Фиалковое сердце Питбуля

© Лана Муар, 2022

ISBN 978-5-0056-3064-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Назар

– Знаешь, почему он до сих пор ещё жив, Глок? – спрашиваю, откидываясь назад, и древний, полуразвалившийся стул, на котором я сижу, жалобно скрипит, добавляя трагических нот в происходящее в комнате загородного домика.

– Хер знает, босс. Вряд ли он вам нравится. Может, лучше его спросить? – пнув носком ботинка под ребра связанного по рукам и ногам Рыбу, валяющегося у моих ног, опускается на корточки, долго всматривается в опухшее от побоев лицо и мотает башкой. – Не, босс. Он похоже тоже не в курсах. Или есть варианты, Рыба? Чего мычишь? Жить хочешь, сука?

– Естественно хочет. Всему живому, даже последней твари, очень хочется пожить подольше и послаще, – поворачиваю голову, осматривая развал вокруг.

Боск и Кайф заканчивают переворачивать ящики шкафов, вытряхивая их содержимое на пол, Гёте медленно перелистывает страницы понравившейся ему книги – снова нашел что-то на немецком и в ближайшие дни будет цитировать одному ему понятное. И только Глок, неторопливо накручивающий глушитель на ствол пистолета, вроде как не при делах, хотя свои он уже закончил и, отчитавшись, что два телохранителя Рыбы в соседней комнате проснутся исключительно в следующей жизни, с радостью готов потрепаться о чем угодно. Не лучший собеседник, но туповатость Глока с лихвой перекрывает одно его качество, которое крайне редко встречается в людях – верность. Она либо есть, либо ее нет. Никаких полумер и промежуточных состояний. И, к сожалению, у Рыбы второй вариант – полное отсутствие.

– Что самое сладкое, Глок? – спрашиваю, кивнув Боску и найденному им мусорному пакету с наличкой. – Пересчитай.

– Сахар? Не! Этот… кулум?

– Лукум! – усмехаюсь и отрицательно мотаю головой. – Мимо.

– Босс, я хер знает. Я сладкое с армейки не особо. Сгущенка что ли? – Глок чешет своей пятерней затылок и удивленно таращится на Гёте, когда он захлопывает книгу и произносит:

– Если не знать босса, то правильный ответ – лугдунам или N- (4-цианофенил) -N- (2,3-метилендиоксибензил) гуанидиноуксусная кислота, а так он про жизнь.

– Иди в жопу! Кислота кислая!

– А вот тут ты не прав, Глок, – поднимаюсь на ноги, стряхивая с брюк пылинки. – Кислота, может, и кислая, а ее соединения не всегда. А жизнь, какая бы она ни была, все же слаще, когда осталось совсем немного. Да, Рыба? – смотрю в умоляющие глаза и, хрипя, произношу, – Кончай его.

Глухой хлопок, аккуратное отверстие ровно по центру лба и медленно расползающаяся по затоптанному полу лужица крови.

– Гете, бабки Счетоводу. Боск с Кайфом, упакуете тело Рыбы и отвезете к дому Хана. Скажете, что вопрос решен. И не жалейте пакетов. Тачку уляпаете, сами отмывать будете. Глок, ты как на счет пожрать?

– Я всегда за, босс.

– Тогда поехали.

Я не люблю новомодные и шумные места в центре, предпочитая им простенькие рестораны или кафе. В городе их в разы больше и готовят в них иногда не в сравнение лучше. «Генацвале» – одно из таких. Можно сказать, что любимое. Добротная тяжёлая мебель под трактирную старину, чтобы даже трезвые не смогли помахать ею или сломать, музыка на фоне, не мешающая разговаривать, домашняя кухня и седой старик Алико – повар, знающий о мясе, если не все, то практически все. Он неизменно выходит в зал поздороваться. Как чувствует, что приехал я, а не кто-то другой. Благодарность – ещё одно качество, которое мне нравится в людях.

– Здравствуй, дорогой. Кушать будешь или, как в прошлый раз, поковыряешься и уедешь не попрощавшись?

– Не обижайся, Алико. Дела были срочные.

– Понимаю. Дела решать надо, чтобы кушать спокойно и вкусно, а с нерешёнными делами язык вкуса не чувствует и желудок не радуется, – качает головой, провожая нас к моему любимому столику в углу. – Что хочешь, дорогой? Шашлык есть, стейки есть, долма есть. Хочешь, рыбу сделаю, пальчики оближешь. Вах, какую привезли. Свежая, красивая, всем форелям красотка! Вах! – причмокивает губами и жмурится, от чего вокруг глаз становятся чётче видны по-стариковски хитрые лучики морщин.

– Давай ее. Глоку стейки. Штук пять. Зелени какой-нибудь и бокал твоего вина. Один. Глок за рулём.

– Вай, какое счастье для старика! Какой аппетит! Присаживайтесь! Алико мигом все сделает! Моргнуть не успеешь.

– Не торопись, я сегодня никуда не спешу.

Глок скидывает на скамью куртку и незаметно убирает в ее складки ствол из наплечной кобуры, чтобы не отсвечивать им и в то же время всегда держать под рукой. Здесь, в углу, самое безопасное место – Алико после нашего знакомства сделал небольшую перестановку, убрав соседний столик, и повесил шторку, через которую я вижу вход и все происходящее в зале, а меня, наоборот, практически не видно. Только массивная туша Глока, опускающегося напротив, перекрывает собой большую часть обзора – садится, закрывая собой от первого возможного выстрела. Если кто-нибудь все же решится на такое, у меня будет пара секунд, и их хватит, чтобы среагировать – выхватить аккуратный Glock 19, уменьшенную копию ствола Глока, или любимый стилет из рукава. Дальше загадывать бессмысленно. Одно точно – я начну продавать свою шкуру. Как можно дороже и уже без вопросов чем вызван такой интерес к моей персоне. Вопросы задам после. Тем, кто послал. Шестерки-быки – тупой расходный материал, и спроса с них никакого.

Тихий звук цокающих каблучков, Глок тянется к куртке и возвращает ладонь обратно, на стол, когда я делаю едва заметное движение головой. Нанико с двумя бокалами вина на подносе смущается от того, что ее дед спит и видит, как выдаст внучку замуж за уважаемого человека, а этот уважаемый человек никак не хочет видеть в своих сновидениях не по возрасту зрелую девочку, прячущую небольшой шрамик на щеке за густыми распущенными волосами. Красивая. Расцветает все ярче, и это сложно не замечать, но в мою память врезались насмерть испуганные глаза и крупные капли крови, падающие с подбородка на дрожащие коленки, притянутые к груди.

– Здравствуйте, Назар, – улыбается, осторожно опуская поднос на стол.

Алико снова выбрал семейные реликвии – червленое серебро с чеканкой и хрусталь, заполненный до краев своим лучшим вином. Тем, которое держит для себя и самых дорогих гостей.

– Здравствуй, Нани. Как у тебя дела в школе?

Невинный вопрос, расставляющий все по своим местам и звучащий больше для ее деда, стоящего за дверью на кухню. Его желание и моя жизнь слишком разнятся, чтобы их состыковатывать. Но мне действительно интересно узнать от девочки о ее успехах.

– Хорошо. Скоро начнутся экзамены, и учителя задают не так много как раньше.

– Жалеют вас? – улыбаюсь, делая приглашающий жест и крохотный глоток белого. Все же заказал рыбу, и красное своим цветом напоминает фатальность ошибки Рыбы.

– На уроках да, а на практикумах отрываются по полной.

– Дедушка говорил, ты собралась поступать в мед. На кого хочешь учиться? – стараюсь не подать вида, что узнал об этом ещё полгода назад и чуть не разругался с Алико из-за его кавказской гордости.

– Хочу попробовать поступать на хирурга, – трогает щеку, только в голосе нет уверенности, что получится.

Кажущаяся ей безумной и почти неосуществимой мечта. Попасть на бюджетное место сравнимо с выигрышем в лотерею – сумасшедший конкурс, год из года задирающий планку все выше, а платное их семье не потянуть. Но там, где у Нанико едва теплится надежда, у репетиторов, из-за которых и ругались с Алико, прогнозы гораздо оптимистичнее. Девочка обязательно поступит, если будет и дальше заниматься с таким же усердием. На крайний случай никто не отменяет грант на обучение. Перспективных абитуриентов, не прошедших жёсткий отбор или недобравших один-два балла до заветного порога бюджета, все же можно протащить, разыграв небольшой спектакль с письмом счастья. Особенно, когда ректор никто иной как близкий друг отца и твой дядя.

– Хорошая специальность, – киваю девушке и снова подношу вино к губам, улыбаясь своим мыслям. – Дедушка заставил так нарядиться?

Нани краснеет, опуская глаза в пол, и еле заметно мотает головой:

– В школе дискотека в шесть…

– И ещё день рождения, – добавляю я, извлекая из внутреннего кармана небольшой мешочек с подарком, ниткой жемчуга, купленного по пути. Если бы не Рыба, заехал раньше и выбрал что-нибудь поизящнее. – Поздравляю, Нани.

– Спасибо.

– Беги уже. Опоздаешь на веселье из-за дедушкиных фантазий, – беглого взгляда на часы достаточно, чтобы увидеть реальное положение вещей и догадаться о причине смущения. Встать и сказать, что опаздывает и ей интереснее среди сверстников, когда каждое слово ловит чересчур заботливый дедушка, не позволяет воспитание. – Домой на такси, Нани. Договорились?

– Да.

Провожаю ее взглядом до дверей и, не глядя на Глока, произношу:

– Позвони кому-нибудь из наших, пусть проводят девочку. Незаметно.

– Сделаем, босс.

– И напомни, чтобы не трогали Руслана. Похоже, мальчишка ей всерьез нравится. Не для меня же так прихорашивалась.

В свете одинокого фонаря, моргающего каждые двадцать секунд, иду к пассажирской двери машины, достаю из бардачка пачку сигарет и, сорвав с нее слюду, подношу к ноздрям. Я практически не курю. Иногда позволяю себе одну или две, чтобы потянуть время или посмотреть на причудливые изгибы дыма, выдыхаемого в небо. А оно сегодня на удивление чистое и радует глаз. Глок щелкает зажигалкой, подносит язычок пламени, прикрывая его ладонью. Подкуриваюсь. Первая затяжка после длительного перерыва приятно туманит голову, а над головой, раз в двадцать секунд, бескрайняя темнота с яркими точками звёзд и леденящим минус двести семьдясят три по Цельсию.

– Интересное сочетание, Глок. Капельки завораживающей красоты и вокруг них смерть.

Он задирает голову, зачем-то приставляет ладонь ко лбу и хмыкает:

– Небо, как небо.

– Небо, как небо, – передразниваю его, затягиваюсь чуть глубже. – Нихрена ты не понимаешь, Глок.

– А куда мне с семью классами? Я не Гёте, чтобы над книжками чахнуть и язык ломать.

– Ну да. Двух таких умников рядом держать опасно. Зацепитесь языками и начнёте полемику разводить.

– Я так-то по бабам, босс, – обиженно басит и достает из кармана свою пачку. – Тоже покурю?

– Кури, – киваю, прикрывая глаза, чтобы переждать очередную вспышку фонаря. – Полемика – это культурный спор без мордобоя, Глок, а не то, что ты там себе подумал.

– Тем более тогда лучше по бабам, чем с Гёте спорить. Вы с ним как начнёте умными словечками общаться, половину вообще не понимаю. А с бабами проще – цветы, шампанское купил и погнал.

– Пошлая безвкусица.

– Мне хватает. Главное, чтобы сиськи не висели.

– И вот тебе живой пример разных точек зрения на один и тот же вопрос. Разводить полемику не будем, но на счёт груди полностью с тобой согласен.

Глок расплылся в довольной улыбке, а я повернул голову в сторону темного закутка, находящегося чуть дальше остановки, и поднял ладонь, прислушиваясь. Пара секунд и мозг привычно глушит, отсекает шум города, обостряя внимание на выбившийся из идеальной партитуры приятного вечера звук. Короткий то ли вскрик, то ли визг, резанувший по ушам той самой фальшивой нотой, повторился снова, но уже тише и обречённее что ли, а дальше раздался треск рвущейся ткани…

– Глок, глушак на ствол!

Короткая команда. Щелчок предохранителя. Рукоять стилета, идеально подогнанная под оба хвата, опускается в ладонь за три шага до злосчастного закутка. Вторая, сжатая в кулак, поднимается чуть выше, призывая замереть и дать пару секунд на оценку звуковой картины происходящего в кустах, и она мне не нравится все больше.

«Трое. Врываемся и валим,» – показываю жестами спонтанный план, а дальше спускаю с цепей инстинкты, сгущающие время в замедленное кино.

Сердце делает ленивый удар. Два хлопка, звучащие раз в десять дольше обычного, взрываются небольшими фонтанчиками и откидывают назад ржущие головы мудаков, прижимающих тонкие фарфоровые запястья к земле, в то время пока мои руки отдирают третьего, с приспущенными штанами, нависшего над девчонкой, разворачивают его, зажимая рот ровно так же, как он делал мгновение назад, и без сожаления вонзают лезвие стилета в горло на всю его длину. Треск вспоротой кожи, клекочащий хрип и звенящий льдом хруст ломаемых телом веток. Снова удар в груди, уже быстрее, ещё один. Я снова вижу привычную по скорости картинку реальности, в центре которой девчушка в перепачканной грязью куртке и разодранной до пояса юбке тянется к небольшой спортивной сумке. И три жмура рядом.

– Пошли! – сгребаю сумку и девчонку в охапку, пока не успела понять, что именно сейчас произошло, волочу к машине, больше неся, чем позволяя идти самой, и вталкиваю на заднее сиденье, скидывая туда же свою куртку. – Прикройся и пристегнись! Глок! Гильзы?

– В кармане, босс.

– Камеры, свидетели?

– Чисто.

– Адрес! – рявкаю, разворачиваясь к девчушке, забившейся в дальний угол сиденья.

– Ма… Ма…

– Ну!

– Машинистов, – еле шевеля дрожащими губами выдыхает она.

– Конкретнее!

– Семь.

– Глок, ты слышал.

Он трогает машину максимально плавно, чтобы не оставить на асфальте следов покрышек, ввинчивается в поток, идущий на север – в противоположную от Машинистов сторону, и, попетляв по перекресткам с камерами на нормальной скорости, разворачивается.

Всхлип. Короткий, будто испугавшийся сам себя, звук, и дальше новый. Застывший в горле, увидев мое движение к центральным подстаканникам. Я поворачиваюсь, протягивая открытую бутылку:

– Попей.

С опаской берет в руку, смотрит на этикетку и, прислонив к губам, давится, глотая воду, сквозь рвущуюся наружу истерику. С подбородка течет на куртку, с нее растекается по моей и сиденью, а по щекам ручьи беззвучных слез из перепуганных фиалковых глаз. Перхает, все таки подавившись, тянет и прижимает к груди сумку, переворачивая бутылку горлышком вниз, и дёргается, когда недопитая вода льется на неприкрытые коленки.

– Они. Успели? – спрашиваю вкрадчиво, медленно и шепотом, чтобы не пугать девчонку сильнее, чем она напугана сейчас.

– Не… не… не знаю, – оттягивает куртку ниже, закрывая ей ноги и остатки колготок, и, рвано выдохнув, мотает головой, ощупав ее, а потом плечи. – Н-н-нет.

– Уверена?

– Д-д-да.

– Куришь? Сигарету дать?

Снова отрицательное движение головой и сразу же за ним судорожный кивок. Подкуриваю – один черт в таком состоянии сама не сможет, и невольно улыбаюсь громкому кашлю и зеленеющему лицу после первой, действительно первой, затяжки – не курит.

– Отдай, – забираю сигарету, взамен протягивая жестянку мятных леденцов, без которых не выхожу из дома. – Попробуй. Любишь мятные конфеты?

Кивает. Тонкими пальцами берет две, слипшиеся, и сжимает в кулачок. На костяшках следы земли и царапины, но салфетки, лежащие в боковом кармашке двери, так и остаются лежать на своем месте – увидит, будет хуже. Сейчас лучше не давать мозгу возможности вернуться назад и покрутить в голове страшные картинки. Любой бред, забить им эфир по максимуму, выключить память, заполняя ее своими идиотским вопросами. И чем бредовее они будут, тем лучше. Только «Да» и «Нет». Никаких разговоров по душам или намеков на успокоить. «Морковку ешь? Хочешь пить? Любишь шоколад с изюмом…»

– Сама дойдешь? – спрашиваю, нажимая кнопку разблокировки замков, когда Глок останавливается у второго подъезда, и снова улыбаюсь уже двум вещам: не вздрогнула на резкий в тишине звук и уверенному кивку:

– Да.

– Поморгай светом с кухни, когда поднимешься и закроешь за собой дверь, чтобы я узнал, что ты дошла, и не переживал. Три раза. Договорились?

– Да.

Дергает ручку двери и пулей летит к подъезду, прижимая куртку, сумку и пустую бутылку. Ключи валятся из рук, потом сумка и куртка, прикрывавшая ноги…

– Сиди, в истерику сорвётся. Справится, – отметаю предложение Глока выйти и проводить девочку до квартиры.

Окна лестничных пролетов вспыхивают одно за другим до четвертого этажа, реагируя на движение на лестнице, и через две минуты, справа, трижды загорается и гаснет свет. Дошла.

– Домой, босс?

– Домой, – киваю, доставая из кармана мобильный. – Кайф? Метнись с Боском к «Генацвале». Там рядом грибок остановки, около него кусты. Надо немного подчистить.

2

Неторопливо покачивая ногой, закинутой на колено, наблюдаю за фееричным выступлением с сольной программой театра одного актера. Актрисы. Хреновенькой. Не вывозит Жанна роль оскорбленной жертвы от слова совсем. Сама это понимает. Пытается добавить слезы и ни разу не убедительное заламывание рук, дальше переходит на вой, сползая по стене… Я не Станиславский, но, как и он, не верю. Ни единому слову, ни потоку фальшивых слез. Хотя стоит отдать должное их количеству. Но всё ещё не верю, как и тому, что запись с камер наблюдения фейковая. Не в моем доме.

– Машину можешь оставить себе, – печатаю сухой итог, не обращая внимания на то, что Жанна продолжает истерить. – Твои вещи и цацки лежат в багажнике. Карточка заблокирована. Замки на дверях заменены, но если хочешь, можешь оставить ключи на память.

– Назар, я тебя люблю! – с надрывом в голосе, в котором больше обиды от исчезнувшего доступа к щедрой кормушке, чем любви.

– Не путай любовь к человеку и любовь к его деньгам! – нервы все же срывает, и меня несёт в распрыжку. – Скажи спасибо, что Рыбу нашел я, а не Хан. Он бы не стал мелочиться и нажал на курок дважды. Крыса, какого бы пола она ни была, в первую очередь крыса. А за свои деньги – да, Жанночка, ты не ослышалась, в сейфе лежали деньги Хана, а не мои, и Рыба это прекрасно знал, – Хан никого, и даже тебя, жалеть не станет. Считай, что это мой прощальный подарок, – выудив из кармана патрон, бросаю ей. – Это – привет от Хана. Он верит моему слову, но, увидев тебя, может и передумать. Будет лучше, если ты исчезнешь из города. Не через неделю или завтра, а сейчас. Билеты в твой отчий дом в Мухосранске найдешь в бардачке. Там же лежат деньги на бензин, если надумаешь рвануть на машине.

– Назар! Ты же любишь меня! Если бы не любил, не стал защищать от Хана!

– Люблю!? – поднимаюсь из-за стола и хрипя цежу сквозь зубы. – Любят человека, а не подстилку, прыгающую из койки в койку ради веселья! Но тебе и этого показалось мало. Решила, что можешь кинуть меня, моего партнёра и свинтить на Мальдивы!? Думала, я тебя там не достану или буду ждать, пока ты натрахаешься вдоволь, а потом прощу, когда прибежишь обратно? Нет. Рыба стал очень разговорчивым, когда посмотрел запись ваших с ним игрищ в моем доме! – выкладываю на столешницу Глок, направляя его в сторону Жанны, и расплываюсь в хищном оскале. – Тебе же так хотелось, чтобы он составил тебе компанию. Знаешь, а это легко устроить. Я бы сказал, что сделаю это с удовольствием. Только отдыхать с ним будешь немного в другом месте. Любимая.

– Ты… – белеет. Смотрит с ужасом на дуло пистолета и сглатывает, переводя взгляд на меня.

– А ты, наивная, думала, что я с ним просто поболтал и посмеялся? – усмехаюсь я, щелкая предохранителем и поднимая ствол. – Пристегните ремни, самолёт на Мальдивы выруливает на взлётную полосу. Считаю до трёх! Раз!

Сдуло. Раньше чем закончили звенеть стекла шкафов. А уже через тридцать секунд «Тэтэшка» Жанны вылетела через открытые ворота, пугливо выплевывая камушки гравия из под колес, и понеслась дальше, моргнув стоп-сигналом на прощание.

– Адьес, любимая.

Поморщившись, опускаюсь в кресло, вставляю в Глок обойму и отработанным движением, дослав патрон в ствол, убираю в кобуру. Грохнул бы? Да! Пальцы чесались нажать на курок все время, как узнал, что творилось в доме, когда в нем отсутствовал хозяин. Но жизнь оказалась намного прозаичнее, жёстче и, что неудивительно, предусмотрительнее. Выдала более сладкий вариант мести, устроивший и меня, и Хана – он пообещал не трогать Жанну из уважения ко мне, но ничего не сказал про несколько слов, после которых ее «сладкая жизнь на халяву» превратится в тоскливые воспоминания из прошлого. Волчий билет с пометкой «Крыса» уже летел по каналам во все стороны света, закрывая Жанне варианты пристроиться к чьему-нибудь кошельку. Теперь ей придется поработать своими ручками и узнать на собственной шкуре, что такое настоящая работа и как ее делать, чтобы было что положить на полку в холодильник.

Пальцем сталкиваю со стола рамочку с совместной фотографией. Хруст треснувшего от столкновения с мусорным ведром стекла вызывает ухмылку. «Не захламляй свое пространство ненужными вещами. Все, без чего можешь обойтись, пускай в расход без сожаления,» – один из принципов, вдалбливаемых отцом с детства, как никогда кстати всплывает в голове и звучит в ней его голосом. Медленно обвожу тяжелым взглядом кабинет, ища мелочи, которые могут напоминать о бывшей, и иду поднять пару глянцевых журналов, упавших рядом со столом, когда Жанночка допенькала по какой причине не смогла расплатиться за очередную «нужную» шмотку. Бросаю их в мусорку, только верхний, не запаянный в слюду, ещё в полёте раскрывается, шелестя страницами, и, повиснув, насадившись одной на торчащий расколовшийся уголок рамки, медленно сползает вниз под собственным весом. Глаз цепляется за несколько снимков, мелькнувших на мгновение, и один из них почему-то кажется знакомым, что вызывает удивление и интерес. В принципе, не читаю гламурные издания, только все же тянусь к журналу, опустившись на корточки, и, поднимаюсь, отлистывая до порвавшейся страницы.

«Пять балетов, которые вы обязаны посмотреть в этом сезоне.»

Кричащий заголовок автоматически отвращающий меня от дальнейшего чтения – я никому ничего не обязан. Пропускаю и его, и текст, пристальнее всматриваюсь в снимки. Первые три ни о чем, четвертый бьёт под дых взглядом фиалковых глаз. Узнаю их раньше, чем лицо девушки. Позавчера она казалась совсем малолетней, чуть ли не школьницей, ровесницей Нанико, а здесь, на фотографии, выглядит на несколько лет старше. «Эвридика Симонова, балерина школы Г. Савельева,» – подпись, наносящая мне второй удар. Пробую произнести необычное имя, осторожно вырываю страницу из журнала – его бросаю в мусорку, ненужное в расход, – и, опустившись в кресло, вчитываюсь в кусочек текста под фотографией, где вопросы интервьюера на фоне ответов девушки – едва ли не банальщина тупицы, рядом с которым тот же Глок будет выглядеть профессором лингвистики, а Гёте и вовсе трижды лауреатом Пулитцеровской премии.

– Босс?

Глок, приоткрывая и стуча в дверь одновременно, всовывает в образовавшуюся щель свою бритую голову, осматривается, словно боится оказаться не вовремя или увидеть то, что ему не стоит видеть. Например, что? Труп Жанночки? Сомневаюсь, что он его смутит.

– Внимательно, – отвечаю, не отрывая взгляда от фотографии – вот где сконцентрировано мое внимание. Я впитываю черты лица Эвридики, запоминая их, и Глок своим появлением мешает. – Если ничего срочного, то зайди через полчаса.

– Счетовод приехал.

Поднимаюсь с кресла и выхожу из-за стола чуть раньше, чем в кабинет входит отец. Внешне – абсолютное спокойствие, в глазах – адское пламя гнева.

– Выйди, – бросает приказ Глоку, и тот поспешно ретируется, закрывая за собой двери.

Рисковать ослушаться, спорить или, не приведи бог, пререкаться с отцом в таком настроении – гарантия получить пулю в лоб, а то и две. Те, кто мог попробовать это сделать без летальных последствий, носили одну фамилию, Аваловы: мать, я и брат. Арсений, в принципе, не спорил с отцом и соглашался с любым его решением, мама, если была с чем-то не согласна, всегда знала в какой момент стоит отступить. Я гнул до победного и два раза видел побелевший от напряжения палец, застывший на спусковом крючке. Первый, когда подал документы в МГУ и не поехал учиться и получать диплом на туманный Альбион. Второй, когда перехлестнулся с отцом за тендер и не уступил.

– Два вопроса, – пророкотал отец, вдоволь поупражнявшись в прожигании моей черепной коробки. – Кто видел видео? И что на нём было?

– Я и Рыба, – сухо и в той же манере ответил я. – Рыба и Жанна, – достал из кармана мобильный и развернул экраном от себя, запустив запись с камер благоразумно не включая звук.

Нескольких секунд блядства, заснятого с четырех ракурсов, хватило, чтобы в глазах отца заполыхало в разы ярче, а зубы заскрипели.

– Сотри эту мерзость, чтобы нигде не всплыла. Где эта шлюха?

– Летит домой на всех парах с попутным ветром.

– Какого черта ты ее отпустил, Назар!?

– Я так решил! – хриплю, удаляя видео. – Вякнет хоть слово – подпишет себе приговор. Люди Хана спят и видят, как разматывают ее на ленточки. Рыбу он уступил мне.

– Хочешь сказать, что ты его спрашивал? Не поверю, – усмехнувшись, отец сбросил пальто на спинку кресла и пошел к бару, где привычным движением плеснул себе в широкий стакан бурбона. Ровно на два глотка. Для меня – «Perrier». – Завтра приедут мои партнеры. Я хочу, чтобы ты присутствовал. Заведешь новые знакомства. Сын Черкесса хочет открыть магазин и просит твоей помощи или поискать ему помещение.

– Я ему не риелтор и не мальчик на побегушках. Пусть ищет сам. Свои площади не уступлю. Сунется без моего ведома к арендодателям… пожалеет. И он, и его отец. Я не хочу войны с Черкессом, но ты услышал мой ответ, и он не изменится.

– Я знал, что ты так ответишь. Скажешь ему об этом лично. Завтра, – усмехнулся отец, разворачиваясь ко мне лицом, на котором можно было прочитать крайне редкую эмоцию в мой адрес – гордость. – У Черкесса для тебя есть интересное предложение. Если найдете общий язык, оба будете в плюсе.

– Ты знаешь, что оно должно быть очень заманчивым, чтобы я передумал. И пока мой ответ – нет.

– Аппетит приходит во время еды, Назар.

– А жадность – во время аппетита, – закончил я недосказанное отцом.

– Поэтому у «Генацвале» появилось три трупа?

– Их бы не было, если бы три мудака не решили, что могут изнасиловать девочку, – прошипел ему в ответ, до хруста сжимая кулаки из-за того, что попался на крючок.

– Всех не перережешь, Назар. Отпусти это. Нанико жива и здорова, а я рано или поздно уже не смогу оказаться рядом, чтобы отвезти тебя к Андрею. Отец не должен заказывать крест на могилу сына.

– А я должен закрыть глаза и пройти мимо, если вижу это рядом с собой? Ты бы смог? – смотрю на отца и повторяю вопрос с нажимом, требуя ответить. – Смог бы?

– Нет, Назар. Не смог бы. Но будет лучше, если ты оставишь это ментам. Ты не пес, чтобы бросаться, сломя голову.

– Ты прав. Я не пес. Я – Питбуль.