Он уже ночевал со мной в гостинице, и я даже немного пожалел: при нём блокнот не откроешь. А я, кажется, знал, что дальше. Потому что на улице, у самого входа в гостиницу, стояла большая картонная коробка, оклеенная скотчем. Её заносило снегом. Потом, наверное, кто-то забрал её. Я пропустил этот момент: отвернулся, а её уже нет. Довольно большая коробка.

В автобусе я сел со Степановым и думал: можно сказать, что он мой друг? Наверное, нет. Хорош друг: сказал не больше десятка слов, пока мы жили вместе. Но обычно с ним никто никогда не сидит. А тут мы рядом.

* * *

Вообще-то у меня есть друг. Хотя иногда мне кажется – я его выдумал. То есть это настоящий человек, он мог бы быть мне другом. А остальное я сочинил, да.

Однажды, ещё в первом классе, я заблудился в школе. Смотрел на одинаковые двери кабинетов и не знал, из какой я вышел. И так боялся попасть в чужой класс, что не мог заглянуть ни в одну дверь. Вот я зайду… А там чужие. И что я скажу?!.

Так стоял и стоял, прямо не знал, что делать.

И тут появился высокий третьеклассник. То есть я потом узнал, что он на два года старше: тогда показалось, лет на десять.

– Потерялся? – спросил он.

И я сразу понял: не смеётся, а подошёл помочь. И помог.

Я потом часто встречал его, узнал имя: Захар. И он всегда мне кивал, как знакомому. Мне, младшему!

Я почему-то никак не решался с ним заговорить, даже сказать «привет». Просто иногда искал его глазами на перемене. И находил. И он мне улыбался и кивал, как знакомому.

Позже я понял: Захар не имя, а фамилия, он на самом деле Саша Захаров. И я с удовольствием находил эту фамилию в списках олимпиад: второе место по математике, третье по литературе.

У меня есть такое странное хобби: я читаю списки фамилий, все подряд. Мне нравятся чужие имена, особенно редкие. У нас в школе есть Вальтер и Луиза, Насыр и Калкаман. И фамилии: например, есть Заец (через «е»), Ангел, Ракита и Лермонтов. И так я через два года наткнулся на фамилию Захаров, в секции бадминтона. Брали туда с пятого класса.

И я, как только перешёл в пятый, записался тоже. Думал – вот мы наконец подружимся! Ведь седьмой и пятый – не такая разница, как первый и третий. Но Захара там не оказалось: он исчез. Перешёл в другую школу, наверное.

А когда я ещё был в третьем, у меня родился брат. Я так хотел, чтобы брат! И я ему придумал имя, и оно неожиданно всем понравилось. Хотя сейчас иногда думаю: родись он девочкой, жил бы с Леськой в комнате, а я один.

Сашу Захарова я больше не встречал и уже привык, что Захар – это мой брат, а не Саша. Но мне почему-то до сих пор кажется: тому Захару, например, я мог бы показать свой блокнот. А больше никому.

* * *

Однажды человек вышел из дома и увидел на снегу коробку. Это была обыкновенная картонная коробка, обмотанная скотчем. Совершенно непонятно, откуда она взялась. Вокруг нет никаких следов. Человек попробовал поднять коробку – тяжёлая, неудобно. Тогда он стал толкать её в сторону дома.

Он давно не был занят никакой физической работой и очень устал. Еле хватило сил, чтобы затащить коробку в дом.

«Что там?» – думал человек. И ещё думал: «Откуда она взялась?»

Он взял нож, чтобы вскрыть коробку, но потом отложил его.

Пока он не открыл коробку – там может быть всё, что угодно. А когда откроет – там только то, что есть, и ничего больше.

Он отряхнул снег с одежды и с коробки.

И подумал: «Вот, теперь нас двое. Коробка и я».

* * *

Когда вернулся домой после соревнований – тоже всё думал: где мне писать, когда? Хотелось писать дальше, я будто видел эту снежную картинку и боялся, что она исчезнет. Дома никак. В школе тоже никак. Ну, как я при всех открою свой девчоночий блокнот в шерстяной обложке? Леське, кстати, купил такой же, еле успел – из-за того, что нам в паре со Степановым надо было играть чуть не до конца соревнований, а я на это никак не рассчитывал! Леська, кстати, была довольна, как слон. Угодил, значит. Не перепутать бы теперь наши блокноты, я свой никому не показываю, храню в кармане или в рюкзаке.

Однажды опоздал на биологию. Вот на неё опаздывать нельзя: биологичка у нас заставляет опоздавших стоять у доски весь урок. Как-то раз полкласса опоздало, была авария и дорогу перекрыли. Ну, и ей что – девять человек выставила к доске стоять! Тогда мой сосед Андрей не выдержал и сел на свой рюкзак. И она ему говорит:

– Корольков, дома не насиделся?

Андрей вообще смелый и часто учителям отвечает. Но тут просто встал с рюкзака и всё, дальше так и стоял.

А потом говорит мне:

– Когда полкласса у доски стоит, глупо выглядит она, а не мы.

Я думаю, он прав. Но она этого не понимает.

В общем, когда я опоздал на биологию, в класс не пошёл. Лучше совсем прогулять.

Где бы тут спрятаться со своим блокнотом? Пошёл в туалет. Нет, невозможно. Как тут думать о человеке и коробке? Сначала я в сотый раз прочитал, что тут кто про кого на какой стене пишет. Потом взял и сам написал имя биологички. И обвёл в сердечко. Интересно, какие будут реакции?..

Вышел в коридор, сел на подоконник. Только открыл блокнот – шаги. Я испугался, дёрнулся. Ну да, скажут – почему не на уроке?

Ушёл в началку, там чужие учителя. Если спросят – скажу, освобождён от физкультуры.

За окном тихо падает снег. Я открыл блокнот.

Снег, снег. Что там, в коробке?

Зажужжал телефон. Починился на мою голову. Не буду смотреть. Не буду. Нет, ну как? А вдруг важное?

«Уважаемый абонент!..» Тьфу, чёрт. Только настроение сбили. Я не хотел, но автоматически нажал «играть». И протупил в свою игрушку до звонка.

Потом весь день злился на себя. Никакой силы воли! Ведь было время, было!

* * *

– Тимофей, ты чего такой кислый? – спросила мама.

– Я нормальный, – говорю.

– Он страдает. От несчастной любви! – ляпнула Леська. Вот же поросёнок!

– Ни от какой любви я не страдаю, – сказал я и сразу понял, как это глупо выглядит.

Мама сочувственно посмотрела на меня.

– Да ну вас, – обиделся я.

И ушёл к Захару. И ещё дверью хлопнул. Вот тоже, точно теперь будут думать, что я страдаю. Захар один из всех нормальный человек, не смотрит сочувственно. Ему и дела до меня нет, он весь в своих самолётах!

А, нет. Всё-таки есть.

– Тимтим, расскажи, расскажи, – начал канючить он.

И я сел с ним на пол, взял его самолёты и стал рассказывать сказку, как всегда.

– Далеко-далеко, за горами, за лесами, за далёкими морями жили-были два самолёта. Один Серебристый, другой Красный. Мама говорила им: «Не улетайте далеко от аэродрома!» Серебристый Самолёт был послушный, летал недалеко, невысоко. Вот та-ак. А Красный Самолёт…

– Был непослушный!

– Точно. И всегда улетал то вот сюда, за высокие горы (то есть за диван), то на неприступные скалы (на стол), а однажды… Однажды он улетел в далёкую страну, где снега и льды. (На кровать, под покрывало.) И там! Там у него кончился керосин. И стоял он там, совершенно один… И его заметало снегом. Только ветер кругом, только снега и льды… Что же делать? Так можно совсем заржаветь!

– И вот! – подсказывает Захар.

– И вот наш Серебристый Самолёт подумал: «А где же мой брат? Его нет так долго, у него мог кончиться керосин! Но как же мне его найти? Ведь мама не разрешила мне улетать далеко от аэродрома!» Серебристый Самолёт сделал круг над родным аэродромом, другой… А потом полетел на заправку, взял ведро с керосином и полетел искать своего брата. Искал его в высоких горах, в неприступных скалах… Нигде нету Красного Самолёта! Наконец прилетел Серебристый в далёкую страну. И видит: что это краснеется там, в снегу! А, так это крыло моего брата Красного Самолёта торчит из-под снега! Напоил Серебристый Самолёт своего брата керосином, очистил ему второе крыло, и они вместе полетели домой.

Потом Захар играл в свои самолёты дальше, а я делал уроки. То есть открыл учебник и думал, какая Леська вредная. Придумала мне несчастную любовь. О чём только они думают в своём пятом классе! Писала бы дальше про девочек и пони, а меня не трогала.

Конечно, никакой такой любви у меня нет. Хотя в нашем классе есть некоторые очень даже. Очень.

Например, Агриппина. Вот имя досталось человеку, не позавидуешь! Её дразнят «антигриппин», это Андрей придумал, и все повторяют. И я тоже сначала повторял, а теперь надоело… А сокращённо вообще – Груша. Не знаю, что и хуже, вот мученье человеку. А она как раз красивая. У неё светлые вьющиеся волосы, как у меня. Только я выглядел славным лет до пяти, все умилялись, какой ангелочек. А теперь глупо быть взрослым парнем с этими кудрями, я бы состриг под ноль, но тогда совсем дурацкое лицо получается и голова маленькая. А ей с такими вьющимися волосами красиво, Агриппине. И у неё тёмные-тёмные глаза, тоже как у меня. То есть мы вообще немного близнецы. В общем, я люблю на неё смотреть, особенно когда она ручку грызёт.

А ещё есть Кира Кислицына. Так, может, ничего особенного – мама у неё татарка, поэтому достался необычный разрез глаз, да и всё. Но ещё у неё родинка под глазом – капелькой, как у Пьеро. От этого у Киры всегда грустное выражение, даже когда смеётся. И иногда я тоже не могу перестать на неё смотреть.

А на физкультуре, кстати, всё меняется. Там я Агриппину стараюсь не видеть – ей жутко не идёт спортивная форма, она в ней толстая какая-то. А вот Ильицкая! Это да. Она гимнастикой занимается и легко прямую ногу может выше головы поднять. Я однажды бежал и засмотрелся на неё и даже немного сбился с курса. Влетел в скамейку. Ниже колена, очень больно.

– Что с тобой? – испугался физрук.

Я ему не стал про Ильицкую, конечно, и говорю:

– Голова закружилась, и в глазах потемнело вдруг.

Он меня отправил в медпункт, с Андреем. И я захватил в раздевалке кофту физкультурную, потому что холодно вдруг стало, прямо трясёт. Медсестра померила температуру – нормальная; и ещё стала мне давление проверять, как у старушки. И я думал: сейчас окажется, что у меня всё в порядке и я наврал! А нет, оказалось, очень низкое давление – я не запомнил цифры. Но медсестра мне зато велела на физкультуру сегодня не идти, и на следующий урок (биология! ха-ха!) тоже, и ещё чаю налила с сахаром. Андрей хотел остаться, «присмотреть за больным товарищем».

– Иди-иди, – сказала она ему. – Нечего тут.

А потом медсестра и сама вышла: «Я ненадолго». И я остался в её кабинете один. А в кармане у меня… Как я догадался сунуть этот блокнот в карман? Зачем?!.

«Это ничем не кончится. Так ничего и не будет происходить, если я не открою коробку», – подумал человек. Он взял нож и попытался аккуратно отодрать скотч, но потом вдруг потерял терпение и решительно распорол коробку посередине.

Сверху лежал большой круглый предмет, завёрнутый в бумагу. Человек развернул шелестящий лист и увидел хлеб. «Хлеб», – подумал он и сам удивился: откуда ему известно это слово? И запах?

Хлеб успел зачерстветь. Человек взял его в руки и понюхал. Какой тяжёлый. И как пахнет! Голова закружилась, человеку пришлось сесть на табурет. Он попытался отломить кусок – не вышло. Тогда он взял нож и ударил им сверху по хлебу. Отлетело несколько кусков, будто ёлочная игрушка разбилась. Человек поднял с пола самую маленькую крошку, взял на палец и отправил в рот.

Необыкновенно.

Потом он ползал по полу и собирал всё, всё, чтобы не пропало. Пол всегда чистый – пыли тут неоткуда взяться. Только снеговая лужица натекла с коробки. «Хлеб, – думал человек, – теперь у меня есть хлеб! По крайней мере, некоторое время».

Коробка по-прежнему была почти полна. Сверху лежала бумага из-под хлеба; человек решил пока не смотреть, что там под ней. «Сегодня у меня есть хлеб. А там посмотрим».