Громко молчать…

Глава 1. Все родом из детства

Настойчивый дождь хлещет по стеклам. Капля за каплей бьет в закрытое окно и торопливо бежит вниз по заплаканному стеклу. Где-то вдали слышен отзвук грозы, которая явно становится ближе и ближе. Гроза кого-то пугает и наводит неуправляемый ужас, а для нее она несла покой и умиротворение. Именно в грозу душа успокаивалась и все тревоги прятались глубоко, на самое дно израненной души. Дышать становилось легче, а раскаты грома звучали музыкой. Она очень любила грозу. С детства.

Она – совсем обычный человек, которых миллионы. И имя обычное – Надежда. И в душе тоже надежда, и в мыслях надежда, и в действиях тоже надежда. Была… Снова появлялась и опять исчезала. Но в редкие моменты не очень счастливой жизни опять где-то глубоко внутри теплилась, чуть горя и надо было умудриться не погасить ее зачатки.

Сейчас она уже взрослая сорокалетняя женщина, за плечами которой много потрясений, разочарований, непрощенных обид, неисполненных желаний. Но надежда не угасла, впереди должно быть еще много-много счастливых дней, обязательно должно быть…

Никто не станет спорить об очевидных вещах. Хотя находятся и такие, не далекого ума «личности». Они заботятся о «весомых» доказательствах своей правоты, не желая принимать или хотя бы понимать чужое мнение, потребности или пожелания. И таких людей настолько много, что среди всей этой своры очень сложно найти по-настоящему искренних, человечных, адекватных людей. Все, что с нами происходит в сознательном возрасте, зародилось в раннем детстве. Не важно, было ли оно счастливым и безоблачным или же мрачным и безнадежным. Все родом из детства. И у нее это не было исключением. Она – когда-то милый, добрый и отзывчивый человечек, с надеждой глядящий в будущее, старательно строящий свое настоящее и с щемящей тоской вспоминающий о своем прошлом. Том самом прошлом, которое из детства…

Родившись в одной из многих советских семей, будучи ребенком даже не подозревала о том, что может происходить, когда рушится все. Рушится с чьей-то легкой, нет не легкой, мерзкой, грязной руки вся жизнь, падает в пропасть надежда на счастливое будущее, ломаются судьбы людей, пропадает тяга к жизни, камнем на душу ложится сожаление и горечь от безысходности и безвыходности и остается только невыносимая тоска по светлым, добрым и когда-то ушедшим безвозвратно дням. И изредка подмигивает надежда, что все изменится и снова настанет внутренний покой и безмерное счастье. Наивная. Была.

Но это потом, а пока еще детство.

Семья обыкновенная: папа, мама, куча детишек. И жизнь обыкновенная: дом, работа, школа, праздники, гости, друзья, знакомые. Все как у всех. Надя была предпоследней из всех детей семейства Озеровых, восьмая по счету. Маленькая болезненная девочка. Почему-то так случилось, что значительную часть детства Надя проводила в больничных стенах. Бесконечные врачи, постельный режим, куча таблеток, сиропов, отваров, примочек, компрессов. Градусники, капельницы, госпитализации, обследования, диагнозы. Много разных диагнозов. Сердечко, сосуды слабенькие, постоянные простуды, астма, больной позвоночник, в общем, здоровье хиленькое. Больше всех малышку жалела, естественно, мать. Старшим было обидно: ревностно глядя на всю суету вокруг подросшей Нади, которая несколько лет почти постоянно маялась от своих недугов, они старались напакостить то ли от меньшего к ним внимания, то ли из вредности, то ли от скуки. То мешают лихорадочному сну, который и так давался несчастному, измотанному заболеваниями ребенку с трудом, то повыдерут подушки, заботливо уложенными мамиными руками вокруг маленького тельца, чтобы хоть как-то полусидя поспала, потому что как все не могла, задыхалась. Дразнили, обзывали, отбирали игрушки и всячески давали понять, что все внимание Надя получала незаслуженно. Казалось бы, обычные детские шалости, и Надя все принимала как должное. Потому что так было всегда, потому что считала, так и должно быть. Мать пожурит детвору за пакости и бегом на работу, потому что не работать нельзя. И отец на работе. А весь быт лежал на старших детях. Отец, возвращаясь после работы домой, обязательно приносил что-нибудь вкусное, чтобы побаловать своих многочисленных детей. Вот так и жили.

По причине частых болезней, на прогулки Надя ходила редко. Вся детвора на улице бегает, хохочет, резвится, а Надя только наблюдала за этим великолепием из окна и, тяжко вздыхая, мечтала о том, что вот-вот поправится и также будет бегать, хохотать, резвиться. Наивный одинокий ребенок. Можно ли себе представить, что среди толпы человек будет чувствовать себя одиноким? Настолько одиноким, что выть хочется. Да, можно. Дети, гуляющие на улице, привыкли к тому, что в их компании нет Нади и поэтому, когда в редкие дни ей позволялось выйти ко всем, никто особенно ее не замечал. А Надя молчала. Так хотелось влиться в общий ритм игр, но молчала. Не звали, а она и не напрашивалась. Так и привыкла к тихому, молчаливому одиночеству. Привыкла никого ни о чем просить. С малых лет привычка эта словно вросла в ее нутро, да так там и осталась. Навсегда. Одной из немногих радостей в жизни маленькой девочки был просмотр перед сном мультфильмов. Нередко бывало, что, устроившись в кресле перед телевизором поудобнее, Надя засыпала. Будить ребенка было жаль, поэтому отец заботливо и осторожно поднимал спящую дочь на руки и уносил досыпать в кровати. Эти моменты Надя усвоила четко и частенько намеренно старалась уснуть именно в кресле, а иногда даже притворялась спящей. Настолько приятной была такая забота. Такими счастливыми были подобные вечера. Отец аккуратно нес Надю и приговаривал:

– Спи, мой маленький птенчик, спи.

Нельзя сказать, что все из детей поголовно упражнялись в своих шалостях, используя беззащитное дитя. И Надя не была такой уж беззащитной. Просто приступы ревности у других детей случались, когда у Нади обострялись заболевания, и родительское внимание смещалось в ее сторону. Только моменты обострений случались часто, поэтому и эпизоды мелких пакостей повторялись с той же периодичностью. То ли по привычке, то ли от нежелания возиться с мелкотой, старшие совсем не стремились проводить свое время с младшими детьми. Только самая старшая из сестер Лиля пыталась хоть как-то уделить внимание Наде. Будучи серьезнее всех, замечала, как ребенку одиноко и тоскливо одной. В нечастые минуты своего свободного времени Лиля старалась занять Надю чем-нибудь полезным. Когда Наде было лет шесть, а Лиле уже семнадцать, она научилась вязать с помощью Лили. Старшая сестра многие вещи умела делать самостоятельно и с удовольствием помогала Наде освоить премудрости рукоделия. Полезно и приятно. Именно тогда Надя решила, что научится много и хорошо делать вещицы своими руками. И у нее это стало получаться. Теперь было чем занять свои одинокие болезненные вечера. Кое-кто из детей тоже занимался рукоделием, но безудержная детская энергия плескала через край и требовала беготни на улице, среди соседских ребятишек, поэтому столь большого внимания, как Надя, этому занятию они не уделяли. Просто иногда не хватало времени. Детство – счастливая пора, когда хочется познать и успеть много и сразу.

Всего детишек было восемь. Без одного. Погиб в раннем детстве. Несчастный случай. Невосполнимая утрата для всех. Осталось восемь.

Главной отличительной чертой многодетного семейства Озеровых был незаурядный ум. У всех. У каждого. Поголовно. Трудолюбие, целеустремленность и самостоятельность прививались с детства каждому. Конечно, в своем мировоззрении они отличались друг от друга, и подход к жизни тоже был у всех разный, но их объединяло развитое чувство собственного достоинства, цепкий ум, остроумие, терпеливость, грамотность. Причем, врожденная грамотность. Изъясняться четко и по делу – отличительная черта всего семейства. Никакой воды, лишних действий, пустой траты времени. Интеллектуальное развитие детей – абсолютная заслуга обоих родителей. В доме всегда было много книг. Не просто много, а очень много. Целые стеллажи, как в библиотеке. Книги, книги, книги – они повсюду. Любовь к чтению, казалось, передавалась вместе с генами каждому ребенку, впитывалась вместе с молоком матери. Шелест страниц в руках кого-то одного моментально побуждал заняться чтением и других. Ах, этот увлекательный мир. Столько всего интересного было на этих зачитанных до дыр страницах, что хотелось побывать в описанных местах, познакомиться с описанными людьми, пережить описанные события. Воображение и фантазия играли во всю свою мощь. Начитавшись приключенческих романов, детвора даже разыгрывала мини спектакли, представляя именно себя в роли героев любимых книжиц. Может быть и поэтому учеба всем давалась легко, вообще без усилий, на одном дыхании.

Родителям было чем гордиться, бесконечные грамоты, благодарственные письма из учебных заведений, хвалебные речи на родительских собраниях. И даже это не стало поводом для гордыни кому-либо из всех членов семейства. Воспринималось обыденно, с должной долей скромности и без всякого тщеславия. Только успехи детей вызывали нескончаемую зависть окружающих. Плохо скрываемую зависть. Сложившийся стереотип, что многодетная семья не может быть благополучной, не давал покоя злопыхателям. Не все поголовно односельчане выражали подобное мнение, но выпады отдельных их представителей были весьма заметны. Чем было вызвано подобное поведение, кто его знает? Может просто из вредности или не должного воспитания. Были, конечно, и у Озеровых разные бытовые сложности, но как у всех, ничего из ряда вон выходящего. И так бы все и дальше шло, росли бы себе потихоньку, взрослели и продолжали свою жизнь самостоятельно, если бы не «но» …

Всегда есть это вечное «но». Об которое спотыкаешься, из-за которого рушатся планы, ломаются судьбы, вообще вся жизнь переворачивается с ног на голову. Так бывает у всех. И тогда уже привычный уклад жизни кажется чем-то недостижимым и безвозвратно потерянным. Только истинно сильные люди преодолевают такие «но» и идут по жизни дальше, невзирая на боль, горе, обиды, человеческое неприятие, превратности судьбы, отчаяние, потери, боль. Оставаться несломленным тяжестью проблем – то еще «удовольствие». Упасть и снова подняться – неимоверный труд. Одно магическое слово «надо», а вместе с ним и «я смогу» – надежный спутник крепкого духом человека. Но это потом. А сейчас пришло время «но». Будь оно не ладно.

Это самое «но» … Настали пресловутые 90-е. Те годы, когда вся страна испытала колоссальнейший стресс. Эпоха настоящих потрясений, человеческих драм, людских потерь. Время печали, горечи, безнадеги, перелома и даже слома. Время, когда людям пришлось полностью перекраивать свои жизни, подстраиваться под обстоятельства, выгрызать свое место под солнцем и суметь не упасть, не разбиться, не сломаться, потому что уверенность в завтрашнем дне пошатнулась. Пошатнулась и чуть не упала. Да и в сегодняшнем дне уверенности оставалось мало. Как же ее не хватало, уверенности этой. Всем. А кто-то терял ее окончательно. Окончательно и бесповоротно.

Надя в начале кризиса в стране только пошла в первый класс, ребенком она еще не понимала, какие последствия принесет развал Союза, но подсознательно чувствовала, что жизнь пошла не по тому руслу, как предполагалось раньше. Конечно, в семье упадок настал не сразу, все шло постепенно, по нарастающей. Старшие две дочери – Лиля и Вера – успели окончить школу и поступить в институт, средние четверо детей – Валя, Инна, Андрей и Григорий – учились еще в школе, Надя только поступила в первый класс, дома оставался только самый младший ребенок – Толик. Пока Надя училась в начальных классах, ничего выдающегося в семье не происходило. Мать все еще трудилась в колхозе, который доживал свои последние денечки, работала от зари до зари. И отец работал там же. Настали годы с задержками выплат заработной платы, в обиходе прочно обосновалось слово «забастовка». Денег стало не хватать всем. Не только Озеровым. Тяжело стало содержать семьи многим, очень многим людям. Приходилось выкручиваться, кто как мог. Трудные настали времена. Спасало домашнее подворье. Натуральное хозяйство – нескончаемый источник свежих продуктов круглый год, от зелени в огороде до разнообразного мяса и молочных продуктов. Никто не может не согласиться с тем, что нет ничего лучше собственных овощей, ягод, разнообразных видов мяса, домашнего молочка, сметаны, масла, ежедневно свежих яиц и так далее по списку. Только трудись, не ленись. Никто и не ленился. Обязанности по уходу за животными и выращиванием овощей лежали на всех. Каждый принимал участие в уходе за животными и сезонными работами на огороде и в маленьком ягодном саду, где росла малина, вишня, клубника, смородина, крыжовник. Дружная работа по дому приносила свои плоды в прямом и переносном смысле.

Отец со временем решил заняться своим делом и открыл фермерское хозяйство. Дело мало-помалу пошло, раскрутилось, расширилось. Доходы росли, жизнь заиграла по-новому. Стало чуть легче. Но не для всех. Мать по-прежнему горбатилась в колхозе и тянула на себе всю ватагу. А еще ведь было и немалое подворье – огороды и домашний скот. Домашние животные и собственный огород – невероятный по своему объему труд. Но этот труд приносил такую же невероятную пользу, неоспоримую пользу.

У отца мало-помалу дело развивалось. Поля, посевы, уборка урожая, сбыт, снова посевы. И пасека – дело сей его жизни. Пасеке он отдавал всего себя. Пчелы – его отдушина, место силы. Пасека – часть его самого. О, эти нескончаемые ряды маленьких разноцветных ульев среди разнотравья – настоящий сказочный мир. Гул, доносящийся из-за стенок ульев, особенный звук, настоящая музыка для истинного пчеловода. Отец казался инопланетным гостем в своем защитном костюме и накомарнике с дымарем и сотовыми рамками в руках. А ароматный свежеотжатый мед так аппетитно золотился в лучах солнца, переливался искрами солнца и просто дышал силой и здоровьем. Величайший труд и настоящая благость.

Только через некоторое время, почувствовав вкус денег, отец решил, что жизнь удалась, можно и расслабиться немного. Только вот нужно вовремя останавливаться, потому как всему есть предел. Наряды, женщины, разгул стали неотъемлемой частью его жизни, заигравшей новыми красками. Или это настал возрастной кризис. Так бывает. Думал временно, а оказалось…

Наде уже было лет двенадцать, когда привычная для семьи жизнь вдруг резко переменилась. Конечно, никто из взрослых не рассказывал в подробностях, почему отец возвращается домой другим и уже не регулярно, почему мать стала раздраженной, почему семейные вечера за игрой в шахматы, в лото, с чтением книг или еще какими-нибудь увлекательными делами, сменились какой-то разрозненностью, раздробленностью, иногда даже грустью, печалью, тревогой. Просто как-то стало хмуро. Не весело. Трудно. Не понятно. Тоскливо.

Наступил разлад, чаша треснула. Треснула и раскололась. Рассыпалась. Развод. Тяжелый, скандальный, нервный, грязный, мерзкий развод. Неожиданно, больно, тревожно. Эмоции лились через край. Били ключом. Разные, только не хорошие. Не добрые.

Когда мать заявила отцу, что подаст на развод и алименты, он вдруг показал себя совершенно другим, чем знали его дети. Неожиданно другим. Таким, которого и представить было невозможно. Раньше невозможно. Теперь все стало иначе.

– Это твои дети, ничего я вам не дам! Нарожала, теперь воспитывай, страдалица! – громко, гневно и резко ответил отец.

«Как?» – недоумевала Надя. «Как он может говорить такие слова? Почему?» – немой вопрос круговертью метался в мыслях. «Неужели папка правда так думает? Отказался от нас, своих птенчиков? Правда? Нет, не верю, не буду верить, не хочу! Невозможно!» Говорят, у каждого горя есть свои стадии. Для семьи ее распад – настоящее горе. Надя пережила все эти стадии, как по учебнику. Все было, и отрицание, и гнев, и депрессия. А потом тоска. Невыразимая, немыслимая тоска.

А он отказался от всех. Отказался и бровью не повел. Может быть в порыве эмоций, может, чтобы сделать матери больнее, но отказался. Из песни слов не выкинешь. А Надя все слышала. Собственными ушами. Выясняя отношения, родители не очень заботились, присутствует ли кто-либо при их разговорах на повышенных тонах. Может и к лучшему. Не приходилось объяснять всю суть происходящего. Может и не к лучшему.

С этого момента как-то все оборвалось внутри, что-то сломалось, перевернулось. Щелкнуло и треснуло. Отец приходил еще в дом по своим, только ему понятным делам. Не вступая ни с кем в диалог, копошился в еще оставшихся кое-каких своих вещах. С детьми в привычной форме больше не общался. Потом садился в автомобиль и уезжал. Вот так в одночасье рухнуло тихое семейное счастье. Все то, что согревало в холодные зимние вечера, ради чего живут люди, ради чего вертится земной шар. Настала пустота. Тяжелая, душащая, всепоглащающая пустота.

На суд по разводу мать взяла с собой Надю, свидетельствовать зачем-то. Старшие дочери отучились, стали жить и работать самостоятельно, самый старший брат Андрей служил в армии. Дома остались Надя, еще один старший брат Гриша и младший брат Толик. Дом как-то быстро опустел, стало непривычно тихо и одиноко. Нет больше совместных игр, веселого чтения, семейных ужинов. Дружная и крепкая семья стала просто семьей. Семьей, где была мать и ее дети. Которых нарожала, «страдалица». Это слово прочно засело в памяти Нади. Веяло от него пренебрежением, оскорблением и грязью. Все семейные дрязги происходили на Надиных глазах. Драму эту она досмотрела. От начала до конца. Печального и неожиданного конца.

Надя по своему обыкновению проводила свои одинокие молчаливые дни дома, изредка выходя на прогулки с одноклассниками и соседскими детишками. Привыкнув с малолетства занимать досуг собственными усилиями, не могла адаптироваться к общению со сверстниками и тяжело находила с ними общий язык. Так как все старшие дети были заняты устройством своей собственной жизни, а родители решали непростые взрослые дела, особого внимания в семье Надя не видела. Мальчишки были заняты мальчишескими делами, пропадали с детворой на улице. Молча наблюдая за тем, как семья перестает быть семьей, Надя утратила веру в счастливое будущее. Ей было страшно, тревожно и одиноко. Не понимая в сущности происходящего, видя родительские скандалы, она ушла в себя, замкнулась. Не было у нее привычки делиться своими волнениями с кем-нибудь, все сложности приходилось делить с самой собой. Детство как-то быстро закончилось, не успев толком начаться. Неожиданно повзрослев, Надя остро ощутила ту грань, которая разделяет почти беззаботное детство и жизнь, полную проблем и неприятностей, боли и огорчений. Всего того, что неокрепшему детскому организму было не по силам. Или по силам, но не по возрасту.

Трудно в переходном возрасте переживать распад семьи. В любом возрасте трудно, но в переходном особенно больно. В маленьком селе это событие не могло остаться незамеченным. Односельчане с удовольствием смаковали подробности семейных разборок. Наконец-то все пошло по плану: вот она еще одна многодетная семья, где не может быть счастья. Просто не могло быть. Бессердечные злорадные людишки не без удовольствия чесали языками, похихикивая и откровенно издеваясь над семейной трагедией. Один услышал, другой пересказал, третий недопонял, а дальше как получится. Слухи ходили громко, с домыслами и с пересказами от себя. Никто не стеснялся обсудить семейство в присутствии собственных детей, а эти дети ходили в ту же школу, а многие и в те же классы, что и Надя с братьями. Разве могли они промолчать? Нет, не могли. Дети бывают очень злыми. Особенно, если найдут объект для травли и насмешек. Этим объектом стала Надя. Одни злые дети делают других детей озлобленными. Больно, обидно, страшно от детской жестокости, направленной на такого же ребенка. Дети пересказывали все то, что слышали дома. Кто-то по глупости и болтливости, кто-то от желания ударить побольнее, науськанный злорадной матерью, кто-то от безразличия к чужим бедам или ради потехи. В некоторые дни случались прогулки с соседскими детьми. Ватага ребятишек в перерывах между играми окружали Надю, стараясь задать всякие неприятные вопросы, ответ на которые их в сущности не интересовал. Просто так, из любопытства, а может по просьбе кого-нибудь из взрослых, кому не давали покоя подробности чужой личной жизни. Надя отмахивалась, не желая обсуждать эту тему, тем более с посторонними людьми. Тогда кто-нибудь из детей обязательно с насмешкой и злобой выкрикивал обидные и трогающие за самое больное:

– Скажи, что твой папка – плохой! Скажи, скажи! Чего ты молчишь? Он ведь правда плохой, он бросил вас, ушел, чего ты молчишь?

– Нет! Нет! Не правда, не буду вас слушать! Не буду! – отчаянно и с жаром отвечала Надя.

Что еще мог ответить несчастный ребенок? Только защищаться, как умела. Кричать, огрызаться, а потом обижаться на весь мир целиком. Толпа потешившись вдоволь, с шумом разбегалась, Надя в переживаниях возвращалась домой. Прогулки на этом заканчивались.

Привыкшая молчать, присутствуя при домашних скандалах, Надя здесь выражала свой протест. Нутро все клокотало от обиды и ярости. Но иногда молчала. Ступор какой-то был. Выработался, от обиды и непонимания. Может это защитная реакция была такая? Возможно. В надежде, что нападки прекратятся, Надя изредка огрызалась, но потом снова смолкала.

Отец не сразу пропал из вида своего семейства. После развода еще какое-то время он проживал в доме вместе со всеми. Это служило лишним поводом для скандала между бывшими супругами. А потом вдруг пропал. Неожиданно для всех. Чуть позже до Озеровых дошли слухи, что он оказался должен кому-то очень приличные деньги, которые не смог вернуть вовремя. За это был жестоко избит, брошен в соседнем селе, где чуть не умер от побоев. Там же его подобрала одна молодая женщина, выходила и оставила жить у себя. Они пожили вместе, пока он не восстановился и даже родили ребенка. Когда их девочка немного подросла, отец Озеров уехал с новой семьей в свой родной город, далеко-далеко от поселка, где оставил свое многочисленное семейство на произвол судьбы. С тех пор еще долгие годы никто и ничего о нем не слышал и не знал. А потом в дом к Озеровым явились те, кому он оставался должен. В счет долга забрали все, что имело какую-либо ценность. Слава богу, не тронули никого из домочадцев. «Замечательные» 90-е во всей красе проявили себя и здесь, в некогда счастливой семье, от которой остались осколки и израненные души неокрепших детей и их натерпевшейся тяжелым трудом матери.

Отголоски домашних проблем отразились только на восприятии и отношении к окружающим людям. На учебе все дрязги не отразились никак. Тяга к знаниям стала еще крепче и усилилось желание знать и уметь как можно больше, чтобы научиться справляться с проблемами самостоятельно. Надя как была с первого класса сильнее всех однокашников, так ею и оставалась. На уроках задания щелкала, как орешки. Справившись с задачкой или упражнением, смотрела в оставшееся урочное время в окно и думала о чем-то своем.

– Озерова! – гневный учительский окрик заставлял вздрагивать и переставать размышлять о вечном. – Ты опять сидишь!

– Я все сделала, – несмело и тихо отвечала Надя. Учительница молча забирала тетрадь, удостоверившись, что задание вправду выполнено и выполнено без ошибок, с раздражением поглядывала на Надю и ждала выполненных работ других детей. Она, конечно, была в курсе Надиных семейных событий, но особой жалости к ребенку не испытывала, потому что относилась к числу тех людей, которые злобно ухмылялись за спиной, смакуя все новые и новые неприятности семьи.

Со временем в селе поутихли разговоры, и в школе тему больше не муссировали, но израненная детская душа успела получить очередную порцию человеческой подлости.

Постепенно Надя привыкла, к тому, что семья перестала быть прежней, мало-помалу жизнь нормализовалась, школьные годы подходили к концу, впереди ждали сначала выпускные экзамены, потом и вступительные в училище, новые надежды, новые знакомства, волнение перед переменами. Поделиться переживаниями как обычно было не с кем. С братьями такие вопросы не каждая девочка станет обсуждать. К тому же один из них оставался служить родине, второй уже закончил обучение в школе и уехал обучаться профессии в соседний поселок, а младший был еще мал и не представлялось возможным поговорить с ним по душам. С матерью доверительных отношений никогда не было, не случилось. Мать была довольно сдержанным и закрытым человеком. Она никогда и никому не позволяла вторгаться в свой внутренний мир. К детям не проявляла особой теплоты и ласки, как могла бы другая мать. Никто не знает причины такого отношения к детям, да и вопросов на эту тему не принято было задавать. Не было ласковых объятий, задушевных бесед, теплых слов. Не было и все тут. Родительскую заботу она проявляла должным образом: и одеты, и накормлены, и спать уложены, просто физически не могла уделить всем внимания, может быть просто уставала. Подружки школьные перестали быть подружками, когда включились во всеобщее стадо, которое позволило себе судить чужие ошибки. Самая старшая сестра Лилия частенько наведывалась в родительский дом, чтобы помочь матери в бытовых повседневных делах. Но разница в возрасте между сестрами была настолько большой, что их мировоззрение попросту не совпадало. Поэтому переживать все приходилось опять молча и одной. От этого было еще страшнее вступать в новую веху своей жизни. Да, снова молчаливое одиночество.

Но делать нечего, жизнь продолжается, надо жить и двигаться дальше.