Kitab fayl olaraq yüklənə bilməz, yalnız mobil tətbiq və ya onlayn olaraq veb saytımızda oxuna bilər.
Kitabı oxu: «Судебная практика по гражданским и административным делам: формирование и использование. Практическое пособие», səhifə 3
2.1.3. Обратное влияние актов судов на законодательство и научную доктрину
Включив судебные акты в число источников права, следует обсудить вопрос о взаимном влиянии судебных актов, законодательства и доктрины как основных групп источников.
Логично предположить, что после того, как практика сгладила недостатки законодательства, вобрала в себя и примирила расхождения доктрины и нормативно-правового регулирования (либо опытным путем проверила неверность чего-то из этого), должен существовать механизм обратной связи.
Что касается влияния практики на законодательство, то есть четыре пути:
1) корректирующий – через постановления КС РФ (восполняющий / замещающий / показывающий как надо),
2) прямой – путем проявления законотворческой инициативы,
3) непрямой – при обсуждении законопроектов,
4) и косвенный – путем переработки положений законодательства таким образом, чтобы сгладить их недостатки, адаптировать их под изменившиеся общественные отношения – с последующей корректировкой нормативных актов.
Как было ранее неоднократно сказано, Конституционный Суд РФ своими постановлениями вправе признать норму противоречащей Конституции РФ, указать законодателю на ошибочность подходов или на необходимость существования какого-либо правила. Постановление Конституционного Суда РФ действует немедленно и не может быть преодолено. В этом случае происходит прямое вмешательство в сферу законотворчества – выбранный законодателем путь признается недопустимым, Конституционный Суд указывает как следовало регулировать вопрос. В каком-то смысле это нормотворчество «от противного» («от обратного») – но безусловно выполняющее роль именно правового регулирования, встающего на его место78. Вместе с тем, такое замещение носит временный характер и в дальнейшем законодатель производит корректировку / замену нормы79.
Конституционный Суд РФ и Верховный Суд РФ обладают правом законодательной инициативы (статья 3 Федерального конституционного закона от 21.07.1994 № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде РФ», часть 6 статьи 2 Федерального конституционного закона от 05.02.2014 № 3-ФКЗ «О Верховном Суде РФ»). Оба они обладают данным полномочием применительно к тем сферам, в которых осуществляют деятельность80.
Конституционный Суд РФ не реализует это полномочие – по причинам как теоретического, так и практического порядка: если Конституционный суд выступит инициатором того или иного законопроекта, то в конечном итоге уже принятый закон может стать предметом его последующего рассмотрения81. Лучше всего эту мысль выразил С. А. Авакьян: «Конституционному суду как высшему блюстителю конституционной законности стоило бы как можно реже ставить себя под огонь парламентских баталий и не позволять подрывать свой авторитет непринятием предложенного им закона»82.
Верховный Суд, напротив, активно использует возможность совершенствовать законодательство.
«Например, по инициативе Верховного Суда РФ были приняты Законы “О статусе судей в Российской Федерации”, “О Судебном департаменте при Верховном Суде Российской Федерации”, “Об исполнительном производстве”, “О судебных приставах” и ряд других. Верховный Суд разрабатывает и вносит в Государственную Думу проекты законов, необходимость принятия которых обусловлена потребностями судебной практики, совершенствования судопроизводства, судебной системы и статуса судей»83. Законотворческие инициативы Верховного Суда РФ принимаются в виде постановлений Пленума84.
В. М. Лебедев обратил внимание на то, что Верховный Суд РФ наделен правом законодательной инициативы и, реализуя это право, за последние 30 лет внес в Государственную Думу 187 законопроектов, из них 108, или 58 %, получили поддержку законодателя и стали законами85.
Рассмотренные нормативные положения, регулирующие право законодательной инициативы и его реализацию со стороны Конституционного Суда РФ и Верховного Суда РФ, расцениваются в научной литературе как способ участия ветвей власти в обеспечении принципа единства государственной власти, напрямую не противопоставляемый принципу разделения властей86.
Третий способ взаимодействия вытекает из правил, допускающих привлечения высших судов к участию в официальном обсуждении законопроектов в Государственной Думе Федерального Собрания РФ87.
Так, судьям Конституционного Суда РФ и Верховного Суда РФ предоставляется право присутствовать на любом заседании палаты (пункт 1 статьи 38), также они могут участвовать в парламентских слушаниях (пункт 3 статьи 65). Согласно статье 108, пункту 8 статьи 112 Регламента высшим судам направляются законопроекты по вопросам их ведения для подготовки отзывов, предложений и замечаний, учитываемых ответственными комитетами палаты.
Аналогичные нормы предусмотрены в Регламенте Совета Федерации Федерального Собрания РФ (пункт 7 стать 31, пункт 3 статьи 37, пункты 5, 6 статьи 38, пункт 5 статьи 53, пункт 3 статьи 86)88.
Косвенный способ влияния – значительно менее формализован и в силу этого всегда вызывал интерес у исследователей89. Сила судебной практики в ее множественности, единообразии, и непосредственности регулирования ими правоотношений.
Как пояснил Д. А. Медведев, «каким бы совершенным ни выглядел Гражданский кодекс после своего появления на свет, он развивался, обогащался, и его обогащению, вне всякого сомнения, помимо развития научной цивилистической мысли, в очень большой степени способствовала практика его применения судами». В соответствии с этим «главная цель такого совершенствования состоит в том, чтобы учесть в Кодексе огромный опыт его толкования и применения судами»90.
В научной литературе неоднократно подчеркивалось, что «последовательная судебная практика имеет серьезные последствия для права, а судебные решения считаются авторитетным доказательством состояния права»91, и потому «судебно-правовая материя, выработанная судебной практикой, через судебную политику влияет на законотворческую политику и в дальнейшем на законотворчество в целом»92.
М. А. Удодова, описывая механизм воздействия судебной практики на законодательство93, указывает на его поэтапное влияние, где третья стадия – учет результатов судебной практики в законодательстве.
Более подробно этот механизм описан Н. И. Суховой94. Согласно ее наблюдениям, рассматриваемое влияние имеет несколько проявлений: а) когда суды обеспечивают действие закона путем толкования противоречивых положений, устранения неточностей, дополнительных разъяснений, выработки процедурных правил его реализации; б) когда судебные органы снижают активность регулятивного воздействия закона путем его недостаточного применения; в) когда судебная практика реализации закона расширяет пределы его действия, установленные законодательным органом; г) когда складывается противоречивая судебная практика понимания и реализации закона.
Представляется, что при формировании противоречивой практики суды постепенно должны отбраковать те позиции, которые противоречат иному правовому регулированию или интересам субъектов, вовлеченных в регулируемые отношения, и в итоге вернуться к какому-либо из первых трех вариантов поведения.
Обратное влияние судебной практики на нормотворчество предполагает внимательное отслеживание, учет и анализ поступающих из судов актов95. Именно поэтому практика судов общей юрисдикции и арбитражных судов названа в числе источников правоприменительного мониторинга в соответствующем постановлении Правительства РФ от 19.08.2011 № 69496.
Как правило, такой учет ведут те органы исполнительной власти, на которые непосредственно возложена обязанность организовать исполнение закона и которые как раз участвуют в судебных спорах по поводу его реализации. Как правило, получив некоторое97 количество отрицательной практики (или весьма разнообразной, что поддержанию законности тоже не способствует)98, иногда дойдя до Верховного Суда РФ99, органы формируют достаточно полное представление о том, какие недостатки и недочеты в законодательстве провоцируют неправильное исполнение (несоблюдение) закона и значительное число судебных споров, на участие в которых им приходится отрывать ресурсы100.
Нередко на неверное применение уже вынесенного закона обращает внимание сам законодатель, который отслеживает применение законов101, особенно новелл, и видя, как расходятся с делом его намерения, облаченные в букву права, старается исправить ситуацию102.
Обратная ситуация – когда несмотря на многократное, многоголосое сопротивление судов законодательному установлению, законодатель остается глух к голосу практики, крайне негативно сказывается и на правоприменении в судах, и на авторитете законодателя103.
Суммируя сказанное, следует присоединиться к выводу М. А. Удодовой104: «…механизм воздействия судебной практики на законодательство, как он сформирован сейчас в России, предполагает взаимодействие законодательной (издание законов), исполнительной (мониторинг законодательства) и судебной (выявление дефектов законодательства, содействие его совершенствованию) властей. Практическая ценность механизма воздействия судебной практики на законодательство заключается в обосновании системного видения факторов».
Что касается обратного влияния практики на доктрину, то это явление более заметно, признается всеми учеными, но в то же время хуже поддается систематизации и описанию.
Р. Давид отмечал, что «доктрина в наши дни, так же как и в прошлом, составляет очень важный и весьма жизненный источник права. Эта ее роль проявляется в том, что именно доктрина создает словарь и правовые понятия, которыми пользуется законодатель»105.
Правовая доктрина («дух права» и смысл законодательства) является центральным звеном, своего рода стержнем системы источников права. Именно правовые идеи образуют наиболее глубокий слой правовой материи, ее общую основу106. Правовая доктрина как источник права позволяет использовать надпозитивные подходы.
Во многих зарубежных правопорядках ссылки на доктрину обязательны и составляют существенную часть судебного акта. Это обусловлено их историческим опытом.
Примером обширного использования доктрины при разрешении дел, как правило, выступают акты судов, действующих в странах общего (англо-американского) права. При этом не учитывается, что суть работы судов этих стран – цитирование авторитетных источников и сравнение их авторитетности. Прецедентное право построено на том, что в отсутствие статута суд руководствуется ratio decidendi («решающим доводом»), установленным в акте иного суда, цитирует его, оценивает его разумность в целом и применимость к конкретной ситуации в частности. Рассуждения со ссылками на доктрину в таком случае обязательны. Специфической проблемой при этом оказывается унификация систем ссылок, принятых в судебных актах и принятых в науке107.
Другим образцом для сравнения является Германия, в которой судебные акты также выносятся с большим количеством ссылок на доктринальные источники (коллеги в личном общении метко окрестили это явление «кафедральным правом»). Это является следствием того, что в Германии проводятся «различия между понятиями нормы права (Rechtsnorm, Norm) и текста нормы (Normtext). Исходя из основного положения нетождественности текста нормы и нормы отрицается позитивистское понимание права, которое описывает правоприменение как квазиавтоматическую субсумцию (Subsumtion), если устанавливается только лишь значение точного текста нормы (Normwortlaut) или только закрепленных в нем слов. Вместо этого предлагается понимать применение права как структурированный процесс, как часть комплексной (многообразной) практики, в которой текст правовой нормы представляет собой только один из видов исходных данных среди многих. Представленное понимание правоприменительного процесса обозначается в германских концепциях толкования права как „Konkretisierung” (“конкретизация”)»108.
Обратим внимание еще раз: данный результат – продукт исторического самостоятельного развития. Соответственно, при существенном отличии истории развития российского судебного права от опыта зарубежных стран значение доктрины при рассмотрении судебных споров иное.
В России применяется «позитивистский подход»109 с вытекающими из этого следствиями в виде сугубо вспомогательного характера доктрины в процессе правоприменения.
Надо учитывать, что «доктрина» – понятие чрезвычайно широкое110 и включает в себя и общепризнанные правила, не требующие подтверждения, и воззрения конкретных ученых (иногда весьма спорные), и закрепленные в законах общие нормы, нормы-принципы и нормы-декларации, и многое другое.
Использование доктрины не сводится к прямому цитированию научных работ в текстах судебных актов. За многими постановлениями высших судов стоит огромный пласт научных дискуссий, что хорошо показано в коллективной монографии «Доктринальные основы практики Верховного Суда Российской Федерации»111. Нередко выводы в судебных актах являются отражением научных концепций и научных воззрений их авторов, но, по меткому выражению Р. Барта, будучи включенными в текст решения, приводят к так называемой «смерти автора» – утрате связи автора с текстом его произведения112. В этой ситуации отслеживание авторства воспринятых научных подходов и предположения о том, почему восприняты именно они, становится интеллектуальным состязанием юристов, применяющих закрепленные в результате правовые позиции113.
Вместе с тем суды нередко ссылаются на научные работы114 (вопреки сомнениям, высказанным в общественном поле115) при вынесении судебных актов – но, как правило, только там, где соответствующих законоположений или разъяснений вышестоящих судов нет116.
Обратное влияние выражается также в формировании «судебной доктрины».
По мнению В. В. Сорокина, правовая доктрина подразделяется на научную и судебную. Исследователь утверждает, что «правовая доктрина представляет собой концентрированное выражение нового, формирующегося накануне перехода научного юридического мировоззрения»117.
Председатель Конституционного Суда РФ В. Д. Зорькин в своем выступлении 26.01.2012 «Конституционный Суд и развитие гражданского права»118 сказал: «Мы должны отдавать себе отчет в том, что судебная практика постсоветской России вынуждена работать в отсутствие полноценной правовой доктрины <…> Дискуссии о правопонимании, активно идущие в нашей теории права все последние двадцать лет, не привели пока что к выработке доктринального правопонимания, способного служить теоретическим ориентиром для практики правосудия. <…> Важное направление участия КС в разработке правовой доктрины и догмы современного российского права связано с формулированием вытекающих из Конституции принципов правового регулирования общественных отношений».
В данном выступлении фактически подтверждено, что доктрина формируется внутри актов Конституционного Суда РФ.
Доктринальные положения формулируются в актах и других судов.
Например, на протяжении многих десятилетий все юристы использовали понятия «длящихся» и «продолжаемых» преступлений, а также уясняли разницу между этими явлениями, используя постановление 23 Пленума Верховного Суда СССР от 04.03.1929 «Об условиях применения давности и амнистии к длящимся и продолжаемым преступлениям»119. В 2023 г. взамен было принято постановление Пленума Верховного Суда РФ от 12.12.2023 № 43 «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о длящихся и продолжаемых преступлениях»120, и теперь юристы используют его, но главное – что именно в этих актах судебной практики, а не в нормативных, содержатся определения ключевых для уголовного права понятий.
Также понятие «длящиеся административные правонарушения» дано не в Кодексе РФ об административных правоотношениях, который оперирует этим выражением, однако не раскрывает его содержание, оно содержится в пункте 14 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24.03.2005 № 5 «О некоторых вопросах, возникающих у судов при применении Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях»121 и пункте 19 постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 27.01.2003 № 2 «О некоторых вопросах, связанных с введением в действие Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях»122.
В этих же актах раскрывается значение «малозначительности», в том числе через доктринальное понятие «общественная опасность» и т. д., – примеры могут быть продолжены, но сказанного достаточно для того, чтобы подтвердить, что судебная практика влияет и на законодательство, и на доктрину.
В статье А. Ф. Васильевой123 упоминается о формировании «судебной доктрины»124 как источнике развития законодательства и названы примеры обратного влияния судебных доктрин, оказавших влияние на развитие Общей части административного права, в частности – судебная доктрина существенности процедурных нарушений, которая нашла отражение в работах Д. С. Андреева125, судебная доктрина исполнимости предписаний, отраженная в работах Н. А. Морозовой126 и М. А. Ревазова127.
В коллективной монографии «Судебная практика в современной правовой системе России»128 подробно проанализировано влияние судебной практики на ряд отраслей российского права (гражданское право, гражданское и административное судопроизводство, семейное право, трудовое законодательство, административное право, уголовное право и налоговое право), а также ее роль при формировании социального законодательства и природоресурсного законодательства, развитии аграрного законодательства, регулировании земельных отношений, установлении экологического правопорядка.
2.2. Акты судебного нормотворчества
2.2.1. Понятие судебного нормотворчества
Суды не создают право, они его применяют – именно так описывается место судов в системе разделения властей. Конкретнее: суды занимаются правоприменением, дают ответ на поставленный перед ними конкретные вопросы (решают спор о праве); и потому любой судебный акт – это результат применения норм права для регулирования конкретных правоотношений, с учетом тех юридических фактов, которые имеют место в данной ситуации. При таком подходе единственный ответ на вопрос – могут ли суды в результате правоприменения создать норму права – отрицательный129. Утверждения об обратном подвергаются многочисленной критике в науке130.
Однако такая постановка вопроса неверна по своей сути. Она игнорирует главное – объективно существующий результат судебной деятельности в виде общеобязательных правил, рассчитанных на применение в неопределенном количестве неопределенным кругом лиц. Такие правила существуют и безотказно реализуются субъектами, вступающими в отношения, попадающие под данные правила.
В существовании этих правил нет противоречия с правовой природой судов – если ставить по главу угла не «правосудие», а властную природу судов как органов.
В позитивном праве (а в России право, безусловно, носит позитивный характер) первичным и фундаментальным свойством источника права является связь права с «государственным сувереном»131. Наличие этой связи и есть основа теории позитивизма. Судебная власть – часть системы органов государственной власти132, то есть тоже представитель «государственного суверена». Все акты, издаваемые судами, содержат властные волеизъявления, обеспечиваемые силой государственного принуждения, – что является производным от их государственно-правовой природы.
Львиная доля актов судов рассчитаны на однократное применение – они устанавливают права и обязанности участников конкретного спорного материального правоотношения и приводятся в исполнение через специальную процедуру исполнительного производства (в том числе и уголовно-исполнительного). Эти акты являются актами судебного правоприменения и выступают индивидуальными средствами правового регулирования.
Но небольшая группа судебных актов содержит общеобязательные правила, которые применяются неограниченным кругом лиц в течение неопределенного времени. Механизм их реализации такой же, как у законов: они соблюдаются или используются участниками конкретного правоотношения и применяются при возникновении между ними правового спора. В схеме условного противопоставления «нормативные» – «индивидуальные» они занимают место нормативных актов.
Их существование является следствием дефектов законодательства – противоречий133 (коллизий134) и пробелов135. Не касаясь вопроса о том, почему они появляются, обратим внимание, что у судебной системы есть общая цель в любых условиях как можно более эффективно выполнить свою основную функцию по предоставлению защиты обратившегося к ней лица (рассмотреть спор). Если спор может быть рассмотрен на основе имеющегося законодательства – суд так и поступит. Если закон недостаточно понятен – суд даст его толкование136. Если подходящего закона нет или имеющийся явно не применим – суд все равно рассмотрит спор, используя или аналогию закона, или аналогию права137, опираясь также на правовую доктрину, обычаи и этические принципы. Но то, что для одного судьи в конкретном деле – проблема, для судебной системы – вызов, который она может решить, используя для этого имеющиеся в ее распоряжении механизмы.
Механизмов два: 1) дать толкование закону при противоречиях / коллизиях / недостаточно понятном правовом регулировании или 2) восполнить пробел своими силами при отсутствии норм вообще (или их дефектности138) (рис. 15). Судебный акт в таком случае выполняет роль регулятора. В первом случае речь идет о создании обязательного интерпретационного правила, во втором – о создании собственно правила, то есть о судебном нормотворчестве. Иногда в науке используется термин «конкретизирующее правотворчество»139. Некоторые акторы используют осторожный термин «конкретизации права в судебных актах140».

Рис. 15. Акты судебного нормотворчества
Наиболее часто судебное правотворчество связывают с деятельностью Конституционного Суда РФ. Однако признакам «нормативного судебного акта» отвечают также некоторые акты Верховного Суда РФ. Следует подчеркнуть, что в целом такая возможность принадлежит только высшим судам – и никому более в судебной системе.
Наиболее часто противники идеи судебного нормотворчества указывают на недопустимость выхода судов за пределы их полномочий, на угрозу разрушения теории разделения властей и на угрозу судебного произвола. Как правило, такие рассуждения носят абстрактно-философский характер, и примеры актов, которые разрушили бы правопорядок, позволили бы судам обрести независимость от законодательства или хотя бы просто прямо противоречили имеющимся нормам, в них не приводятся. Беремся утверждать, что в силу отсутствия таковых.
Существенным отличием акта судебного нормотворчества от акта толкования является то, что акт толкования, даже самого широкого, всегда следует судьбе нормы, на которой он основан, – вместе с законом теряет актуальность и акт толкования141. Правило, являющееся продуктом судебного нормотворчества, таким качеством не обладает.
Сам Конституционный Суд РФ отмечал, что «решения Конституционного Суда Российской Федерации, в результате которых нормативные акты, признанные неконституционными, утрачивают юридическую силу, имеют такую же сферу действия во времени, пространстве и по кругу лиц, как решения нормотворческого органа» (постановление Конституционного Суда РФ от 16.06.1998 № 19-П «По делу о толковании отдельных положений статей 125, 126 и 127 Конституции Российской Федерации» // Российская газета. 1998. 22 июня. № 121; постановление Конституционного Суда РФ от 26.06.2020 № 30-П «По делу о проверке конституционности частей третьей и пятой статьи 79 Федерального конституционного закона “О Конституционном Суде Российской Федерации”, части первой статьи 439 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации и пункта 4 части 1 статьи 43 Федерального закона “Об исполнительном производстве” в связи с жалобой граждан В. В. Однодворцева, Е. В. Однодворцева, М. Е. Однодворцева, Н. В. Однодворцевой и Т. П. Однодворцевой» // Вестник Конституционного Суда РФ. 2020. № 4).
Из текста пояснительной записки следует, что его разработка связана с принятием Конституционным Судом РФ постановления № 59, которым абзац восьмой части второй статьи 59 Кодекса признан не соответствующим Конституции Российской Федерации в той мере, в какой он в силу неопределенности нормативного содержания, порождающей на практике неоднозначное его истолкование и, следовательно, возможность произвольного применения, допускает различный подход к решению вопроса о возможности заключения срочного трудового договора с работником, замещающим должность руководителя структурного подразделения организации, а также о правомерности увольнения такого работника в связи с истечением срока трудового договора.
В этой связи в целях исключения неоднозначности толкования вышеуказанной нормы, а также в целях недопущения заключения срочного трудового договора с работником, замещающим должность руководителя структурного подразделения организации, законопроектом предусматривается внесение соответствующего изменения в абзац восьмой части второй статьи 59 Кодекса в части установления нормативной взаимосвязи указанной нормы с частью первой статьи 273 Кодекса, содержащей понятие «руководитель организации».
Омаров С. М. Конституционно-правовое регулирование взаимодействия Конституционного Суда Российской Федерации и Федерального Собрания Российской Федерации: автореф. дис… канд. юрид. наук. М., 2012. 27 с.;
Кучерявцев Д. А. Осуществление права законодательной инициативы в Российской Федерации: конституционно-правовое исследование: дис… канд. юрид. наук. СПб… 2017. 255 с.
Еще статистика по этому вопросу содержится в статье Е. Ефименко «Законопроекты ВС и их судьба: анализ и статистика» (URL: https://pravo.ru/story/244719/?ysclid=lt1l41ulgg901893204 (дата обращения: 08.02.2023)).
Братусь С. Н., Венгеров А. Б. Понятие, содержание и формы судебной практики // Судебная практика в советской правовой системе. М.: Юридическая литература, 1975. 328 с.;
Брежнев О. В. Институт послания Конституционного Суда законодательному органу власти: проблемы теории и практики // Российская юстиция. 2014. № 9. С. 42–45;
Венгеров А. Б. Роль судебной практики в развитии советского права: дис… канд. юрид. наук. М., 1965. 301 с.;
Гамбаров Ю. С. Гражданское право. Общая часть / под ред. В. А. Томсинова (переизд. 1911 г.) М.: Зерцало, 2003. 816 с.;
Князев С. Д. Обязательность постановлений ЕСПЧ в правовой системе России (на основе практики Конституционного Суда Российской Федерации) // Журнал российского права. 2016. № 12. С. 5–17;
Лазарев В. В., Фурсов Д. А. Обоснование идеи имплементации судебных решений в законодательные акты // Журнал российского права. 2014. № 11. С. 5–21;
Реутов В. П. Юридическая практика и развитие законодательства: дис… канд. юрид. наук. Свердловск, 1968. 235 с.;
Реутов В. П. Стадии воздействия юридической практики на развитие законодательства // Правоведение. 1970. № 3. С. 115–119;
Синюков С. В. Механизм правотворчества: дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 2013. 241 с.;
Судебная практика в современной правовой системе России: монография / Т. Я. Хабриева, В. В. Лазарев, А. В. Габов [и др.]; под ред. Т. Я. Хабриевой, В. В. Лазарева. М.: Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ: Норма: Инфра-М, 2017. 432 с.
Тихомиров Ю. А. Рекомендации по проведению мониторинга действия закона // Законодательство и экономика. М., 2008. № 6. С. 5–9;
Глазкова М. Е., Павлушкин А. В., Черепанова Е. В. Судебная практика в механизме правового мониторинга // Журнал российского права. 2014. № 8. С. 57–67.
См. также Доклады о результатах мониторинга правоприменения в Российской Федерации за 2012, 2013, 2014, 2015, 2016, 2017, 2018, 2019, 2020, 2021 годы (все – СПС «КонсультантПлюс» или сайт http://www.kremlin.ru) – большое внимание в них уделено судебной практике в виде вступивших в силу судебных актов, разъяснений Верховного Суда Российской Федерации по вопросам судебной практики.
Позиция, изложенная в утвержденном Президиумом Верховного Суда РФ 20.11.2013 Обзоре практики рассмотрения судами дел, связанных с обеспечением детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, жилыми помещениями, стала основанием для подготовки законопроекта, которым в соответствии с данной позицией был урегулирован вопрос повышения защиты детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, от недобросовестных действий состоящих с ними в родстве лиц» (цит по: Момотов В. В. О влиянии судебной практики на развитие российского законодательства: российский опыт в исторической ретроспективе // Российская юстиция. 2022. № 9. С. 3–10).
Анализ практики определения судами так называемого “порядка общения” отдельно проживающего родителя с ребенком, по которому им оказывается достаточно общаться лишь нескольких часов в месяц, да еще и “по желанию ребенка”, “с учетом мнения ребенка”, “с учетом занятости ребенка”, показывает ущербность правоприменительной практики при отсутствии законодательного определения интересов ребенка при одновременном существовании в законе правила об обязательном учете мнения ребенка» (и далее) (URL: https://sozd.duma.gov.ru/bill/534677-8 (дата обращения: 25.02.2024)).
Но проблема несоответствия наказания тяжести большинства проступков, за которое оно полагается, осталась. И это привело к тому, что большинство судов стали освобождать арбитражных управляющих от ответственности в связи с малозначительностью деяния (статья 2.9 КоАП РФ) (постановления Третьего арбитражного апелляционного суда от 28.08.2023 по делу № А33-7141/2023, от 08.08.2023 по делу № А33-957/2023, от 03.07.2023 по делу № А69-808/2022 и др.), а также применять санкцию части 3 статьи 14.13 КоАП РФ (см: постановления Восьмого арбитражного апелляционного суда от 20.04.2021 по делу № А70-22828/2020 и от 09.08.2021 по делу № А70-18729/2020).
Проблема, как представляется, не в том, что суды сознательно выходят за пределы нормы, а в том, что законодатель вопреки тому, что практики полагают наказание несоразмерным, не считает необходимым отступить от своей позиции.
Например, именно в результате теоретического спора о правовой природе субсидиарной ответственности контролирующих должника лиц при его банкротстве она была отнесена к деликтным обязательствам, при этом имела место весьма оживленная дискуссия по данному вопросу – см.: Гутников О. В. Субсидиарная ответственность в законодательстве о юридических лицах: вопросы правового регулирования и юридическая природа // Право. Журнал Высшей школы экономики. 2018. № 1. С. 45–77.
Примеры: Определение Судебной коллегии по экономическим спорам Верховного Суда Российской Федерации от 24.02.2022 № 308-ЭС21-20570 по делу № А63-8366/2020, Постановление Третьего арбитражного апелляционного суда от 19.03.2024 по делу № А33-27475/2022, Постановление Третьего арбитражного апелляционного суда от 14.02.2024 по делу № А33-247/2022.
Особое мнение судьи А. Г. Гаджиева содержит следующее утверждение: «Принятие же судом актов, которые вносят поправки в решения законодателя путем самостоятельного изменения баланса ценностей в пользу тех или иных прав или интересов, едва ли существенно отличается от позитивного нормотворчества. Подчиняясь в известной мере субъективизму самих судей и их представлениям о должном, подобные действия суда выходят за пределы той компетенции, которая отведена им Конституцией Российской Федерации в системе разделения властей» (Особое мнение судьи Гаджиева А. Г. к Постановлению Конституционного Суда РФ от 27.03.2012 № 8-П «По делу о проверке конституционности пункта 1 статьи 23 Федерального закона “О международных договорах Российской Федерации” в связи с жалобой гражданина И. Д. Ушакова» // Собрание законодательства РФ. 2012. № 15. Ст. 1810).
Обращает на себя внимание, что эти утверждения принадлежат не просто ученым, а судьям Конституционного Суда РФ.
О причинах необходимости конкретизации права в судебных актах, формах и способах «конкретизации» см.: М. В. Залоило, Н. А. Власенко, Т. Э. Шуберт «Понятие, формы и содержание судебной практики» (глава 4 в коллективной монографии: Судебная практика в современной правовой системе России: монография / Т. Я. Хабриева, В. В. Лазарев, А. В. Габов [и др.]; под ред. Т. Я. Хабриевой, В. В. Лазарева. М.: ИЗиСП: Норма: Инфра-М, 2017. 432 с.).
