколько километров собственных испуганных визгов – обожаю скорость. Дать, а потом шушукаться в сторонке со своими подружками и бросать ревнивые взгляды в сторону очередной осмелевшей «жертвы».

И первые драки были именно из-за телок. Обидевшиеся ухажеры принципиально не видели различия между сучками, запрыгивающими на мот ради пары пунктиков в табеле о крутости, и нормальными девушками, которые даже близко не подходили или обходили меня стороной. Обижались ещё больше, услышав эту правду в лицо. Правда – она всегда больнее сладкой лжи. Особенно подкреплённая парой ударов, если не хватало мозгов принять ее и уяснить с первого раза.

Гёте и Боск нарисовались на первом курсе. К его окончанию я сколотил свой первый капитал удачно вложив деньги за проданный мот и «карманные». На втором пересрались и разбежались, чтобы снова пожать друг другу руки на четвертом. За два года до них дошло, что свое я не собираюсь пилить поровну из-за эфемерной «дружбы». Заработал – твое, не заработал – гуляй. А в плане вариантов где срубить побольше, не подставляясь, моя голова работала в разы лучше, чем две их вместе взятые. Спасибо папиному криминальному прошлому и уголовному кодексу на полочке в библиотеке. Приняли эту данность и больше не лезли в «партнёрство», заняв место рангом пониже.

Тачки и недвижимость – два кита, на которых легче всего подняться. И сорваться, если вовремя не успеть соскочить. Мы спрыгнули на пике, обзаведясь связями и в криминальных сферах – снова спасибо папе, – и в тех, что так старательно этот криминал отрицают и даже борются с ним. А потом был тот самый тендер на реставрацию фасадов в исторической части города и дуло пистолета, уперевшегося в мой лоб. Нюх на деньги мне передался от отца. Как и характер. Правда выкрученный на максимум теми основами и принципами, которые он мне вдалбливал с пеленок. Сам научил тому, что узнал, и самому же пришлось отступиться, скрежеща зубами, когда увидел кого вырастил.

– Тебя проще пристрелить, чем заставить отдать кость, в которую ты вцепился, – хрипел он, отводя ствол в сторону.

– Ты сам назвал меня Питбулем. А к ним никогда не стоит подходить во время кормёжки.

– Не подавись, откусывая слишком большой кусок, Назар.

– Не переживай, проглочу.

Откусил. И проглотил. Но показалось мало. Аппетит пришел точно по расписанию – во время еды.

Скинув ненавистный пиджак на кровать, медленно обхожу спальню. Открываю окна, чтобы выветрить, въевшийся кажется в сами стены, запах Жанны. Приторно-сладкий и насквозь фальшивый, как у многих таких же, как и она, охотниц на чужие кошельки. Даже смешно от того, что так долго не смог раскусить. Разбираться в причинах почему нюх на подобных подсосниц впервые дал осечку не стал – думать лучше на трезвую голову, а в ней ещё кипело от самого факта предательства.

– Глок!

– Да, босс.

– Вызови клининговую. Пусть сегодня же все отдраят до блеска со своей самой лучшей химией, а потом повторят ещё раз.

– Сделаем, босс. На квартиру тоже отправить?

– Там этой крысы не было.

Раздеваюсь до трусов, достаю из шкафа футболку и джинсы – лучшее лекарство от всех нервов не переваривает официоз и галстуки. Одеваюсь и иду босиком в гараж, где рядом с черными, как сама ночь, Trackhawk’ом, Camaro и Hellcat’ом приютился кроваво-алый Ducati Monster.

– Ну что, песель, погоняем? – спрашиваю, щелкая по носу оскаленную морду питбуля на баке, и достаю из металлического ящика в углу кожанку со вставками на локтях и спине, мотоциклетные ботинки, перчатки и шлем.

Отсекать ненужное и остужать нервы еду на загородную гоночную трассу, отгроханную одним из бывших «компаньонов», у которого на первых парах заказывал тачки под запросы клиента. Дёшево купил, дорого продал, выручка в карман – простая схема и золотое правило торговли. Правда в уголовном кодексе это статья 166 пункт «б», а в простонародье – «угон, совершенный группой лиц по предварительному сговору». Но, если не пойман, не вор, а уважаемый бизнесмен. И именно уважаемый бизнесмен сейчас выкручивает рукоять газа, чтобы пощекотать себе нервы.

Скорость обостряет одни чувства и притупляет другие. Она циничным скальпелем отсекает ненужные переживания по поводу предательства шлюхи Жанночки, выводя на первое место инстинкт самосохранения. Отец всегда говорил, что все, без чего можно обойтись, стоит пускать в расход без сожаления. Поэтому, адьес, ненужная Жанна. Физиология решается без твоего присутствия и гораздо менее затратным способом. Но все это потом. Сейчас я хочу догнать «Субару», несущуюся в сторону трека. Склонившись ниже, почти сливаясь в одно целое со стальным монстром, выкручиваю газ на полную и, поравнявшись с машиной, показываю ее водителю большой палец. Он, вернее она, тоже топит в пол, кивает в ответ – закусились, да? – и выжимает все до последней капли из движка.

«Неплохая у тебя игрушка, – хмыкаю, по достоинству оценив растущую скорость на спидометре. – Только у меня лучше!»

Зависть – не лучшее качество в человеке. Только я все же испытал его, увидев количество «Геликов» на парковке у офиса отца и толпу братков с лысыми черепушками в холле перед залом для переговоров. Большинство – тупые как пробка. На лицах не обезображенных интеллектом натянута маска важного секьюрити Босса. Естественно своего. Глок, идущий за моей спиной, сейчас с похожей, но у него есть извилины и в голову он, к счастью, не только ест. Иногда даже читает. Особенно после нашей с Гёте болтовни на какую-нибудь тему из области современной архитектуры или искусства, от которых у охранника глаза лезут на лоб. Но виадук от аквидука уже год как отличает, чего не скажешь об остальных «важных и широких брониках». Тупое мясо. А Арсению сейчас хорошо. Жарится на пляжике в Малибу, коктейльчики потягивает…

– Питбуль, оружие. Глок, ты тоже, и останься здесь.

Передаю ствол Бате, начальнику охраны отца, оскаливаясь на притихших в миг «братишек». Смотреть в мою сторону в открытую очкуют, но спиной чувствую косящиеся взгляды. Ну да, сын Счетовода собственной персоной на сходке. Это явно что-то новенькое и странное.

– Назар, – Батя выразительно смотрит на мою левую руку и протягивает ладонь.

– Это же зубочистка, Батя, – усмехаюсь, доставая стилет из рукава. Ох, как же долго я ждал подходящего момента вернуть ему шуточку по поводу моих предпочтений в ножах.

– Давно Питбулю нужны зубочистки, чтобы перегрызть кому-нибудь глотку? – улыбается, перекладывая оружие, мое и Глока, в коробку.

– Два один? – спрашиваю и развожу руки в стороны, чтобы Батя мог проверить меня на возможные «сюрпризы» металлоискателем.

– Вроде того, Питбуль. Проходи, Счетовод тебя уже ждёт.

– Глок, – киваю своему «бронику» на диванчик рядом со столом секретарши. – Попроси девочку принести тебе что-нибудь более серьезное, чем кроссворды и «Penthouse». Лучше с третьей полки из библиотеки отца с зелёным корешком. Тебе зайдет.

Глаза братков все же дёргаются в мою сторону и сразу снова утыкаются в журналы, будто ничего не услышали. Только желваки выдают – заходили. Уловили что-ли намек единственной на всех извилиной? Уловили. С улыбочкой обвожу их взглядом, ища хотя бы одного, кому хватит смелости оторвать взгляд от страниц с полуголыми телами, и огрызнуться. Дураков нет. За сына Счетовод может спросить, если будет у кого спрашивать. После Питбуля.

За двойными дверями, в каждой из которых сюрпризов столько, что Монетному двору в самых радужных снах даже и не снилось, дым коромыслом. Под потолком плотные клубы дыма сигар, в воздухе выхлоп «ылитных» коньяков и вискарей – уважаемые бизнесмены будто собрались с одной единственной целью – проверить вытяжку на прочность, а все это неторопливое обкашливание вопросов – лишь побочный процесс. Чисто забить эфир. Чисто и конкретно. Две трети собравшихся – урки урками, вовремя сменившие кастеты и стволы на костюмы от Бриони и «Паркеры», оставшаяся так ими и осталась, навечно застряв в девяностых. И Счетовод во главе стола – пахан для одних и отец для меня, – здесь дон Карлеоне. В пальцах левой руки небрежно покачивает стакан с бурбоном, между пальцев правой порхает очередной подгон от братков. Все тот же «Паркер», но в платиновом корпусе, который отправится в ящик, стоит закрыться дверям за последним из дарителей, и больше из него никогда не появится на свет. Отсекать ненужные понты – один из жизненных принципов и вынужденная мера. Кто и что запихал в ручку никому не известно, и с чернилами всегда морока. Проще взять шариковый «Erich Krause», чтобы поставить подпись. Главное, подпись, а не то, чем она нанесена.

– Господа, – отец поднимается с кресла, кладя обратно в коробочку подарок. – Мой сын.

В двух словах звенит сталь, за которой мало кому заметна гордость. Когда ты видишь ее проявления каждый день, но в сторону родного брата, в свой адрес чувствуешь подкоркой как чужеродное пятно. Прохожу, кивнув всем и никому, опускаюсь в единственное свободное кресло по правую руку от отца и тянусь к одинокой бутылке «Perrier». Сознательно или нет отец приказал принести воду, но этот акцент сейчас зачем-то нужен ему больше, чем мне. Я бы не отказался от того же бурбона. Даже по законам Соединённых и не очень имею право пить. Делаю глоток, смачивая губы, и сразу же за ним второй – горло сохнет от прозвучавшего:

– С этого момента Питбуль – моя правая рука. Запомните, что теперь его слово равно моему.

Слишком буднично для человека выстроившего империю, и достаточно медленно, чтобы ни у кого не возникло даже намека на вопрос кому эта империя достанется.

Если поставить перед ослом два стога сена – он сдохнет от голода, выбирая тот, из которого будет есть. Вечно голодный питбуль сожрёт все, что ему предложили, облизнется и потребует добавки.

Сын Черкесса решил обговорить предложение через отца, чтобы тот, видимо своим авторитетом, выбил более гуманные условия. Не знаю на что он рассчитывал – свою кормушку я бы не отдал никому, – только в свете последних новостей и ему, и Черкессу стоило триста раз подумать прежде чем открыть рот и изъявить желание соваться в город. В мой город. Правая рука Счетовода быстро просчитала плюсы и минусы открывшихся возможностей и начала кроить, отгрызать и диктовать условия. Свои. Чуть отпустить поводок, чтобы не задохнулись, но затянуть ошейник так, чтобы малейший рывок передавался прямиком в горло. В бизнесе нет места чувствам. Есть сухие цифры, и им плевать на жалость. Доход минус расход равно прибыль. А в какой фантик это обернуть – не важно.

Перепилив сферы влияния, чтобы ни у кого не возникало междуусобных стычек и каждый отвечал только за свое, обвожу тяжелым взглядом собравшихся в зале. Не нравится. Даже курить не курят.

– Через полгода ваша прибыль вырастет, господа. Возражения и предложения?

Тишина. Звенящая и хрустящая купюрами. Только этот хруст слышат единицы: Хан, получивший контроль над всеми клубами империи, Вага с рынком тачек и отец. Его улыбка – немое подтверждение правильности каждого моего слова. Он вырастил Питбуля, отточив его клыки до бритвенной остроты, а потом, когда ему стало тесно, выпустил на волю, сказав: «Фас!»

– Господа, прошу любить и жаловать. Это мой сын.

4. Эва

Я снова кручу в руках три визитки в блестящем зажиме, найденные в кармане куртки. Кручу и не решаюсь позвонить ее владельцу. Странная оторопь и холодок пробегают по спине, когда в очередной раз «созреваю», что сегодня точно позвоню, и решительно залезаю ладонью в карман за визиткой, чтобы набрать указанный на ней номер.

– Эвка, давай я позвоню, если боишься? – Маня, уже не первый день видящая мои сомнения, подтягивает коленки, обхватывает их руками и осторожно трогает подкладку куртки лежащей на столе. – Дорогущая, наверное.

Киваю невпопад, то ли соглашаясь с ее предложением, то ли предположением о стоимости, и дёрнув подбородком прячу визитки обратно, а саму куртку в шкаф. Вроде бы и сказать спасибо хочется, и ступор накатывает, как в памяти всплывает тот вечер.

«Завтра. После репетиции точно позвоню,» – мысленно киваю своим мыслям и с каким-то облегчением закрываю дверь шкафа-купе, разворачиваясь к соседке по съемной квартире – единственной, кому рассказала о том, что на самом деле случилось. Родителям не скажешь, с ума сойдут раньше. Как сама не свихнулась, не знаю. В памяти – каша из разрозненных картинок, насквозь пропитанных леденящим душу ужасом, лица перекошенные животной похотью, ощущение шарящих под юбкой потных рук и безысходности. А потом две вспышки, снова чьи-то руки, но уже другие, и голос, голос, голос. Он все время что-то спрашивает, я ему отвечаю – все что угодно, лишь бы не видеть те лица. Подъезд, квартира, закрыться на все замки, моргнуть светом…

Манька больше меня ревела на кухне и выпросила на работе целых три выходных, чтобы не оставлять меня одну – побоялась, что я натворю непоправимого. Мне в ее голове так и виделось залезть в петлю, наглотался таблеток или располосовать себе вены. Ничего из этого, конечно, я делать не собиралась. Выревелась, когда спал первый шок, и забралась отмываться в ванную, увидев свои перепачканные ладони. Потом ещё раз, когда допенькала, что не приди ко мне на помощь этот парень со своим другом, три отморозка, увязавшихся за мной буквально от дверей школы, точно сотворили бы то, после чего жить не захочется. И уже с Манькой, вернувшейся со смены и своих занятий. Срезала, называется, на свою голову, пытаясь оторваться, вместо того, чтобы вызвать такси или идти по нормально освещенной улице, и нашла приключений на задницу. Тихий ужас. Передернув плечами, забираюсь на свою кровать и чуть ли не в точности копирую позу Маньки, а она спрыгивает со своей и садится рядышком, обнимая так, будто сможет закрыть собой от дурных мыслей:

– Эва, я теперь тебя встречать буду.

– Мань, ну вот тебе делать больше нечего? Мало своих забот? Через полгорода мотаться станешь?

– Стану. Зато вдвоем не так страшно. И я знаешь как кричу, если что? Всех на уши поставлю!

– Если только, – улыбаюсь, обнимая голосистую подругу.

Что-что, а визжит она по любому страшному поводу, так, что уши закладывает. Сама худющая, как смерть – смотришь, того и гляди сломается, а голосина ого-го! Уговорила как-то раз ее сходить со мной в кино на новую часть «Пилы». Так через двадцать минут нас с Манькой оттуда выпнули поганой метлой как раз за эти самые ультразвуковые визги. Ещё и деньги за билеты возвращать отказались. Обидно, конечно было, но половину слов, которые нам кассирша говорила, я даже не расслышала, а вторую больше по губам прочитала – в голове после Манькиных вокализов звенело, будто там бесконечный склад хрусталя со стеллажами под самый потолок разбивается на мелкие кусочки.

– Только баллончик перцовый тебе все равно купим. И шокер. Я на работе у ребят из охраны спрошу какой лучше взять.

– Ты? Спросишь? На работе? – переспрашиваю, деля предложение на слова, и не верю.

Раньше метеорит шарахнет Маньке прямиком в голову, чем она заговорит с кем-то сама.

– А вот возьму и спрошу! – упрямо твердит она, сжимая маленький кулачок. – Вот прямо завтра выйду на работу и спрошу, – что-то мысленно перебирает, шевеля губами, и уже тише и не так уверенно добавляет, – если на смене не эти будут.

«Эти» – новые охранники, пугающие Маньку одним своим видом. Вроде бы уже прошло достаточно времени с момента их появления в клубе, где она подрабатывает, но к бугаям «вот с такенными плечами» до сих пор не привыкла.

– Спроси, – киваю, соглашаясь, а сама не уверена, что, повторись подобное, успею сообразить его достать.

И снова липкой волной накатывает ужас, от которого ничего не помогает и никуда не спрятаться. Всхлипнув, закапываюсь в Манькиных руках и трясусь зайцем, кусая губы, чтобы не разреветься, а она покачивает меня, спрыгивает с кровати, достает из шкафа куртку, накидывает ее мне на плечи, заворачивая в нее, будто в кокон. Странно, что совсем не помню лица того парня, только его голос и вопросы про морковку и шоколад. Но они, зазвучав в голове, что-то перещелкивают, закрывают собой страшные картинки. Надо позвонить и вернуть куртку. Завтра обязательно позвоню, только страшно, что, отдав ее, не останется ничего, что сможет стирать из памяти воспоминания.

Две недели, потом ещё одна, а куртка все так же висит на плечиках в шкафу. Она спасает меня лучше, чем купленный шокер и перцовый баллончик. Одним своим видом. Я уже запомнила каждый шов, рассматривая ее и пытаясь выудить из памяти лицо парня пришедшего на помощь, но так ничего и не вспомнила. Вместо него все время появляется какое-то размытое пятно, и память никак не хочет наводить резкость. Иногда кажется, что, столкнись я с ним на улице, пройду мимо и не узнаю. Пока не окликнет. Это даже смешно с одной стороны. А с другой… Он мне помог, довёз до дома, дал свою куртку, а я ее не возвращаю и даже спасибо не сказала. Такая вот благодарность. Присвоила себе чужую вещь, а о том, что человеку она нужна, не подумала.

Уже, наверное, в сотый раз достаю ее из шкафа, лезу в карман за визитками, читаю имя и фамилию, Назар Авалов, и все же звоню, не зная что ему скажу и как объясню столь долгое ожидание.

– Слушаю.

Голос в трубке звучит так неожиданно, что у меня язык прилипает к нёбу. Силюсь выдавить из себя хотя бы «здравствуйте», но ничего не получается. А повисшая тишина лишь сильнее сковывает горло.

– Жанна, если это ты, лучше не звони больше. Не испытывай мое терпение. Оно не безгранично. Ясно? Этот номер я тоже заблокирую, в последний раз. Ещё раз наберёшь, разговаривать будем по-другому.

– Здра… – сиплю, еле шевеля губами, больше пугаясь того, что не смогу позвонить, чем тона, с которым говорил Назар. – Здравствуйте, Назар, – все же выдавливаю я и снова слушаю тишину.

– Кто это?

– Эва. Эвридика, – собственное имя получается произнести немногим легче, а в динамике раздается негромкий смех.

– Здравствуй, Эвридика. Извини, что тебе пришлось такое выслушать.

– Ничего страшного. Я, наверное, выбрала не совсем удачное время, чтобы позвонить, – замолкаю, собираясь с мыслями, как лучше объяснить ему кто я такая, но парень, видимо, догадался раньше.

– Хочешь вернуть куртку, Эвридика?

– Да. Вот нашла визитку в кармане… случайно…

Господи, какой бред я несу, чувствуя себя чуть ли не воровкой, только в трубке снова звучит смех и потом вопрос:

– Когда тебе будет удобнее, Эвридика? Назови время и место, я подъеду.

– Может, сегодня? В восемь, если вам будет удобно.

– Хорошо. А где?

– Знаете кофейню «Четыре»?

– Да. В восемь, кофейня «Четыре». Тогда я не прощаюсь.

– До свидания… В смысле, я тоже не прощаюсь, – хочется влупить себе со всей дури по лицу, чтобы перестать морозить чепуху, но мой язык будто решил пожить своей, отдельной от головы, жизнью. Выдыхаю и произношу уже более осмысленное, – До вечера, Назар.

– До вечера, Эвридика.

В трубке звучат короткие гудки, а я смотрю на отражение в зеркале и все же смачно хлопаю себя ладонью по лбу. Позвонила сказать спасибо, называется…

– Я с тобой!

Манька, узнав куда я собираюсь, чуть не бегом летит на кухню выложить купленные продукты, а потом выволакивает из кладовки зонт-трость, хотя на небе нет ни облачка и синоптики в один голос обещали ближайшие несколько дней без осадков.

– Мань, зонт-то тебе зачем?

– На всякий случай, – взмахивает им, будто примеряясь, и сама себе кивает, – Вдруг отбиваться придется, так я ка-а-а-ак тресну! – снова замахивается, изображая, как именно будет бить потенциальную жертву. – Мало не покажется.

– Ну да, – прыскаю от смеха, но отговаривать подругу не отговариваю – бесполезное занятие.

Она с этим «холодным оружием» в обнимку смотрится похлеще любой комедии – кто за кого держится не поймёшь с первого взгляда. Только по боевому настрою в глазах можно угадать, что хворостинка рядом с зонтиком – гроза всех криминальных элементов, а никак не наоборот. Складываю куртку в пакет, стараясь ее не помять, и вызываю такси, больше для того, чтобы не пугать прохожих Манькой Маклаудом, чем из-за боязни дойти до кофейни пешком. До нее ползком можно добраться за десять минут, а на машине и того меньше. Даже таксист удивляется, услышав адрес места назначения, и переспрашивает точно ли нам нужна кофейня «Четыре».

Я занимаю столик рядом с окном, Манька, садится через один, чтобы бдить со стороны, а до восьми ещё минут двадцать – мы вышли слишком заранее. И все это время я думаю о том, как узнаю Назара, если все, что помню, голос. Всматриваюсь в подъезжающие машины и вздрагиваю, когда рядом возникает мужская фигура и опускается на стул напротив.

– Добрый вечер, Эвридика. Это тебе.

Мой взгляд прилипает к букету из морковки, на губах возникает глупая улыбка, расплывающаяся шире от негромкого:

– Улыбка девушки с таким именем – невероятное сочетание.