Kitabı oxu: «Чумовой психиатр. Пугающая и забавная история психиатрии», səhifə 6
Размах охоты
Теперь несколько слов о размахе охоты на ведьм. Если взять период времени с 1585 по 1660 годы – это, по оценкам историков, порядка 100 тысяч судебных процессов и около 50 тысяч казнённых. Для Европы, население которой на тот момент составляло 100 с небольшим миллионов человек, это, конечно, сильно меньше, чем потери от войн и чумы, но тем не менее весьма ощутимо. Были деревни, в которых после визита инквизиции не оставалось ни одной женщины. Злые языки до сих пор поговаривают, что, путешествуя по Европе без карты и навигатора, легко понять, что ты попал в Швейцарию: как только коровы становятся краше женщин – считай, ты на месте. Дескать, уж очень активно в те времена кумушки обвиняли более красивых соседок в ведьмовстве.
В некоторых городах – Бамберге, Кронахе, Хальштадте и Цайле-на-Майне – строились даже специальные тюрьмы для ведьм и малефиков, друденхаусы, или дома ночных духов.
Стучали друг на друга едва ли не поголовно и повсеместно. Матери доносили на своих детей – в истории сохранились случаи доноса на четырёхлетних и даже грудных. Боннский священник Дурен описал эти перигибы в письме к графу Вернеру фон Сальму.
«Кажется, вовлечено полгорода: профессора, студенты, пасторы, каноники, викарии и монахи уже арестованы и сожжены… Канцлер с супругой и жена его личного секретаря уже схвачены и казнены. На Рождество Пресвятой Богородицы казнили воспитанницу князя-епископа, девятнадцатилетнюю девушку, известную своей набожностью и благочестием… Трёх-четырёхлетних детей объявляли любовниками Дьявола. Сжигали студентов и мальчиков благородного происхождения 9–14 лет. В заключение скажу, что дела находятся в таком ужасном состоянии, что никто не знает, с кем можно говорить и сотрудничать».
Сами признания, полученые в ходе процессов, довольно показательны и наводят на размышления.
Так, 14-летняя монашенка Гертруда признавалась, что жила (и продолжает сожительствовать) с демоном, причиняет вред направо и налево: скоту – падёж, женщинам – бесплодие. Настоятельница одного из монастырей Магдалина Круа созналась, что аж 30 лет привечает дьявола, который ликом похож на (борцы с расизмом, закройте глаза и не читайте) отвратительного негра, и всякий раз, когда она удалялась с ним к себе в келью, чтобы предаться разврату, на стрёме оставался его помощник, нечистый дух: он принимал облик Магдалины и бродил по монастырю, алиби обеспечивал.
Я согласен, под пытками можно ещё и не такое на себя наговорить. Но были и более показательные в плане явно заметного помешательства процессы. Вот, к примеру, картина депрессивного эпизода, который привлёк внимание инквизиторов. В 1629 году в городе Нойберг-ан-дер-Донау аж 12 ведьм и колдунов перед тем, как самим взойти на костёр, донесли, что есть ещё одна, тринадцатая ведьма. Поведение женщины и впрямь показалось следствию подозрительным: в последние месяцы (не иначе чувствовала, что вокруг ведьм сгущаются тучи) она замкнулась, перестала ходить на свадьбы, к знакомым дорогу забыла, всё плакала да молилась. И, что примечательно, муж для такой великой печали причин не находит, только руками разводит.
Женщину, естественно, арестовали, посадили на цепь и стали допрашивать со всем тщанием. Она, понятное дело, во всех обвинениях призналась. Лишь перед самой казнью она от всех этих признаний отказалась и, плача, просила, чтобы после неё больше в этом городе никого не жгли. Судьи смягчились, и 20 сентября 1629 года около городского моста через Дунай её сначала обезглавили, тело сожгли, а пепел предали дунайским волнам.
Под пытками можно ещё и не такое на себя наговорить.
Досталось и тем, кто в сумасшествии своём уверял, что вовсе не с демонами общается, а очень даже наоборот. Так, в 1339 году в Толедо сожгли одного испанца, уверявшего, что он брат архангела Михаила. А в Реймсе в 1570 году судили Эона, сына божьего. В 1636 году в Кёнигсберге один бедолага, имени которого история не сохранила (либо сам он не счёл необходимым его открыть) заявлял при всём честном народе, что он-де Бог Отец и что сам Иисус признал его таковым, а дьявол признал его власть над собой. Что называется, слова прозвучали не в то время и не в том месте: добрые лютеране судили его, вырвали язык, отрубили голову, а тело сожгли. Перед смертью он рыдал – но не над тем, что ждёт его самого, а над грехами человечества, которое в слепоте и невежестве своём решилось убить Бога Отца.
Психические эпидемии – удача инквизитора
Отдельного упоминания стоят психические эпидемии тех лет, давшие немало пищи инквизиторским кострам.
Есть старый анекдот про двух ковбоев, которые решили отправиться за индейскими скальпами. Разбили они лагерь вечерком, легли ночевать. Утром один из них проснулся пораньше и видит – их окружили индейцы. Целое племя. Он тихонько толкает второго в бок и шепчет: «Джон! Джон! Вставай, кажется, мы… богаты!»
Наверное, примерно так же должен был бы чувствовать себя охотник на ведьм, столкнувшись с явлением психической эпидемии. Почему? Сейчас поймёте.
Дело в том, что истерические черты личности, равно как и элементы навязчивых явлений в психической деятельности, имеют довольно многие. Просто при относительно благоприятных внешних условиях они себя не особо проявляют, оставаясь этакой изюминкой. Для трансформации же этих изюминок в полноценную церебральную инсектофауну нужны особые условия. К примеру, целый ряд ограничений, регламентирующих поведение и диктующих жёсткие моральные нормы.
Если добавить к этому высокую вероятность строгого наказания за их нарушение и суровый быт, вероятность такой трансформации значительно возрастёт. А если ещё и суевериями полирнуть да пример показать… Нет, это не будет осознанной симуляцией: просто маленький капризный ребёнок, сидящий где-то там, глубоко, в определённый момент перехватит часть управления, не спросив разрешения, и заставит носителя сделаться больным. А с больного какой спрос? Ура, в школу можно не ходить.
Такие предпосылки созрели в Европе ещё до наступления Ренессанса и начала охоты на ведьм: Средневековье тоже, знаете ли, не блистало тепличными условиями. Одна из самых ранних психических эпидемий, сведения о которой дошли до нас, началась аж в VIII веке в итальянской Калабрии и, прокатившись по всему сапогу, добралась до Константинополя. В людей, по их уверениям, вселялись демоны: гадости всякие шептали, заставляли непотребства творить, дисциплину хулиганить и бардак бедокурить. Ну а поскольку понимания, что это такой вот вид истерического психоза, у окружающих не было, то и доставалось бедолагам не по-детски. И оказывались они не в больничке, а в лучшем случае на цепи.
Самобичевание и танцы до упада
Из Италии же пришла и другая психическая эпидемия, не только охватившая всю Европу, но и давшая жизнь течению флагеллантов, или самобичевателей. Так уж совпало, что истоки его зародились всё в той же Калабрии, где Иоахим Флорский (он же Калабрийский) написал свои пророчества. И одно из них толковалось так, что к 1260 году стоило ожидать конца света.
Вернее, сам-то он писал скорее о том, что к этому году закончится на Земле период Отца и наступит эпоха Святого Духа, но вы же знаете этих толкователей. А тут ещё мальчик придурковатый в Перудже масла в огонь подлил, о конце света вещая и призывая всех молиться и каяться. Ему бы всыпать от души – но люди перепутали, впечатлились и всыпали сами себе. Потом ещё и ещё – и пошло-поехало.
«Беспримерный дух самообвинения внезапно овладел умами народа. Страх перед Христом напал на всех; благородные и простые, старые и молодые, даже дети лет пяти бродили по улицам без одежд с одним только поясом вокруг талии. У каждого была плеть из кожаных ремней, которой они бичевали со слезами и вздохами свои члены так жестоко, что кровь лила из их ран».
А тарантелла? Вроде бы безобидный танец: ну, подпрыгивает человек внезапно, словно в сапоге у него сидит тарантул и время от времени покусывает, – ну и что, даже забавно смотрится. Но в 1370 году танец принял масштабы всеевропейского флешмоба: подпрыгивали и дёргались в Италии, в Германии, в Нидерландах – причём в Германии и в Нидерландах особенно самозабвенно и массово, наводняя танцорами целые улицы, бросая работу и домашние дела, до полного изнеможения.
Видимо, социальные и религиозные гайки там были сильнее закручены, раз сорвало так мощно. То затухая, то вспыхивая вновь, тарантизм продолжился и в годы охоты на ведьм, соперничая по своей массовости с толпами лихо отплясывающих людей, мигрирующих в сторону собора со статуей святого Вита: мальчик, когда-то давно, ещё до своей посмертной канонизации изгнавший бесов из Максимиана, сына Диоклетиана, считался покровителем этих бесноватых танцоров. Поговаривали, что, станцевав под его статуей, можно было исцелиться.
Было порой достаточно одного-единственного инициатора, чтобы дать толчок эпидемии. К примеру, история сохранила имя фрау Троффеа, которая в июле 1518 года вышла на улицу славного города Страсбурга – и начала свой танец. И танцевала то ли четыре дня, то ли аж шесть. Да так заразительно, что в течение недели рядом с ней стали отплясывать 34 человека, а в течение месяца к танцу присоединились ещё четыре сотни горожан.
Что примечательно, городские власти не только не стали разгонять толпу, но ещё и музыкантов предоставили, и два танцпола… пардон, танцевальных зала: а ну как поверье действует, и святой Вит исцелит несчастных? И сцену деревянную экстренно соорудили, чтобы музыканты могли с комфортом разместиться. Но танец длился и длился, и люди, вовлечённые в него, стали умирать: сердце не выдерживало, удар апоплексический настигал, истощение подтачивало силы и здоровье.
Видя, что исцеления не происходит, власти запретили танцы. Ну и, чтобы два раза не вставать, прочие увеселения, а также азартные игры, музыку и проституцию. Включились в процесс и церковники со своими обрядами. Понадобилось ещё несколько недель, чтобы танцевальная чума пошла на убыль.
Однако, что примечательно, даже с началом охоты на ведьм ни тарантизм, ни пляски святого Вита не преследовались активно (во всяком случае, в массе своей) борцами с врагом рода человеческого. Охотники на ведьм отыграются на участниках других психических эпидемий. Каких именно?
Монастыри – питомники одержимых
В XVI–XVII веках новые эпидемии охватывают ряд европейских монастырей, по большей части женских: монахини уверены, что их околдовали, что в них вселили дьявола.
«Первая большая эпидемия этого рода, – пишет в своей книге „Умственные эпидемии“ Поль-Мари-Леон Реньяр, произошла в Мадридском монастыре.
Мадридская эпидемия началась в монастыре бенедиктинок, игуменье которого, донне Терезе, еле исполнилось в то время 26 лет.
С одной монахиней вдруг стали случаться страшные конвульсии. У неё делались внезапные судороги, мертвели и скорчивались руки, выходила пена изо рта, изгибалось все тело в дугу наподобие арки, опиравшейся на затылок и пятки. По ночам больная издавала страшные вопли, и под конец ею овладевал настоящий бред.
Несчастная объявила, что в неё вселился демон Перегрино, который не даёт ей покоя. Вскоре демоны овладели всеми монахинями, за исключением пяти женщин, причём сама донна Тереза тоже сделалась жертвой этого недуга.
Тогда начались в обители неописуемые сцены: монахини по целым ночам выли, мяукали и лаяли, объявляя, что они одержимы одним из друзей Перегрино. Монастырский духовник Франсуа Гарсия прибёг к заклинанию бесноватых, но безуспешно, после чего это дело перешло в руки инквизиции, которая распорядилась изолировать монахинь. С этой целью они были сосланы в различные монастыри.
Гасия, обнаруживавший в этом деле известное благоразумие, редко встречаемое в людях его класса, был осуждён за то, что будто бы вступил в сношение с демонами прежде, чем напасть на них».
Но это ещё цветочки: в монастыре урсулинок в 1610 году полыхнуло сильнее, причём во всех смыслах. Вот как всё происходило. У двух монахинь монастыря урсулинок появились какие-то необычайные движения и другие удивительные симптомы. Согласно господствовавшему тогда верованию, Ромильон вообразил, что эти монахини одержимы дьяволом. Он попробовал делать над ними заклинания, но безуспешно: дьяволы продолжали мучить бедных урсулинок; убедившись в своём бессилии, бедный священник обратился к более могущественным заклинателям.
Обеих одержимых – Луизу Кало и Магдалину де ля Палю, дочь провансальского дворянина, отправили в монастырь Сент-Бом к инквизитору Михаэлису. Михаэлис, не надеясь исключительно на свои силы, пригласил на помощь фламандского доминиканца отца Домциуса. Он не раз производил заклинани и, стало быть, имел опыт по части этих нелепостей.
Луиза, скорее сумасшедшая, чем злая, но злая в своём сумасшествии, призналась, что в ней сидят три дьявола: Веррин – добрый дьявол, католик, лёгкий, один из демонов воздуха; Левиафан, дурной дьявол, любящий рассуждать и протестовать, и, наконец, третий дух – нечистых помыслов. Чародей, пославший ей этих дьяволов, князь всех колдунов Испании, Франции, Англии и Турции – патер Луи Гофриди, бывший в то время приходским священником церкви Нотр-Дам-дез-Аккуль в Марселе.
Магдалина, подстрекаемая Луизой и обезумевшая от страха, сделала такое же признание. Она сказала, что Гофриди испортил её своими чарами, что он наслал на неё целый легион, то есть шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть дьяволов. Михаэлис как монах ненавидел Гофриди-священника, и с радостью ухватился за прекрасный случай. Он донёс на чародея прованскому парламенту. И хотя на стороне Гофриди были капуцины, епископ Марсельский и всё духовенство, тем не менее парламент в союзе с инквизицией добился того, что им выдали Гофриди. Его как преступника привели в Экс.
Несчастный священник сначала клянётся именем Бога, Пресвятой Девы Марии и святым Иоанном Крестителем, что все обвинения ложны, но скоро понял, что он погиб; мужество его покинуло, и под пыткой, а может быть, и ранее, он признался во всём. Да, во всём, во всех преступлениях, которых он не совершал.
Он сознался, что дьявол посещал его часто, что он поджидал Сатану у дверей церкви и заразил до тысячи женщин ядовитым дыханием, сообщённым ему Люцифером. «Признаюсь и в том, – говорил он, – что, когда я желал отправиться на шабаш, я становился ночью у открытого окна, через которое являлся ко мне Люцифер и в миг переносил на сборище, где я оставался два, три, а иногда и четыре часа».
Стали искать печать дьявола на его теле. Когда сняли с его глаз повязку, он с ужасом узнал, что в его тело до трёх раз вонзали иглу, и он ничего не чувствовал. Итак, он был трижды помечен дьявольским клеймом. Инквизитор заметил: если бы мы находились в Авиньоне, этого человека завтра же сожгли бы.
Его и сожгли. 30 апреля 1611 года в Эксе, в 5 часов пополудни, Луи Гофриди, бенедиктинский священник, был отрешён от сана. Палач подвёл к главному входу в церковь, где он должен был каяться и просить прощения у Бога, короля и правосудия. На площади проповедников был уже воздвигнут костёр. Несчастный взошёл на него, и несколько минут спустя от него остался один пепел.
В Луденской общине урсулинок – а монахини там были дочерьми людей знатных и именитых – всё происходило ещё хлеще. Приором монастыря был аббат Муссо, вскоре, впрочем, умерший. Спустя непродолжительное время после его кончины однажды он явился к госпоже де Бельсьел ночью в виде мертвеца и приблизился к её постели. Она своими криками разбудила всю обитель. Но после этого привидение стало возвращаться каждую ночь.
Монахиня рассказала о своем несчастии товаркам. Результат получился как раз обратный: вместо одной привидение стало посещать всех монахинь. В дортуаре то и дело раздавались крики ужаса, и монахини пускались в бегство. Слово «одержимость» было пущено в ход и принято всеми. Монах Миньон, сопутствуемый двумя товарищами, явился в обитель для изгнания злого духа.
Игуменья, мадам де Бельсьель, объявила, что она одержима Астаротом и, как только начались заклинания, стала издавать вопли и конвульсивно биться; в бреду она говорила, что её околдовал священник Грандье, преподнося ей розы.
Игуменья, кроме того, утверждала, что Грандье являлся в обитель каждую ночь в течение последних четырёх месяцев и что он входил и уходил, проникая сквозь стены.
На других одержимых, между прочими на мадам де Сазильи, находили конвульсии, повторявшиеся ежедневно, особенно во время заклинаний. Одни из них ложились на живот и перегибали голову, так что она соединялась с пятками, другие катались по земле, в то время как священники со Святыми Дарами в руках гнались за ними; изо рта у них высовывался язык, совсем чёрный и распухший. Когда галлюцинации присоединялись к судорогам, то одержимые видели смущавшего их демона.
У мадам де Бельсьель их было семь, у мадам де Сазильи восемь, особенно же часто встречались Асмодей, Астарот, Левиафан, Исаакорум, Уриель, Бегемот, Дагон, Магон и тому подобные. В монастырях злой дух носит названия, присвоенные ему в богословских сочинениях.
В некоторых случаях монахини впадали в каталептическое состояние, в других они переходили в сомнамбулизм и бред или в состояние полного автоматизма.
Они всегда чувствовали в себе присутствие злого духа и, катаясь по земле, произнося бессвязные речи, проклинали Бога, кощунствуя и совершая возмутительные вещи, утверждали, что исполняют его волю.
В общем, аббату Грандье сильно не повезло: инквизиция его с пристрастием допросила, аббат признался во всех грехах – и запылал ещё один костёр. Но девушки продолжали бесноваться, пока их не разослали от греха подальше по разным монастырям с соответствующими рекомендациями. Стало понятно, что аббат Грандье тут, в общем-то, не при чём, но ему, понятное дело, легче стать уже не могло.
Это сейчас любой психиатр сказал бы – мол, картина ясная, массовый истерический психоз. Но то сейчас, а тогда эти эпидемии лишь распаляли азарт борцов с врагами рода человеческого.
От экзорцизма к лечению
Но всё когда-нибудь заканчивается – и к середине XVII века охота на ведьм тоже постепенно начала сходить на нет, хотя и тлела ещё более века. И одними из первых, кто не только усомнился в засилье ведьм и недоброго колдовства, но и задумался – а нет ли тут признаков душевной болезни – стали именно люди, не понаслышке знакомые с медициной.
Да, пусть то была медицина Ренессанса, выросшая из античной и средневековой, с целым ворохом нелепых теорий и методов лечения – но выступить в защиту несчастных сумасшедших в то время, когда лютовала и католическая инквизиция, и реформисты от неё не отставали в своём стремлении извести колдовство, было смелым поступком. Так кто же эти защитники душевнобольных?
Парацельс
Говоря о докторах, которые в числе первых задумались о том, что всё-таки неплохо было бы проводить хоть какую-то дифференциальную диагностику между людьми, которые и в самом деле погрязли в тёмном колдовстве или пустили себе на постой демона, и душевнобольными пациентами, нельзя не упомянуть Парацельса. Правда, Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, подобно большинству его современников, не допускал и тени сомнения в наличии тёмного колдовства, демонов и всего такого вредного для рода человеческого, но предлагал всё же быть внимательнее при дознании: мол, не всяк, обвинённый в колдовстве, одинаково вреден.
«Дьявол вселяется только в здорового и разумного человека, а в душевнобольном ему делать нечего».
Интересный тезис. Мол, невозможно сбить с панталыку того, кто и так уже того. Развивая эту глубокую мысль, он продолжает:
«Есть люди, утверждающие, что они умеют заклинать чертей; но надо думать, что они имели дело с возбуждённо-помешанными, которые успокаивались сами собой».
И подводит к главной мысли:
«Практически гораздо важней лечить душевнобольных, нежели изгонять бесов, ибо помешанные – это больные люди и, кроме того, – наши братья, а потому следует относиться к ним сочувственно и мягко. Ведь может случиться, что нас самих или наших близких постигнет такая же злая судьба».
Иоганн Вейер
И ещё одно имя защитника душевнобольных, обвиняемых в колдовстве, стоит нашего внимания. Это Иоганн Вейер. Примечательно то, что учителем его был Генрих Корнелиус Неттесгеймский, который, подобно своему современнику Парацельсу, решил, что Генрих Корнелиус – это, конечно, короче, чем Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст, но тоже не звучит. И заявил однажды: называйте меня скромно и просто – Агриппа Неттесгеймский. Оно и реверанс основателю родного Кёльна будет, да и звучит ярко, по-древнеримски, как раз как любят в нашу эпоху Ренессанса.
Чем только Агриппа за свои неполные полвека ни занимался: успел и богословом побывать, и наёмничал (успешно, судя по тому, что стал рыцарем), и доктором подвизался, и адвокатом, и философию с астрологией изучал, и оккультизм… особенно оккультизм, за что (и не в последнюю очередь благодаря злым языкам оппонентов) приобрёл сомнительную славу чернокнижника.
Но храбрости Агриппе было не занимать: так, в 1518 году, когда он был генеральным адвокатом города Меца, судили в этом городке крестьянку, обвинённую в колдовстве. Корнелиус вмешался, показал всю нелепость обвинений и спас девушку от казни. Вот такой учитель был у Вейера.
Под руководством Агриппы юный Иоганн штудировал весь положенный любому уважающему себя учёному того времени набор наук: философию, астрологию, алхимию, медицину… ах да, и оккультизм, конечно же: разве мог Агриппа утаить от ученика свой любимый предмет!
Позже, несмотря на скандальность, имя учителя открыло перед молодым Вейером двери лучших домов Парижа и Орлеана: ну как же, ученик самого Чернокнижника! Скажите, дорогой Иоганн, а правда ли, что вашему учителю прислуживал чёрный-чёрный демонический пёс? А правда ли, что он и забрал душу бедного Корнелиуса с собой в ад, когда настал его смертный час? Ах, как жутко и как интересно!
Вернувшись в Германию, Вейер, по завету Агриппы (да и следуя распространённому среди учёных того времени тренду) находит себе богатого покровителя, герцога Клевского в городе Юлих. И пишет основанный на собственных наблюдениях и умозаключениях трактат De praestigiis daemonum et incantationibus ac veneficiis, то бишь «О дьявольских наваждениях, наговорах и чародействах». Вот в этом-то трактате, уместившемся в пять книг, он и излагает, обращаясь к герцогу, свои мысли о том, что не все колдуны на самом деле колдуны, и не все бабы… пардон, ведьмы – ведьмы.
«Будучи 13 лет твоим медиком, слышал я при дворе самые разнообразные толки о ведьмах, но наиболее правдоподобным казалось мне всегда твоё мнение, а именно – что все эти ведьмы, даже если мы допустим у них наличие злой воли, никому не в состоянии вредить. <…> У них больная фантазия, они страдают меланхолией, поэтому им начинает казаться, что они натворили множество разных бед.
Недавно несчастную старуху заставили покаяться в том, что она наслала 1565 ураганов, производила морозы и прочая и прочая; при этом нашлись серьёзные люди, поверившие такой нелепости».
В этом же трактате Вейер несколько раз подчёркивает и обращает внимание на то, что на деле чаще всего те, кого обвинили в ведьмовстве, – либо утратившие ум и память старухи, либо дамы с меланхолией и вызванными ею бредовыми идеями. Опять же, считает Вейер, не стоит забывать про действие мазей с белладонной и беленой, которые в то время были широко в ходу. И делает такой вывод:
«Если человек обнаруживает странности, то прежде, нежели отправлять его в трибунал, нужно пригласить врача. Известны случаи, когда участливое отношение разумного человека очень скоро обнаруживало, что мнимая одержимость представляет собой просто душевное заболевание, которое потом, под влиянием физического лечения, проходило бесследно, ибо надо помнить, что укрепляя тело, можно вылечить дух.
Если же (а такие случаи бывают!) с несомненностью выясняется, что дело не обошлось без нечистого, то и тогда незачем спешить с крайними мерами, а лучше раньше пригласить хорошего духовника».
При этом Иоганн Вейер, вполне себе в духе времени, не допускал и тени сомнения в том, что демон и колдовство существуют – всё-таки школа самого Чернокнижника дала о себе знать, да и кто в те года думал иначе! Просто призывал, чтобы мухи были отдельно, а шницели – ещё отдельнее.
К концу своей жизни, в 1588 году, Иоганн заканчивает труд Peudomonarchia Demonorum, в котором подробно рассказывает, как демоны выглядят, как классифицируются, как их правильно вызывать и как заклинать, чтобы именно демоны тебе служили, а не наоборот.
Что примечательно, в ереси его обвинили не за этот крайне провокационный трактат, а как раз за ту самую более взвешенную De praestigiis daemonum et incantationibus ac veneficiis. Ну как же – такая плюха охотникам на ведьм! Мы тут, понимаешь, только во вкус вошли… Но идея не потерялась, и через полвека после смерти Вейера в городе Ринтельн выходит другая книга другого автора.
