Kitabı oxu: «Конец восьмидесятых, или «Сыновья мои Каины»», səhifə 3

Александр. Помню, Сонечка.

Сонечка. «Сонечка!» (Смеется.) Никто меня больше так не называл. Алеша меня звал «тетя». А какая я тетя? Я уже не помню, когда я была тетей. Мне же девяносто лет… Мариночка, я же реликвия. А что, Сашенька, Алеша-то когда пишет?

Александр. Пишет.

Сонечка. Ну, значит, слава Богу, живой. Наверное, он вернуться хочет.

Александр. Зачем это? Что ему здесь делать? Ему и там хорошо.

Сонечка. Что это ты, Сашенька, говоришь? Я не знаю ни одного эмигранта, который не хотел бы вернуться домой. Эмиграция – это, Сашенька, неестественно.

Александр. А что естественно?

Сонечка. Жить на своей родине.

Александр. А если родина в гробу тебя видала?

Пауза.

Федор. Слушайте, родители. Вы хоть и относитесь к поколению слаборазвитых и нервнобольных, но все-таки… Примите как информацию к размышлению. Я в этом мокром деле не участвовал, ясно? И она тоже. Не знаю, зачем следователь мне это дело шьет. Может, план надо выполнить по отлову или своих выгородить… Ничего, суд разберется. Мне же защитник положен какой-нибудь? По закону? Просто я хочу, чтобы вы это знали и не дергались. Я здесь ни при чем, вот и все.

Пауза. Маша и Александр сидят, опустив глаза.

Вы мне что… не верите? Вы мне не верите?! Идите вы тогда… к черту!

Марина. Федя!

Федор. И ты иди к черту!

Маша. Феденька, успокойся. Мы с папой тебе верим, но…

Федор. Все! Не трогайте меня! Я по вашим рожам вижу, как вы верите!

Маша. Саша, скажи…

Федор. Что «Саша – скажи»! Твой Саша два года как вообще не просыхает!

Маша. Господи, я-то здесь при чем? Что ты на меня орешь?

Федор. Ничего! Раньше надо было думать, когда рожала!

Маша. Что думать? О чем? Как ты с матерью разговариваешь?

Федор. С матерью! Мать должна верить своему ребенку и жить с ним! А вам всем… лишь бы родить и спихнуть! На кого попало!

Маша. Я тебя не спихивала…

Федор. Матери! Сказал бы я вам, какие вы отцы-матери!

Маша. Как ты со мной смеешь? Уголовник!

Федор. Дура! (Маша заплакала.) Ладно, все! Сам идиот. Чего я завелся? Знал ведь, что с вами по-человечески нельзя… А идите вы все!

Пауза.

Маша. Господи! Ну разве это жизнь, Господи! Все как звери… Как звери друг на друга… Как собаки… (Марине.) Я хочу с матерью твоей поговорить.

Марина. У меня ее нет.

Маша. А где же она?

Марина. Гуляет где-нибудь… А может, умерла… А может, в тюрьме… Почем я знаю?

Пауза.

Маша. Нет, нет, нет, так нельзя, это все должно погибнуть, сгореть, так больше нельзя жить, слышите?! Я раньше думала: ну, трудности, недостатки… А теперь я поняла: мы прокляты. И жизнь наша проклята, и дети наши прокляты, и земля наша, и воды, и небо… места живого нет! Куда бежать? Где спастись? Это же ад! Ад! Разве вы не видите, это ад!

Александр. Слушай, мать, ты давно стала кликушей? Ну ад, – и что дальше? Где-то же должен быть и ад. Вот в Америке, говорят, рай. А у нас – ад. Нормально. Или ты думаешь, что этот ад устроили не мы сами? (Декламирует.) «Я, ты, он, она! Вместе дружная семья! Вместе целая страна!..» Дураков!

Из своей комнаты выходит Боголюбов.

Боголюбов. Вы что – едите? Вы можете сейчас есть? Соня!

Сонечка. Что ты кричишь, Митенька? Ты, наверное, голоден?

Боголюбов. Соня, они едят! Они что, нелюди? (Пауза. Федору.) А ну встать! (Федор сидит.) Я сказал, встать!

Федор продолжает сидеть.

Александр. Перестань. Это на них не действует.

Боголюбов. А что на них действует? Что на них действует?

Федор (Марине). Пошли.

Боголюбов, Стой! Вы куда?

Федор. По-русски сказать или по-культурному?

Боголюбов. Ты мне не смей так отвечать! Я тебе не Сашка! Я в твои годы на фронте уже воевал!

Федор. Слушайте, как вы мне все надоели! Участники войны и блокадники, пенсионеры и инвалиды, многодетные матери и матери-одиночки, малообеспеченные, лимитчики, олигофрены! Это же можно охренеть от скопища монстров и параноиков в отдельно взятой стране! (Марине.) Пошли!

Марина и Федор уходят в свою комнату и врубают на всю мощь магнитофон. Доносится рев тяжелого рока. Пауза. Затем Боголюбов срывается с места, подбегает к комнате внука и начинает что есть силы барабанить в дверь.

Боголюбов. Прекратить! Сейчас же прекратить это безобразие!

Неожиданно магнитофон замолкает. Боголюбов же по инерции продолжает стучать в дверь, потом останавливается; потоптавшись на месте, отходит. Пауза.

Нет! Нет совести у людей, нет! Сгинула! Ушла из России совесть. Как жить? У моего поколения…

Александр. Молчал бы уж лучше о своем поколении. Стукач на палаче.

Боголюбов. Ты! Пьянь! Запомни: ни я, никто из моих знакомых ни палачом, ни стукачом не были и не будем!

Маша. Да что вы орете теперь? И так голова раскалывается, а вы орете.

Пауза.

Боголюбов. А позвольте полюбопытствовать, почему вы все так спокойны? Могу я узнать, почему я один возмущен? Может, убивать стало уже в порядке вещей? Может, это уже норма?

Александр. Да что ты теперь дергаешься? Вы же это сами все породили.

Боголюбов. Что это – «это»?

Александр. Все!

Боголюбов. Мы?! Мы – «это»? Мы?

Александр. Ладно, проехали.

Боголюбов. Э-эх! Да мы для вас… Отечество спасали! Весь двадцатый век спасали Отечество! А вы? Что вы породили? Панков вы породили, вот что!

Александр. Ага. А знаешь, Маша, это нам за что? За конформизм. За то, что промолчали. В тряпочку. Сохраняли, так сказать, идеалы. В тайниках души. Но на баррикады не лезли. Все знали. Все понимали. Суки! И молчали. У тех хоть мозги были набекрень, у папашек… Нет, грешники – это мы. Мы! Молчащее поколение, позволившее так же молчаливо себя придушить. А теперь – здрасьте, приехали! Повесили ярлычок: «эпоха застоя». Вона как просто. Это мы – эпоха. Болото смердящее, вонь – это мы! Целое поколение, как корова языком! А панки – что? Кричащая пародия на молчаливых отцов. (Кричит.) Правильно я говорю, Федюня? Жалко только, что души, кажется, нет. Совсем. Или я ошибаюсь, ась? Виноват. (Вдруг запевает.) «Весь мир насилья мы разрушим…» Папашка! Эй, кем был до революции наш папашка? Пардон. Никем. Наш папашка в революцию родился! (Громко.) Центральная идея русской интеллигенции девятнадцатого века – это идея рас-пре-де-ле-ни-я! Ура! (Достает флакончик, наливает в рюмочку.) С днем рождения, ровесник ты наш революции, ветеран ты наш дорогой!

Сонечка. Не пей, Сашенька, не пей, родной.

Александр. Все, Сонечка, завязываю. (Выпивает.)

Боголюбов (идет к телефону). Алло! Милиция?.. Милиция, говорит ровесник революции… Тьфу! Что?.. Милиция, приезжайте!

Слышно, как на том конце повесили трубку.

Александр. Не туда звонишь, папашка. Феликсу Эдмундовичу позвони.

Пауза.

Маша. Сначала он пропивал свою зарплату, потом мою. Потом стал пропивать вещи…

Александр. Ты, Маша, у нас страдалица. На том свете в раю будешь жить. Крылышками махать.

Маша (зло). Пьяница проклятый! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты… когда я связалась с вашей семейкой!

Убегает.

Александр. Ну и правильно! (Он заметно опьянел.) Принцип мира – борьба за существование. А есть еще один – не скажу какой. Но он не для нашей компании. (Уходит.)

Пауза.

Боголюбов. Соня!

Сонечка. Да, Митенька?

Боголюбов. Что он имел в виду? Сашка. Насчет распределения.

Сонечка. Не знаю. Не помню. Если, говорит, все силы на то, чтоб распределять, а не созидать, так и распределять скоро станет нечего…

Пауза.

Боголюбов. Что у нас сегодня на обед, Соня?

Сонечка. Курочка, Митенька.