Эту книгу я посвящаю моим дорогим землякам-мамчанам, моему любимому родному поселку Мама и всему замечательному и необычайно красивому Мамско-Чуйскому краю.

Это всегда со мной, в моем сердце, в моей душе…

Начало

– Такое ощущение, будто сел в ветхую лодку, оттолкнулся от берега и поплыл навстречу неизвестности.

– Не поняла.

– Ну, это я образно так говорю. Как тебе объяснить?! Вот закончил я университет, получил диплом, поступил на работу в коллегию, стал стажером и … дальше одна только неопределенность.

– Неопределенность?! Скажешь тоже! Все ясно, как белый день. Через год стажировки станешь адвокатом, будешь выигрывать все без исключения дела, прославишься, станешь получать хорошие гонорары… И вообще, чего ты нервничаешь? Ты же всегда мечтал работать на этом поприще и даже в университете все курсовые и диплом писал по этой теме. Так в чем проблема-то?

– Ну, не знаю. А вдруг у меня не будет клиентов, вдруг что-то не получится.

– Все у тебя получится!

– Я в этом не уверен. Все мои однокурсники плывут на пароходах и яхтах, управляемых их родителями, а я сам по себе.

– Не поняла.

– Ну, это я образно так говорю. Вот, к примеру, у Маринки Масловой мать судья. Естественно, она всегда подскажет дочери, на какие доказательства следует обратить внимание в судебном заседании. А у Сашки Петухова отец адвокат. Конечно же, он всегда будет рекомендовать клиентам своего сына. И я уж не буду говорить про других. Вот и выходит, что все они плывут на кораблях, управляемых родителями, а я полагаюсь только на собственные силы.

– Так! Все! Не хочу больше слышать это нытье. Сел в лодку, плыви. Не получается плыть, греби. И не морочь мне голову – я смотрю телевизор.

Татьяна прибавила дистанционкой громкость и с неподдельным интересом стала смотреть свои любимый сериал.

Тоже мне, жена называется!

Нет чтобы успокоить мужа, сказать: «Не волнуйся, милый, все будет хорошо», она говорит: «Не мешай мне смотреть телевизор». Не семья, а сплошное недоразумение.

– Пойду подышу свежим воздухом, – сказал я, надевая куртку.

– Иди, проветрись, а заодно сходи в магазин. У нас молоко и хлеб закончились.

Я спустился вниз, дошел до магазина, кроме хлеба и молока купил пачку сигарет и зажигалку, после чего вернулся к подъезду и здесь остановился.

В темном осеннем небе пронзительно и ярко сверкали звезды.

Эх, если бы можно было по ним читать свою судьбу! Тогда, может, и нервы тратить попусту было бы не надо. Вышел себе на улицу, прочитал по звездам прогноз на ближайший месяц и не волнуйся, живи, как предназначено.

Хотя, и звездам, наверное, тоже не дано знать, что будет, к примеру, в наступающем уже через несколько месяцев следующем, двадцать первом веке.

По мокрому, освещенному веселыми рекламными огнями асфальту с шумом и музыкой летели блестящие машины, а вдоль проезжей части спешили по каким-то своим очень важным делам поздние прохожие.

Не обращая на меня совершенно никакого внимания, с дерева спрыгнул и воровато шмыгнул в подъезд толстый серый кот.

В тусклом свете вечерних окон я внимательно прочитал все надписи на пачке, потом вскрыл ее, вытащил одну сигарету, чиркнул зажигалкой, вдохнул горький дым и закашлялся.

Сказать по правде, я не курю.

Вернее, до этого момента никогда не курил, но часто слышал от других, что в стрессовых ситуациях это помогает и успокаивает. А у меня как раз стрессовая ситуация, вызванная абсолютной неопределенностью будущего.

Хотя, если честно, мне совершенно непонятно, как сигаретный дым может успокоить. По-моему, кроме кашля, он вообще ничего не вызывает.

Я покрутил недокуренную сигарету в руке и собрался было уже кинуть ее в сторону, но увидел, как от толпы прохожих отделилась фигура человека с портфелем в руке, в допотопном кожаном плаще, в фетровой шляпе и направлялась в мою сторону.

– Закурить не найдется? – подойдя ближе и кивнув на сигарету в моей руке, спросил незнакомец.

Я протянул начатую пачку и, щелкнув зажигалкой, зажег огонь.

Старинные, как у Берии, очки на переносице позднего прохожего от газового пламени блеснули нехорошим светом.

Незнакомец раскурил сигарету, жадно затянулся дымом и тут же закашлялся.

– Вообще-то я не курю, – сообщил он. – Просто хотел немного успокоиться. Все говорят, что курение успокаивает. Это ж какие нервы надо иметь, чтобы пережить такое!

Я пожал плечами, всем своим видом давая понять, что мне нет совершенно никакого дела до чужих проблем. Со своими бы разобраться!

Человек прокашлялся, достал клетчатый платок, тщательно протер свои допотопные очки, потом высморкался и спросил:

– Какой это дом?

– Восемьдесят четвертый, – сказал я.

– Десятая квартира в этом подъезде? – снова спросил он.

– В этом, – настороженно ответил я. – А кто вам там нужен? Я живу в десятой квартире.

– Я к Вострецовым, – сообщил он.

– Так я и есть Вострецов, – сказал я.

– Неужели?! – спросил он, после чего поставил на землю портфель и растопырил для объятий руки. – Колька? Племянник? Я же дядька твой троюродный Серафим Иванович Крылатый. Не узнаешь? …Вот елки! Неужели не помнишь троюродного дядьку? – радостно кричал Серафим Крылатый на нашей кухне, ежесекундно пытаясь заключить меня в радостные объятия. – Неужели не помнишь?! Хотя где тебе помнить. Когда в последний раз виделись, ты еще под стол пешком ходил. Только-только говорить научился. Ты меня тогда все дядей Серой звал. А теперь вон какой здоровый вымахал! Как конь!

– Вы пейте чай-то. Давайте еще налью, – суетилась Татьяна. – Где вы остановились? В гостинице?

– Да в гостиницах у вас дорого-то как! Откуда же у нас такие доходы, чтобы в гостиницах селиться? – радостно объявил дядька. – Чай, в родне олигархов-то не имеем. Я, стало быть, у вас перекантуюсь.

– А надолго… – хотела было задать вопрос Татьяна, но Серафим Иванович ее перебил:

– Да, чуть не забыл. Я же подарки вам привез.

Он открыл свой изрядно потертый портфель и достал оттуда пару березовых веников.

– Вот! В бане это самая первая вещь. Да вы только понюхайте, как пахнут. Настоящие березовые, экологически чистые. У вас в городе, поди, таких нема.

– Спасибо, – сказала Татьяна. – Только напрасно вы их в такую даль везли. У нас ведь и бани-то нет.

– Никогда не понимал смысл бани, когда повсюду благоустроенные квартиры с ваннами и горячим душем, – поддакнул я.

– Вот елки! – почесал лоб дядька. – Что же мне, их теперь обратно, что ли, везти? Ведь не выбрасывать же добро!

– Ну что вы! Конечно, выбрасывать их не нужно, – сказала Татьяна. – Я ваши веники на стену повешу и какими-нибудь сухоцветами украшу. Они у меня вместо икебаны будут. Так сказать, на память о родственнике.

Прекрасно понимая всю эту ее суровую иронию, я сердито посмотрел на жену.

– Ну-ну, – недоверчиво сказал Серафим Иванович. Судя по всему, суровой иронии моей жены он так и не понял. – Значит, хозяйке я угодил. Осталось угодить хозяину.

После этих слов Крылатый хитро подмигнул мне и достал из портфеля довольно-таки внушительный пузырь с подозрительно прозрачной жидкостью.

– Что это? – оторопела Татьяна.

– Домашняя самогонка, – радостно сообщил дядька. – У вас в городе, поди, такую не достать. Гляньте, чистая как слеза. Уж поверьте мне, после нее наутро голова болеть не будет.

– Она действительно домашняя? – спросила Татьяна.

– Домашняя, домашняя, – заверил Крылатый. – Сосед на свадьбу своей дочери гнал и меня угостил. А я, видите, вам привез. Не пожалел. У нас ведь в поселке как?! Кто-то самогонку только на продажу гонит. А кто-то производит ее исключительно для домашнего потребления.

– И в чем отличие? – осторожно спросила Татьяна.

– Так для личного-то пользования завсегда вкуснее получается. А на продажу и развести всякой гадостью можно.

– Значит, разница только в этом, – догадалась Татьяна.

– Не только, – назидательно поднял вверх указательный палец дядька. – Еще и в отношении к конечному продукту. Или ты ее из хорошего сырья делаешь, или из бурды какой.

– Я смотрю, у вас в поселке самогоноварение вообще на широкую ногу поставлено, – заметила Татьяна.

– Есть такое дело, – ответил дядька. – Только от ведущих стран в этой отрасли мы все еще заметно отстаем. Вот в Шотландии как? – спросил Крылатый и тут же ответил: – У них там виски, то есть по-нашему самогонку, как и у нас, испокон веку производят. Только у них это традиционным промыслом называют, а у нас административно-наказуемым деянием кличут. Вот и получается, что у них это благородный напиток, а у нас прямое нарушение законодательства. Вот и все дела!

Серафим Иванович посмотрел сквозь запотевшее стекло бутылки и сказал:

– А только как самогонку ни назови, народ ее все равно с большой охотой потреблял и всегда потреблять будет, даже несмотря на то, что от нее, родимой, и многие наши беды проистекают. Ну что, племяша, врежем за встречу по маленькой-то?

– Вообще-то, я не пью, – сказал я.

– Так мы пить-то и не будем. Мы же только попробуем, – разливая самогон в стаканы, сказал он и хотел уже было обидеться: – Ну, ты прямо как неродной. Давай, давай, не томи, поддержи родственника в трудную минуту.

Пришлось повиноваться.

Я поднял стакан, выпил и тут же зажмурился. Мягкая волна ударила меня сначала по лицу, потом по плечам и рукам и вскоре добралась до ног.

Судя по вкусу и крепости, жидкость явно предназначалась исключительно для атомных реакторов.

Когда я открыл глаза, вокруг все плавало и было как-то неестественно ярко.

– О-о-о! Да ты, племяша, до спиртного-то слаб, – пристально глядя мне в глаза, заметил дядька. – Вон как глазки-то сразу повеселели!

– Я же говорил, что не пью, – сказал я, а дядька налил себе еще, дыхнул в сторону, выпил, крякнул и тут же закусил.

– Я же, племяша, раньше тоже, как и ты, не пил, – сказал он. – Что ты! У нас в райкоме это вообще не допускалось. Давно это было. Еще при социализме. А выпивать я совсем недавно начал. Когда сына посадили…

– Ой, какой ужас! – всплеснула руками Татьяна. – А что случилось?

Дядька снова достал платок и высморкался.

– Зарезал мой сынуля по пьянке одну старушку. Хоть бабка и дюже вредная была, а все ж таки человек. Теперь мой Серега в тюрьме сидит, суда ждет. Эх, племяша, давай врежем еще по маленькой. Зальем горе горькое.

Дядька выпил еще, занюхал рукавом, зажмурился, прослезился и застонал.

– Ну, не убивайтесь вы так! – сказала Татьяна. – Дай бог, все будет хорошо.

– Да не верю я в бога, – немного придя в себя, сопя как паровоз, ответил Серафим Иванович. – За это ведь раньше запросто могли из партии выгнать. Так и не научился креститься да по-новому жить. Нас, старых коммунистов, теперь только могила исправит.

Дядька выпил еще и заплетающимся языком сказал:

– В общем, беда меня к вам привела, дети. Завтра пойду для Сереги аблаката искать.

– Вы, наверное, хотели сказать – адвоката? – уточнила Татьяна и, дабы поддержать разговор, спросила: – А разве у вас в поселке нет адвокатской конторы?

– У нас все есть, – слегка заплетающимся уже от хмеля языком ответил дядька. – И суд, и тюрьма, и юридическая тоже консультация имеется. Только я им не верю. В городе-то специалисты получше будут. В общем, пока хорошего аблаката не найду, домой не уеду.

– Может, вам помочь? – спросила Татьяна и тут же похвасталась: – Кстати, у нас Коля как раз в коллегии адвокатов трудится.

– А аблакаты там есть? – хмуро спросил дядька.

– Ну, что за вопрос? Конечно, есть, – ответила Татьяна и тут же ткнула меня локтем в бок: – А ты что молчишь? Отвечай!

– Мне ведь какого попало не надо, – сказал дядька. – Мне нужен хороший и при этом не больно дорогой. Чай, не Рокфеллер. – И обратился ко мне: – А ты, племяша, кем в коллегии-то работаешь?

– Он там стажировку проходит. Через полгода наш Коля сам адвокатом станет, – снова ответила жена и снова ткнула меня локтем в бок. – Ты что, язык проглотил?

– Значится, аблакатом станешь, – задумчиво сказал дядька. – Так, может, мне тебя, племяша, нанять, чтобы ты моего Сережку защищал? А что?! Дешево и сердито! Ну что, поедешь со мной в Лебеданск?

– Конечно поедет, – ответила Татьяна. – Ему как раз клиентуру нарабатывать нужно и в делах практиковаться.

– Значит, договорились, – хлопнул себя по коленям дядька. – Тогда я больше никого искать не буду и завтра поутру пойду билеты покупать. Дорогу, стало быть, оплачу, а в остальном после рассчитаемся. Все-таки родственники.

Серафим Иванович какое-то время о чем-то думал, а потом сказал:

– Только тебе, племяша, так надо моего сына защищать, чтобы его оправдали и из зала суда сразу же отпустили. Понятно? А если будешь плохо защищать, так я с тобой по-родственному же и разберусь. Чай, давно ремня-то не получал. Давай, родной, врежем по последней и на боковую.

Дядька разлил самогонку по стаканам, выпил сам, самым внимательным образом проследил, чтобы я тоже выпил, после чего наполнил стаканы снова и, окончательно охмелев, распростер руки для очередного объятия:

– Койййка! Пррремянник! Как хорошо, что ты на аблаката выучился. И что бы я без тебя делллар?

Утром следующего дня я проснулся с ужасной головной болью.

– Ну ты вчера хорош был! – сказала Татьяна. – Благо, тебе сегодня на работу идти не надо. А то, боюсь, тебя бы с такой, пардон, физией никто там не узнал бы. Вот уж не ожидала от тебя такого! Ну никак я не думала, что интеллигентный человек, начинающий адвокат, может так натрескаться самогонки.

Несмотря на нравоучения, Татьяна принесла и поставила передо мной стакан апельсинового сока, после чего села рядом на кровать.

– Да, кстати, я тут тебе в командировку кое-какие вещи собрала, – сказала она и показала рукой на сумку, стоящую рядом на стуле.

– В какую еще командировку? – спросил я.

– Как это в какую? Ты что, ничего не помнишь? Завтра ты едешь с Серафимом Ивановичем в Лебеданск защищать в суде его сына. Помнишь, ты вчера переживал, что у тебя клиентов не будет. Вот тебе первое дело и первый клиент. А все я! И что бы ты без меня делал?!

– Постой, я не понял. Кого это я буду защищать, и главное, как? Я же еще только стажер.

– Да ладно, – махнула рукой Татьяна. – Лебеданск – это почти деревня. Для них человек с высшим образованием из города как космонавт. И вообще, думаешь, там кто-нибудь будет разбираться, адвокат ты на самом деле или нет? Короче, приедешь, выступишь в суде, всех поразишь своими познаниями в юриспруденции, и дело в шляпе – твоего троюродного братца сразу же отпустят и оправдают.

Я решительно поднялся в постели на локтях и сказал:

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Стажеры не могут осуществлять защиту по уголовным делам. Это же тебе не просто так! Это все очень серьезно!

– Так! Все! Хватит! – оборвала меня супруга. – Не хочу больше слышать это нытье. Завтра ты едешь со своим дядей в Лебеданск и участвуешь в суде.

– Не поеду никуда, – категорически заявил я.

– Вот еще номер! Я уже тебе, между прочим, рубашки погладила. И, кстати, твой дядя уже пошел на вокзал билеты покупать. Да он же смертельно обидится, если ты ему скажешь, что никуда не поедешь. Знаешь, что такое кровная родственная обида?!

– Да что мне его обида?! Тоже мне, родственник выискался! Седьмая вода на киселе. Столько лет ни сном, ни духом, а как беда пришла, сразу же нарисовался.

– Кстати, насчет родственников. У тебя в родне судимых не было? – спросила Татьяна и тут же серьезно добавила: – Не было, так будут! Если конечно, откажешься от поездки в Лебеданск и не отмажешь от тюрьмы своего троюродного братца.

– Нет, это какой-то бред, – схватился я за голову. – И с чего ты взяла, что я смогу его отмазать?

– А что, ты зря пять лет в университете учился? – сказала она. – И вообще! Чего ты нервничаешь? Ты хотя бы попытайся. Вот если не получится, тогда уже совсем другой разговор будет.

Я в бессилии раскинул руки и упал на спину, и тут она сказала такое, от чего мне снова пришлось подскочить на месте, так как все мое существо пришло в трепет и полное негодование.

– Не хотела тебе говорить, но мы с Серафимом Ивановичем сегодня утром на тебя поспорили, – сказала жена.

– Что? – озверел я.

– Да, – без тени смущения подтвердила Татьяна свои слова. – Поспорили на сто рублей. Я загадала, что ты обязательно станешь адвокатом и выиграешь это дело, а Серафим Иванович поспорил об обратном.

– Ну знаете ли! – уже просто задохнулся я от возмущения.

– Чего это ты так нервничаешь? – спросила Татьяна. – Я не поняла. Тебе сумма, что ли, не нравится? Так мы чисто же символически. Ведь не на скачках же, чтобы на тебе деньги делать.

Следующие несколько минут я, как рыба на песке, судорожно глотал воздух.

– Ой, да не бери в голову, – махнула на меня рукой жена. – Мы же в шутку.

– Это ж надо до такого додуматься – ставки делать на живого человека, – полился из меня фонтан красноречия. – Это ж надо так! В сто рублей оценили все, к чему я шел пять долгих лет обучения в университете! Мою карьеру! Мои мечты! Мои тревоги и надежды!

Татьяна все внимательно выслушала и сказала:

– Зря ты так. Между прочим, я всегда в тебя верила.

– Однако возможность своего проигрыша все-таки допускала, если вообще решилась спорить, – сказал я.

– Между прочим, я тебе только добра желаю, – сказала жена.

– Это еще как посмотреть! – назидательно ткнул я указательным пальцем в потолок. – Может быть, мне вовсе не хочется ехать от всех благ цивилизации в эту Тьмутаракань.

– Я же как лучше хотела, – вскрикнула Татьяна и отвернулась к окну – явный признак, что она на меня обиделась.

Я сделал вид, что не заметил обиды, и продолжил бухтение:

– Да и дядька тоже хорош гусь, ничего не скажешь. Как он вообще мог допустить, что я не выиграю дело и не стану адвокатом. Вот уж не ожидал такого от родственника, хоть и от дальнего.

– Я же говорю, все было в шутку, – ледяным голосом и даже не обернувшись ко мне, сказала Татьяна. – Серафим Иванович поспорил так только для того, чтобы не сглазить весь этот проект. Он даже три раза через плечо поплевал и по столу постучал.

– Все равно так нельзя, – сказал я.

Татьяна ничего на это не ответила, и в комнате повисло тягостное молчание.

Нет, ну вы видели это? Она обиделась и не хочет со мной разговаривать. Значит, им на меня спорить можно, а мне теперь даже и слова в свою защиту не скажи. Они все это начали, а в итоге я еще и виноват остался.

– Хорошо, я поеду в Лебеданск, – сказал я.

– Вот только одолжений мне делать не надо. Ладно?! – наконец-то повернулась ко мне супруга и стала буравить меня тяжелым взглядом.

– Я же сказал, что поеду. Что еще от меня нужно? – с тихим негодованием спросил я. – Что ты на меня дуешься?

– С чего ты взял, что я дуюсь? – спросила она и собралась было выйти из комнаты.

– А как же моя работа? – вдогонку спросил я.

– Ничего страшного, – устало сказала она, остановившись у двери. – Позвонишь руководителю своей стажировки и скажешь, что уехал на несколько дней навестить родственников. Мы с Серафимом Ивановичем уже все за тебя продумали.

После этого она вышла.

Нет, ну вы видели это?!

Продумали они! Умные какие! Впрочем, если они так сильно этого хотят, я спорить не буду. Еще неизвестно, на чьей стороне будет правда. Конечно, потребуется некоторое время, чтобы доказать правоту, но уж когда придет мой черед, я выйду вперед и скажу: «Ага! Я же говорил вам, а вы не слушали!»

В общем, несмотря на мое ужасное нежелание, поехать с дядькой в Лебеданск мне все-таки пришлось.

Обо всем, что происходило со мной в этом славном поселке городского типа, я буду давать подробный письменный отчет, и делать это буду не только в связи с тем, что имею страсть к записыванию разного рода историй, но еще и потому, что это мое первое настоящее адвокатское дело.

Итак, я начинаю.

Глава первая, день первый

В первый день моего пребывания в Лебеданске ничего интересного не произошло, может быть, именно по этой самой причине, что приехали мы довольно-таки поздно – в самом конце рабочего дня.

Ехали на перекладных. Сначала на поезде до какой-то тихой станции, потом на автомобиле Серафима Ивановича, который оставлял его на этой самой станции у каких-то своих знакомых.

Надо сказать, всю первую часть пути, которая прошла в плацкартном вагоне, я ехал с камнем на душе. Ожидал увидеть в Лебеданске что-то очень убогое, вроде тех покинутых деревень, которые иногда приходилось наблюдать из окна поезда, и, в общем, был приятно удивлен. Поселок произвел на меня вполне благоприятное впечатление, которое нисколько не портили холодная, туманная погода и мое прескверное настроение.

Все дело в том, что всю вторую часть пути – по гравийной дороге в стареньком автомобиле – у меня с Серафимом Ивановичем случился в общем-то никому не нужный спор: жива Россия или нет, и к концу путешествия я вовсю скрипел зубами и сильно жалел, что согласился поехать с дядькой, поскольку выяснил, что он ужасно твердолоб и к тому же зануда.

– Нешто это Россия? – нудил Серафим Иванович, показывая на выставленные у автозаправок вывески с ценами на бензин. – Или, может, это? – тыкал он в сторону рекламных щитов. – Чупа-чупсы одни только и сникерсы кругом. Вот тебе и вся Россия!

– Разве можно делать выводы только по этим вещам? – спрашивал я.

– А по каким? – с готовностью поспорить спрашивал Серафим Иванович. – Может, по государственному строю или по президенту?

– А президент-то вам чем не угодил? – спрашивал я.

– Как к человеку к нему я никаких претензий не имею. Вполне возможно, что он хороший семьянин и замечательный руководитель, но, насколько я понимаю, разговор у нас идет в основном о понятиях. Вот скажи, разве может исконно русским государством управлять человек с заграничным наименованием должности? Ведь, прости господи, не в Америке живем, чтоб под президентом ходить.

– А кто тогда должен стоять во главе нашего государства? Может быть, император всея Руси? – спрашивал я и тут же выстраивал теорию. – Я вообще считаю, что все, что попадает в нашу страну, автоматически русифицируется.

– Понимаешь, чего городишь? – покрутив пальцем у виска, перебил меня дядька. – Может, и монголо-татары в свое время автоматически русифицировались? А что ж мы тогда Наполеона прогнали? Пусть бы оставался и тоже русифицировался. Это ж надо такое выдумать? – довольно-таки грубо высказался он. – Еще и слова-то какие подбирает!

– Я только хотел сказать, что нашему человеку со времен Петра Первого вбивали в голову, что во всем нужно равняться на Европу, и теперь у россиянина выработался стойкий к этому рефлекс. Теперь ему стоит только показать что-нибудь заграничное, и он тут же примет это как свое, родное. Может быть, именно потому французские и немецкие коммунистические идеи в свое время так и прижились в нашей стране.

– Сам себе же и противоречишь, – возрадовался Серафим Иванович. – Что это за Россия, если она, по-твоему, вся сплошь из заграничной материи скроена?

– А что же мы, по-вашему, должны только по-старославянски разговаривать, чтобы считаться настоящими россиянами? Это же естественно, что мы развиваемся, что-то приобретаем, что-то теряем…

– Вот сами себя то мы и потеряли, – заявил дядька.

– Да никого мы не потеряли, – сказал я. – А скорее, приобрели еще одну отличительную черту характера – особую любовь ко всему иностранному.

– Значит, во всем нужно винить Петра Первого? – язвительно спросил дядька.

– Почему винить? – возмутился я. – И, надо сказать, не он один Россию с Западом равнял.

– А кто еще? Генеральный секретарь коммунистической партии или, может, президент СССР, будь он неладен? – язвительно спросил дядька.

– А хоть бы ту же Софью Палеолог возьмите, – сказал я.

– Кто такая? – подозрительно спросил дядька.

– Жена Ивана Третьего. Та самая, которая из Византии герб в виде орла в Россию привезла.

– Мы университетов не кончали, – вроде как оправдываясь за что-то, сказал дядька. – Нас только хотели на учебу по партийной части отправить, да не успели.

Серафим Иванович насупился и замолчал, а я, воспользовавшись его молчанием, предложил:

– Еще можно киевского князя Владимира вспомнить – того самого, который к православию приучал, или даже, для примера, небезызвестных Рюриковичей еще можно привести.

– Не в тех ты еще летах, чтобы подобные примеры приводить, – разозлился дядька. – Тебе ума набраться еще следовало бы да по России поездить, чтобы понять, чтобы мы ее бесповоротно потеряли. Да мы же на японских машинах катаемся, разговорному английскому в школе учимся и на доллар молимся, а ты говоришь, Россия.

За резкий тон я страшно обиделся на дядьку и решил прекратить бесполезный спор, демонстративно при этом замолчав.

– Нету ее. Нет России. Нет, – даже не заметив моей обиды и для убедительности как бы в поисках чего-то слегка поворачиваясь вокруг себя, твердил дядька, – растеряли мы Россию. Ну, где вот она, по-твоему? Где? Покажи ее мне. Покажи мне Россию!

По приезде в Лебеданск первым делом Серафим Иванович на своем стареньком «Москвиче» повез меня в центр, чтобы показать украшенное помпезной лепниной бывшее некогда райкомом партии двухэтажное здание суда. Оно стояло на единственной площади поселка, где печально смотрел куда-то вдаль памятник Ленину.

По причине окончания рабочего дня здание суда оказалось закрытым.

– Вот, елки, ирония судьбы! – сказал дядька, зло стукнув кулаком в дверь. – Я когда-то здесь работал, умные книги читал, важный ходил, как гусь, меня даже на учебу отправить хотели, да перестройка все испортила. Должность у меня тогда была маленькая, но, как говорится, хорошая. Золотые были времена! Да и прошли они. А теперь, гляди, как все обернулось. Завтра здесь моего сына судить будут.

Мы постояли немного у запертых дверей и поехали устраиваться.

Не смотря на огромное желание Серафима Ивановича поселить меня у себя в доме, я все-таки настоял на том, чтобы меня определили в гостиницу.

– Во-первых, проживать в доме у клиента хорошему адвокату как-то несолидно, и, во-вторых, мне придется очень много работать, готовиться к выступлению в суде, – сказал я.

– Да разве может быть удобно в гостинице-то? – сказал Крылатый. – Поехали к нам. Жена и дочка будут рады. Что ты как неродной?! Истопим баню, поужинаем, выпьем за встречу.

– Ни в коем случае, – запротестовал я, догадавшись, что ужин никак не обойдется без традиционного в Лебеданске горячительного напитка.

Пришлось снова объяснять Серафиму Ивановичу, что подготовиться к судебному заседанию и написать хорошую защитительную речь можно только в полной тишине (хотя на самом деле я даже представления не имел, как эти самые защитительные речи пишутся).

Уж не знаю, каким чудом, но мои аргументы на Крылатого подействовали, и он отвез меня в местную гостиницу, при этом даже предоставив право самостоятельно выбрать себе номер.

Естественно, я выбрал самый лучший номер, который особенно понравился мне именно тем, что в нем имелся крытый зеленым сукном старинный письменный стол у окна с намертво прикрученным к крышке чернильным прибором. Рядом с прибором стоял черный допотопный дисковый телефон. Я тут же снял трубку, выяснил, что он не работает, и положил трубку снова на рычаг.

Потом я ткнул в чернильницу авторучкой и уставился на прицепившуюся к ее острию дохлую муху, после чего уселся в располагавшееся у стола кресло и стал любоваться чудным видом на возвышавшуюся над Лебеданском, окутанную вечерним сумраком гору с лысой вершиной и просекой, ведущей к вершине.

После того как я включил зеленую настольную лампу и принялся вытаскивать из дорожной сумки учебники и справочники по уголовному праву и процессу, Серафим Иванович все понял и бесшумно покинул комнату.

Примерно через полчаса в мой номер постучали.

Я открыл дверь и увидел девушку.

– Вот, – сказала она, протягивая мне через порог что-то завернутое в полотенце. – Мама велела вам передать.

– Что это? – спросил я.

– Пицца с белыми грибами, – ответила она, – берите, а то остынет.

Увидев мое замешательство, девушка объяснила:

– Я младшая дочь Серафима Ивановича и, стало быть, ваша троюродная сестрица. Меня зовут Светлана. А вы правда Сережку в суде защищать будете?

– Да, правда, – ответил я и тут же усовестился.

Как это, интересно, я буду защищать своего подзащитного, если до сего момента даже не удосужился узнать подробности всего произошедшего?

Я взял сверток и пригласил девушку пройти в комнату.

Светлана прошла и села в кресло. Она бесцеремонно взяла со стола учебник уголовного права и заявила:

– Я в следующем году тоже хочу на юридический поступать. Трудно там учиться?

– Кому как, – ответил я и тут же спросил: – Светлана, что вам известно о происшедшем?

– Это про то, как Сережка бабу Галю зарезал, что ли? – спросила она.

Я кивнул головой, взял со стола блокнот и приготовился записывать.

– Да нет, ничего такого я не знаю, – ответила Светлана. – Но думаю, что все подробности может рассказать Оксанка.

– Кто такая Оксанка? – спросил я.

– Сережкина бывшая подружка, – неопределенно махнула рукой Светлана. – Она в тот день с ним была, и мне кажется, что Сережка убийство из-за нее совершил.

– Как это? – насторожился я.

– А так! Оксанка его никогда не любила и всегда сравнивала с Женькой Завадским. Говорила, что Сережка слабохарактерный и вообще ни на что серьезное в жизни не способен. Вот он, наверное, и решил бабу Галю убить, чтобы доказать, что он не такой, как она думает. А на самом деле у Завадского просто родственники крутые. Это они ему помогли в городе бизнес начать. Завадский раньше за Оксанкой бегал, и она на него внимания не обращала, важничала, а потом он уехали и бизнес в городе замутил. Тогда Оксанка поняла, что дурой была, и стала ему назло с Сережкой дружить. А он ее полюбил по-настоящему. И даже на трубе пилорамы признание написал. Знаете, какая она высокая? Хотите посмотреть?

– Кто высокая? На кого нужно посмотреть? – не понял я.

– Да на трубу же, – ответила Светлана и, вскочив с места, стала всматриваться в темное окно, прикрыв от света лицо ладонями. – Ой, темно-то как! – сказала она. – На улице совсем ничего уже не видно. Меня отец убьет, что я так поздно.

В следующее мгновение девушка выскочила в дверь и убежала, а я остался сидеть в номере, печально сознавая, что вся эта история с защитой троюродного братца мне совсем не нравится.

На улице стемнело рано, хотя что в этом особенного? Как то и задумано природой, на дворе осень – время печальных решений, горьких раздумий и неутешительных выводов.

Вот, скажите мне, что я делаю в этом поселке?

Зачем я вообще согласился на эту авантюру с защитой человека, привлекаемого к уголовной ответственности за убийство? Надо было никого не слушать, сидеть дома и никуда не ездить.

Я сложил учебники обратно в сумку, положил паспорт на видное место так, чтобы завтра не забыть его, потом завел дорожный будильник и расстелил постель, но лег не скоро.