Не время для человечности

Не-глава первая

Никто не занимает человека больше, чем он сам, в особенности то, кем он мог бы быть.

Альбер Камю, “Миф о Сизифе”

Это было ужасно: на все про все – всего пять часов, меня клонит в сон, вокруг – сплошной салон поезда, движущегося из одного промежуточного места в другое, а рядом сидит и заглядывает в мои записи человек, которого еще полдня назад не существовало. Словно этого мало, сквозь пелену творимых на ходу событий пробивалось что-то угрожающе реальное. Угрожающее проблемами там, где я не мог ткать сюжет, будто гобелен; там, где я был никем. Иногда эта реальность принимала форму знакомых голосов, даже слабое эхо которых доносило высшей степени беспокойство и тревогу их обладателей. Впереди было слишком много всего, чтобы я мог успеть описать до того, как эти события произойдут. Поэтому на меня поочередно накатывали то паника, то бессилие.

Питер оказался разговорчивым малым, и мне пришлось довольно долго отвечать на его вопросы, касающиеся того или иного аспекта бытия, по поводу которого ему срочно понадобились объяснения от высшей инстанции. Я пытался несколько раз намекнуть, что с его стороны несколько самонадеянно отрывать бога от работы, но этот человек умело делал вид, будто не понимает намеков. Его интересовало все – смысл жизни, будущее, посмертие, вопросы морали и, конечно же, его собственные личные интересы. Я сумел слегка умерить его пыл, только прямо заявив, что он перепутал меня со справочной конторой.

Ох, нужно было поспешить, иначе все это грозило затянуться, оборваться в начале и вообще превратиться из повести в роман. Поэтому я позволил себе промотать время немного вперед – к моменту, когда мы с Питером сошли с поезда (он так задумался о чем-то, что чуть не врезался в скиновского вида парня в черной кожанке и темных очках) и двинулись сквозь укутанный снегом огромный город куда-то вперед, даже мне неведомо куда. Питер, кажется, вполне привык к моему обществу и, что самое приятное, перестал задавать свои ужасные вопросы. Мне было ужасно жаль, что ему придется скоро умереть, но пока что он шагал рядом, глядел по сторонам и впитывал в себя окружающее пространство с его людьми, звуками, светом и атмосферой. Я же искал среди всего этого то, что должно стать частью сегодняшней истории. И через какое-то время я нашел первое такое место, на одной из широких улиц, зажатых в тиски высоких домов с колоннами и барельефами.

Это была закрытая терраса, прилегающая к кафе “Центральное”. Как я и рассчитывал, Питер сразу оживился.

– Я помню это место. Много лет назад, на Новый Год, я заходил сюда с бабушкой, а потом мы ходили на каток – он тоже тут недалеко… Я даже помню, что я ел! Молочные эклеры с апельсиновым соком…

Питер выглядел ошарашенным. Он явно не ожидал от своей памяти чего-то в этом роде. Я усмехнулся и предложил зайти внутрь. Мы остановились у длинной стойки напротив окна, и я собрался к прилавку.

– Тебе, я так понимаю, эклеры с соком?

Питер задумчиво кивнул, все еще пребывая в легком шоке от неожиданно объявившихся детских “воспоминаний”. Я взял себе бутерброды и кружку светлого пива, ему – эклеры и сок.

Мы сидели за стойкой и ели, наблюдая в окне, как люди проходят мимо – быстро и медленно, поодиночке, парочками или в компаниях, веселые и не очень, праздничные и будничные. Иногда кто-то заходил в кафе, впуская вместе с собой клубы морозного воздуха. Люди смеялись, болтали, перешептывались и переглядывались, касались друг друга и встречались глазами. Продавщицы и бармен носились вдоль прилавка, и на нем то и дело появлялась еда, слышен был непрестанный звон монет, бокалов и стаканов, а из колонок под потолком то тихо играл какой-то лаунж, то вдруг раздавалось классическое “джингл-белз”, которое так же внезапно сменяли Wham! со своим “Прошлым Рождеством”. Есть в календарном году такие дни, когда все вокруг подчинено одной идее, которая сквозит во всем вокруг. Конец декабря – как раз такое время. На улице собака погналась за кошкой, погоня продолжалась секунд десять, прежде чем кошка успешно скрылась в какой-то щели в стене дома, оставив преследователя в недоумении вилять хвостом. Мы с Питером отметили счастливое спасение кошки двумя кружками пива, а затем встали из-за стойки и вышли наружу.

Разумеется, вдохновленному иллюзорными воспоминаниями Питеру захотелось покататься на катке. Пока он натягивал коньки, выходил на лед и неумело нарезал круги, то и дело теряя равновесие, я сидел у бортика, пил из своей зеленой бутыли и печатал дальше, стараясь превратить линии историй в один красивый узор. Пока что у меня не получалось. Кто придумал глупости о том, что бог всемогущ?

Через некоторое время ко мне подошел один мой хороший знакомый. Закатив глаза при виде его топорщащегося на спине пальто, я отложил ноутбук в сторону. Михаил сел рядом у принялся следить взглядом за рассекающим по льду Питером. Наконец он созрел для того, чтобы задать вопрос.

– А это точно необходимо?

– Да, другого способа нет. Ты не представляешь, как мне самому тяжело это делать, но – я повторюсь – другого способа нет.

– Какой это уже раз?

– Четырнадцатый.

– А сколько еще у него впереди?

– Я не знаю. Это будет продолжаться до тех пор, пока я не замечу изменений. Но даже потом ему придется продолжать – пока пути назад не останется, и грех не будет искуплен.

– Это жестоко – каждый раз заставлять человека поверить, затем потерять веру и умереть без нее, в полном отчаянии и одиночестве.

– Он не одинок. Я всегда наблюдаю за ним, и каждый раз – словно вместе с ним умираю. Но я не жесток, иначе выбрал бы короткий и простой путь, который бы, однако, привел его и всех их в куда более прискорбное положение.

– Я знаю. Просто мне больно смотреть за тем, как ты убиваешь себя в попытке спасти то, к созданию чего не был причастен.

– В этом и весь смысл, и лучшие из них уже давно это поняли.

– И что же ждет его на этом круге?

– Беззаветное посвящение себя другому человеку.

– Это звучит не так уж и трудно. В чем тогда здесь подвох?

– Он не должен расценивать это как жертву. Не должен жалеть себя, рассчитывать на взаимность, считать справедливость неизбежной, а себя – мучеником, которого ожидает награда. Он должен принять свои чувства и порывы как величайший дар и понять, что в нем самом нет ничего особенного.

– Если в нем нет ничего особенного, почему тогда ты столько с ним возишься?

– Я не говорил тебе, но в его падении есть моя личная вина и ошибка. И я твердо намерен все исправить. А тебе пора, он уже возвращается.

Михаил торопливо попрощался со мной, встал и скрылся в толпе спешащих в метро людей. Питер подошел ко мне с довольным выражением лица, тяжело дыша, раскрасневшийся. Я дал ему время постоять и перевести дух, а затем мы продолжили бесцельную прогулку по рождественскому городу.

Вскоре в одном из переулков, занесенных снегом, мы нашли ее – завернувшись в кусок тонкой и рваной ткани, она сидела у стены дома, по щиколотку в снегу, без малейшего движения. Возможно, это было как-то связано с тем, что она была уже два часа как мертва.

Не-интерлюдия вторая. Лживые строки культовых песен

Феникс, птица, что возрождается в пламени, наряду с уроборосом, змеем, что пожирает свой хвост, является невероятно древним символом перерождения и бесконечного течения времени, как и его цикличности. Нет никаких сомнений, что все цивилизации людей были хроноцентричны и мыслили категориями различных циклов.

Ауршфетахтанг А-М Баджрфогенх, “Символы и знаки. МС-СС-№3”

Было что-то завораживающее и пугающее в том, как выглядела эта девушка. Она шагала сквозь завесу снега, и ее волосы развевались на ветру. Тот же злой ветер трепал тонкую длинную кофту без пуговиц, стараясь изо всех сил вырвать полы этой кофты из рук своей жертвы. Обута она была в старые и дырявые ботинки, единственным смыслом которых в такую погоду было лишь внешне укрыть ноги – хотя бы от испуганных, сочувствующих и осуждающих взглядов прохожих.

Впрочем, даже этот смысл терялся, когда вы понимали, что ее никто не замечает. Она просто шла в толпе, вся – как еще один порыв ветра, только медленный, прибитый телом к земле и напоминающий человека. Она была поразительно красива каждую секунду своего дрожащего пути вперед, непонятно куда, а особенно прекрасной выглядела, когда поднимала огромные блестящие глаза вверх, к небу, слегка приоткрывая рот в тихом вздохе, который освобождал густые клубы пара, на несколько секунд окутывающие ее лицо.

Из окон квартир, с фонарей, с витрин магазинов и кафе на первых этажах домов на ее лицо падал желтый свет ламп, оранжевый свет уличного освещения и разноцветные огоньки гирлянд. Какой-то неуловимый свет и сама она давала всему вокруг, но он отчего-то не отражался ни от одной поверхности, словно летел до любой из них вечность.

Ни в одно из этих зданий она не могла войти, чтобы погреться. Как бы долго она не шла к какой-нибудь из дверей, та не становилась ближе ни на метр. Поэтому у девушки не оставалось другого выхода, кроме как продолжать идти и дрожать от холода. Но вскоре силы покинули ее, и она свернула в узкий переулок, заставленный машинами. Уселась у стены дома, постаралась завернуться в кофту так, чтобы не оставить ни одной лазейки для ветра, но это у нее, разумеется, не получилось.

Тогда она достала из кармана джинсов пачку сигарет и закурила, скорчившись над сигаретой, чтобы хоть немного задержать рядом какое-то тепло.

Каждая новая затяжка каждой следующей сигаретой рождала перед ее глазами яркие образы прошлого, которое она потеряла, настоящего, что разительно отличалось от реальности, и будущего, которое уже никогда не наступит. Никто не знает, что именно она видела, но в эти моменты лицо ее становилось светлее не только от близости тлеющей сигареты.

Из приоткрытого где-то неподалеку окна что-то врал в стихах Виктор Цой. Он, кажется, тоже пел о сигаретах.

Когда пачка закончилась, девушка просто поднесла к лицу горящую зажигалку, держа ее в сложенных горстью ладонях. Так она и ушла – просто тихо закончила дышать, так и не поняв в последние секунды, что же именно с ней произошло. В небе сверкнула и пропала последняя звезда, ознаменовав этим конец эпохи.

Через пару минут бурятского рокера сменила мелодия “Bring Back The Day” группы Nothing More.

Затем в переулке наступила леденящая тишина.

А через несколько часов появились они.

Промежуточный эпилог

Я могу делать здесь все, что захочу. Я могу как угодно играть словами и смыслами. Я могу управлять мыслями тех, кто сюда попадет. Я при этом могу оставаться недосягаемым и неуязвимым.

Мысли человека, впервые задумавшегося о силе печатного слова

В первые секунды после того, как мы ее увидели, произошло сразу много событий. Но еще больше их произошло в остаток этого вечера и ночи, так что имеет смысл сделать паузу.

Мои глаза на секунду остекленели, и все вокруг замерло. Питер застыл в странной позе – что-то между еще спокойствием и уже готовностью рвануть вперед, к телу замерзшей девушки. Замер ветер, остановили свой полет снежинки, выброшенный откуда-то из окна бычок тоже завис в полуметре над землей, и даже искры, что он произвел в полете, так и остались сверкать в воздухе.

Пора было признаться, что я не сумел вовремя все закончить. Передо мной лежало слишком много линий судеб и узоров вероятных исходов, чтобы их можно было за несколько часов превратить во что-то цельное и осмысленное. Казалось бы, это просто слова, и с ними можно делать что угодно.

Я и сделал. Сквозь реальность этого мира настойчиво пробивалось что-то еще, пытаясь усыпить меня, не дать завершить свою историю. Это сонное наваждение бежало по пятам, и я придумывал слова на ходу, уже закрывая глаза. Была ли у моей истории какая-то мораль, присущая обычно рождественским рассказам? Сомневаюсь. Однако там было намешано много чего еще, и сильнее всего было выражено желание сказать… Что же я этим хотел сказать?

Я выронил из рук сумку с ноутбуком, и зеленая бутылка тоже упала на землю, покатившись куда-то вбок – единственное движение на полигоне безмятежного пространства. Последние строки я писал, стоя на коленях, пальцем на снегу, пользуясь тем, что ветер не может тут же замести их. Закончив, я перевернулся на спину и упал в снег, внимательно уставившись в небо над головой.

Тем временем с Питером стало что-то происходить. От него будто бы отделилось нечто призрачное, он словно раздвоился, ожив тенью. Тень вскоре стала плотной и похожей на настоящего человека и пришла в движение. Она расхаживала рядом со мной, лежащим в снегу, и говорила разные вещи – то ужасные, то в чем-то верные. Вот что она говорила:

– Что такое история? Это все, что случилось до нынешнего момента. А в более широком смысле – просто любая последовательность связанных событий, произошедшая или предстоящая, реальная или вымышленная – неважно. Понятно, почему исторической историей занимается человечество – в политических, экономических, идеологических целях и для сохранения преемственности культуры. Отчего ей интересуются отдельные люди, в частном порядке? Оттого, что нам порой бывает любопытно, что на нас повлияло. А зачем люди занимаются написанием историй вымышленных, фантастических? Ответ идеально симметричен – мы хотим с их помощью на что-то повлиять. Мир, в котором мы живем, можно описать при помощи невероятного количества эпитетов. Многие из них спорны, очень многие – субъективны, но что о нем можно сказать точно – так это то, что он удивителен. Как может не быть удивительным мир, где что-то столь бестелесное и эфемерное, как слова, способно кардинально изменить все материальное? Так же бесспорно и утверждение о том, что мир невероятно сложен. То, как сейчас выглядит и функционирует его покоренная человеком часть – это, кажется, кто-то называет ноосферой – подробно описать не представляется возможным. Мы зашли слишком далеко, чтобы полностью понимать все, что происходит с нами и вокруг нас, чрезвычайно усложнили устройство одного невероятного маленького кусочка плавающей в вакууме материи – до такой степени, что это пугает. Перспектива встречи с последствиями этих внутренних перемен пугает больше всего того, что может разрушить нас извне. А энтропия все растет; и кто знает, когда структура мира станет слишком сложной, чтобы поддерживать его существование продолжало быть физически возможно. Что, если мы достигнем точки, в которой ветви гиперболы все же соприкасаются с осями координат; в которой убывающая геометрическая прогрессия все же достигает ноля? Мне кажется, это и есть линия терминатора, конец света в чистом, незамутненном виде. И чем больше замечаешь эту сложность во всем, чем чаще сталкиваешься с ней, чем сильнее она мешает тебе жить достойно и счастливо, в разных своих формах разрушая все, что ты пытаешься создать, тем сильнее ненавидишь историческую историю – историю людей, которые десятки тысяч лет делали все для усложнения этой системы. И тем глубже погружаешься в истории вымышленные, истории собственного сочинения, в которых жизнь описана такой, какой она должна быть, могла бы быть… Еще может быть? Кто скажет, спасение в незнании ответа на этот вопрос – или проклятие? Возможно, если бы мы точно знали, что наши мечты еще имеют право жить в сердцах, еще могут исполниться, то мы бы отбросили все сомнения и просто шли к ним дальше – пробуя все подряд, плутая, меняя себя, но не впадая в отчаяние. Дай человеку одну лишь надежду и больше ничего – и он умрет от жажды, но не несчастным, даже в последний миг жизни надеясь хоть на каплю воды. А если все же “нет” – но “нет” совершенно, абсолютно и окончательно, “нет”-полный-ноль, “нет”-приговор, “нет”-чтобы-в-последнюю-секунду-не-дрогнуть… Узнав о несбыточности своих чаяний, мы бы могли с облегчением вонзить клинок в горло душащих нас химер иллюзий и ложных надежд, освободиться от гнета этой ноши мертворожденных мечтаний и, ничем более не удерживаемые там, где нам невыносимо плохо – шагнуть навстречу разгадке величайшей тайны. Отбери у человека всякую надежду – и он не будет мучаться в ожидании смерти в боли и бесчестии, и сможет хотя бы что-то выбрать сам. Но возможно ли узнать этот ответ? Если наши мечты лежат в поле материального, не связанного с людьми – нет. Ведь мы уже признали, что мир устроен слишком сложно, чтобы предсказания были возможны. А что, если ответ этот может дать нам другой человек, если наша мечта – не что иное, как мечта об этом человеке? На первый взгляд может показаться, что в таком случае все проще, и нам достаточно лишь попросить этого ответа достаточно сильно и искренне. Но можем ли мы быть уверены в тех своих желаниях, намерениях, чувствах и мыслях, что еще не родились, не вернулись к жизни, не развились – неважно? И мы снова упираемся в чрезвычайную сложность мира и человека, которая не позволяет нам сказать что-то определенное о своих будущих решениях. И в этом одна из величайших трагедий жизни. Один французский мыслитель семнадцатого века сказал, что жизнь – это трагедия для того, кто чувствует, и комедия для того, кто мыслит. Другой француз полвека спустя написал, что мыслить – значит страдать. Еще полвека спустя немецкий демагог, ставший впоследствии кумиром миллионов позеров-нытиков, заявил, что даже просто жить – это уже страдать. Еще полвека – и венгерский композитор написал песню, которая вызвала крупнейшую на тот момент волну самоубийств. Еще полвека – и американский музыкант написал потрясающий в своей жуткой пронзительности гимн бесконечной усталости от жизни. Миллионы жизней были спасены только тем обстоятельством, что его группа не получила практически никакой известности. Еще полвека – и поэт-космополит издаст сборник, который назовут “Колыбельные для мертвецов” и запретят на какой-нибудь экстренной международной конвенции – если повезет, прежде, чем ряды слов нанесут миру непоправимый ущерб. Страдания и боль словно растут в человеческом воображении от века к веку, заполняя то, что прежде было занято простыми и понятными вещами. Страдания разнообразны, мучительны и зачастую неизбывны. Иногда кажется, что если освободить всю испытываемую людьми боль, которую они держат внутри себя, мир сгорит в одной мгновенной вспышке ужаса перед тем, насколько он чудовищен и жесток к своим обитателям. Некоторые люди считают, что две тысячи лет назад родился человек, который спустя тридцать три года своей жизни умер за грехи всех остальных людей, совершив тем самым наилучший, самый безупречный в своей чистоте поступок в истории мира. Грехи – это плоды страданий. Сколько же понадобилось бы сынов божьих, чтобы проделать то же самое сейчас? Возможно, бог просто недооценил человеческую прыть – или переоценил свои репродуктивные возможности – и, испугавшись того, что создал, ушел куда-то еще. А может его и вовсе не было, и этот кошмар появился из ниоткуда, зародился посреди бесконечной ледяной пустоты и тишины, чтобы через мириады лет исчезнуть, так и не изменив ничего в породившей его пустоте, мертвой и совершенно равнодушной к чему бы то ни было. Но и в этом мраке есть место вспышкам, искрам, огням и лучам. Иногда человеку удается ухватиться за что-то, остановить падение в бездну и удивиться тому, как красиво звездное небо у него над головой, как сложны и прекрасны снежинки, как приятно пахнет вечерний морозный воздух, и как вообще все вокруг может замечательно ощущаться, чувствоваться. Иногда быть человеком – здорово. Иногда от “здорово” остается только память. Иногда оно живет только в мечтах.

Закончив на этом, дух снова вернулся в неподвижное тело Питера. Я все так же лежал и думал, что слова – это слова, и прежде них идут мотивы, что движут теми, кто эти слова произносит. Таким был создан мир, и таким мне его вручили на хранение.

Сон накатывал на меня все сильнее, и сил привести историю к промежуточной развязке уже не оставалось. Веки медленно смыкались, и эта повесть прерывалась. Оставалась висеть в пространстве в этот застывший момент времени, и ее продолжение тоже оставалось висеть до востребования, если подобное случится.

Прежде чем погрузился в летаргию, я еще успел улыбнуться, увидев в узоре звезд на небе знакомый образ.

А потом наступила темнота.

Часть вторая. Одиссея набирает обороты

Номер четвертый. Код – 132. Классификация: обычный день, нереален-реален, параллельно. Все завязано на психоактивном воздействии на сознание, заставляющем мозг галлюцинировать, изменяя происходящее вокруг. После окончания трипа имеет место рекурсивный флэшбэк, в котором вскрывается жестокая правда. Повторение циклов – бесконечно. Порядок прямой и обратный.

Отрывок из неизвестной ночной телепередачи

Металог. Об эволюции правил

– Любая мифология требует тщательной проработки. Иначе она кажется детской сказкой, нехотя излагаемой уставшим и захмелевшим отцом, только и думающим поскорее вернуться к экрану телевизора. Космология сотворенного вами мира должна быть безупречно логичной и вызывающей доверие! Иначе все, что вы на ней сотворите, рухнет.

– Даже если и сама мифология, и основанный на ней мир – просто метафора?

– Это что же за мир тогда, и что вы, позвольте, за творец? Даже вкладывая главную идею и суть во второй либо более глубокий слой произведения, нельзя пренебрегать формой первичного изложения. Это безответственный примитивизм и недостойное творца дурновкусие!

Inner University Dialogues Anthology

В начале бог сотворил небо и землю. Однако то, что он сам существовал еще ДО начала, делает невозможным использование слова “начало” в таком контексте, так что вернее было бы “в какой-то момент бог сотворил небо и землю”. Истовый христианин может плюнуть за такие слова кислотой в лицо – с ними зачастую непонятно, какая именно безобидная фраза их заденет до глубины души. Христианин же настоящий, как, впрочем, и любой здравомыслящий человек, возразит, что нет смысла рассуждать о последовательности событий в рамках разговора о существе, которое, по заверениям людей знающих, экспертов в данном вопросе, получивших свои сведения эмпирическим путем, существует вне времени. Но отчего же было не начать все, например, так: “в начале бог сотворил время”? Или: “в начале бог сотворил бытие”? Верующие люди часто говорят, что бог абсолютен и неотделим от всего остального. В таком случае библия вполне могла бы быть самой короткой книгой – книгой, в которой была лишь одна страница, на которой семьдесят вторым шрифтом “Blackoak Std”, с полужирным начертанием – одно слово “БОГ”. Это было бы куда практичнее, но негативно сказалось бы на продажах библий, поэтому мы имеем то, что имеем.

Так вот, бог сотворил небо и землю, поднял твердь из воды, придумал утро и вечер, зажег солнце и прочее небесное освещение, создал растения и животных. И ОСТАНОВИЛСЯ. Ему все казалось гармоничным. Все было идеально.

А потом откуда ни возьмись появился дьявол и, прежде чем бог успел представиться, сотворил человека по образу и подобию бога, обрек человека на бесконечные страдания, расхохотался тем смехом, который позже – видимо, в память об этом случае – назовут дьявольским, и исчез неведомо куда. А бог остался один на один с мыслящим смертным существом, к возникновению которого не имел отношения. Человека ему практически подбросили под входную дверь. До этого момента бог только создавал и пока что не очень хорошо умел уничтожать – или хотя бы редактировать. Поэтому человек остался – жалкий, противоестественный, дефектный – остался быть в мире, где его ждала одна только боль.

Потом случилось еще много всякого. Человек из-за своей природы натворил дел, а богу пришлось это все разгребать при помощи избранных им людей. Дьявол же все это время с любопытством наблюдал. Иногда покатывался со смеху, иногда принимал участие. Но самым любимым занятием для него было появиться среди людей под какой-нибудь личиной и рассказывать сказки о том, что у человека есть душа. Иногда он эту “душу” у человека “покупал”, в качестве оплаты исполняя человеческие желания. Но исполнял он их так, что впоследствии люди всегда о своих желаниях жалели.

А еще дьявол выдумал рай и ад. Первый он сулил хорошим людям, вторым пугал плохих. Разумеется, никаких ада и рая не существовало. Хорошие люди поклонялись богу и вели себя отлично, рассчитывая за это после смерти попасть в какое-то совершенно потрясающее место. И богу было стыдно, что у него такого места для них не было. Плохие люди ни на что не рассчитывали, они просто вели себя в соответствии со своей природой, тем самым мешая людям хорошим зарабатывать очки кармы для всего вида.

Человек был полностью во власти своих чувств: страха, горя, любви, зависти, радости, раскаяния и прочих, прочих. Человек любил больше всего себя, на бога уповал, а дьявола боялся. Бог любил все, что создал, но и человека он любил тоже, а дьявола пытался понять. Дьявол же никого не любил и не боялся, а интерес испытывал только к хорошей забаве.

Такая концепция никуда не годилась, и мне пришлось придумать другую. В ней человек сам был богом, но вместить миллиарды богов в один мир было невозможно, поэтому у каждого из них был собственный мир – мир фантазий, снов, образов и прочих подобных вещей. Утром они просыпались людьми в своем мире, а когда засыпали – становились всемогущими существами в ином месте. Этого мне показалось мало, и я чуть усложнил концепт: человек был богом в одном мире, а дьяволом – в совсем другом, там, где богом был кто-то еще. Разумеется, “богом” и “дьяволом” я эти сущности называю условно, ведь каждый из них был властен лишь над одним из невообразимого числа универсумов, что противоречит классическому пониманию “бога и дьявола” в любых религиях, так что это просто были две сущности, представляющие разные стороны качеств и свойств личности конкретного человека, с которыми далеко не всегда было однозначно, кто там еще хороший из двух. Но все это намного дольше говорить, чем сказать “бог” и “дьявол”, так что мне их даже в мыслях легче называть так, как я их называю. Ну и самое интересное: все миры были равноценны, то есть каждый человек из подвластного вам мира был в точно такой же степени всемогущ где-нибудь еще. Разумеется, все это было замкнуто, зациклено и так далее, связи выстроены с недопущением ошибок и пересечений, могущих привести к катастрофе. Если опустить детали, то могла сложиться любопытная ситуация, когда, скажем так, вассал вассала вашего вассала был для вас феодалом. Когда человек умирал в реальном мире, другой мир, подвластный ему, не умирал вместе с ним. Чтобы обойти эту сложность, мной была введена система перерождения, подсмотренная мной в получивших незадолго до этого весьма широкое распространение в человеческих культурах идеях о реинкарнации. Мир доставался все тому же человеку и постепенно менялся по мере взросления своего бога в очередном цикле его жизни. Однако связь была обоюдной, и образы еще не трансформировавшегося мира, которые ребенок видел во снах, образы из жизни предыдущей, формировали и его самого – фактически, прошлая жизнь в некоторой степени влияла на жизнь настоящую. Ничто не берется из ничего, не правда ли? А истинная драма развернулась бы тогда, когда люди, обойдя систему защиты от опасных пересечений, поняли бы эту концепцию и научились отслеживать связи между мирами друг друга – чтобы, разумеется, воспользоваться ими в корыстных целях.

Я создал самую настоящую мультивселенную, бесконечно расширяющуюся в геометрической прогрессии, способную к самоподдержанию и совершенно не нуждающуюся в управлении, вселенную, где никто никогда не умирал окончательно. За это мне дали исключительную награду – отсутствие родного мира и способность свободно перемещаться между ними всеми, принимая участие в событиях. При этом полномочия у меня были даже выше божественных, так что, в каком бы мире я ни пожелал находиться, я был там самым крутым парнем. Не буду скрывать – за тысячи лет мне это так и не надоело.

Но представьте, насколько же скучной и мелкой казалась каждая история в отдельности. Мне просто было сложно заметить одного из миллиардов людей в одном из бессчетного числа миров. Что такое судьба одной капли воды для обитателя океана?

Но этот случай чем-то меня заинтересовал. Местное божество демонстрировало анти-чудеса управления, и практически подтолкнуло одного человека к тому, чтобы он “продал” “душу” дьяволу, который, в отличие от своего соперника, был очень опытным игроком. Предметом сделки стала любовь. Вообще, забавный случай: человеку приснилась некая девушка, а на следующий день он встретил ее в “реальной жизни” и влюбился, как редко влюбляются люди. Есть ли тут какая-то связь, или это было лишь невероятным совпадением – я не знал, и, возможно, не знало даже мое начальство. Однако парню не повезло – его чувства не нашли взаимности, и эта безответная любовь начала душить его, лишая всякой воли к жизни. И вот, когда он уже перестал видеть другие выходы помимо смерти, к нему явился дьявол, и они заключили сделку. Человеку казалось, что он продумал все, но противоположная сторона все же нашла лазейку. Этот тип оказался намного злее и подлее среднестатистического дьявола, и человек потерял абсолютно все. Тогда-то и случилось то, что меня и привлекло нынче в этот мир: человек испытал настолько сильные потрясения и чувства – шок от потери, крах иллюзий, бесконечное отчаяние, смерть всех надежд и, разумеется, невероятную ненависть к себе – что просто ИСЧЕЗ. Не умер, не рухнул на землю, не порвался на куски, не растворился, не разложился на атомы – просто все следы его существования во времени и пространстве пропали, вызвав цепочку невообразимых изменений – в основном разрушительных – в этом и многих других мирах. Все ведь связано, и если сильно повлиять на мир, то и личные миры всех его обитателей подвергнутся этому влиянию – и так будет происходить от мира к миру, пока волна разрушения не сойдет на нет, как сходят на нет круги на воде.

Затем имела место еще одна очень странная деталь в этой истории: руководство и опомниться не успело, как человек вернулся к существованию, будто взялся из ниоткуда, будто кто-то невидимый его сначала убрал из нашего поля зрения, а затем вернул. Во-первых: какого хрена? Во-вторых: кто это мог сделать без ведома руководства? Это похоже на тот короткий рассказ, что я читал в одном из миров, про последнего человека на земле, в дверь к которому кто-то постучал. В-третьих: человек появился вовсе не там, откуда исчез – он возник в другом мире. В-четвертых: вслед за ним в этот мир перетянуло и обе сверхсущности из его прошлого мира. Куда делись местные? Обоих выдернуло на освободившиеся места – в мир, где была заключена та самая сделка. После всего этого мы окончательно перестали что-либо понимать, но одно было ясно – с этим случаем нужно разобраться, пока на горизонте не возникли еще большие неприятности.