Kitabı oxu: «Мы были почти счастливы», səhifə 2
Я увидел себя как будто со стороны, мужчину сорока трех лет, сидящего на картонке в грязной коммунальной комнате с девочкой тридцати четырех, у которой до сих пор спрашивают паспорт при покупке сигарет. Между нами – бутылка водки. И уже нет никакой пропасти.
– Классная комната, правда? – Светка почему-то шептала, хотя можно было спокойно говорить в полный голос.
– Очень!
– Я серьезно, ее отремонтировать, сдать. Место хорошее. Я когда приехала ее смотреть, меня повели в ванную. Свет включили – а там тараканы врассыпную бросились. Риелторша мне говорит: «Не переживайте, они сюда попить приходят».
– То есть если бы они приходили за чем-нибудь другим, то стоило бы переживать?
Мы рассмеялись.
– Иди ко мне. – Я обнял ее и притянул к себе.
Через минуту она уже ерзала на попе, стаскивая джинсы. При этом опрокинула бутылку водки. Та, к счастью, была закрыта.
Потом мы возились на картонке, и Светка очень шумела. Она тоже была чувственная, эта девочка с огромными глазами. А потом, натерев бедро о паркет, я ласкал ее пальцами.
Мы опять сидели нагие, в темноте, в своем углу на картонке, и курили. Наша совместная попытка доставить друг другу удовольствие ни к чему не привела – мы были слишком пьяны. К тому же Светка очень шумела, что не могло не быть замечено соседями в их коммунальной скученности и при наличии достаточно условных стен.
– Серёжа, как ты это делаешь пальцами? – прозвучал ее вопрос в потрескивающей от горячих затяжек темноте. – Раньше мне никто так не делал.
– Много было тех, кто так не делал? – спросил я с интересом, хотя ответ меня не волновал. Трое так трое. Тридцать – пусть будет тридцать.
– Больше, чем ты думаешь.
Васильковое поле.
Мы по очереди глотнули из бутылки, до этого катавшейся у наших ног. Запивать было нечем, я скривился.
Тогда я знал, что на этом ничего не закончится, знал точно, чувствовал нутром, она же после признавалась, что просто хотела провести со мной ночь. Магическое влияние литературы.
– Может, поспим? – предложила Светка, и я был с ней согласен. Хотя я знал, как только она уснет, я буду бояться утра.
Я принес свою кожаную куртку, на спине которой был нарисован советский самолет И-16, она бросила рядом свое пальто, и мы неудобно устроились на картонке, обнявшись. Моя куртка смогла укрыть нас двоих, такой маленькой была Светка. Ее волосатое пальтецо мы подложили под головы.
Засыпая, я понимал, что так безумно и стремительно в моей жизни уже не будет никогда.
* * *
Согласно ожиданиям, утро пришло тяжелое. Во сне мы оба разметались, с благодатной картонки я съехал на пол. Болело бедро. Я нащупал рукой сигареты, кое-как встал, сел на подоконник и закурил.
За окном, выходившим на улицу, клубился апрель. Было солнечно, и дома в солнечном свете как будто бы полиняли. Я открыл окно. За ночь подсох асфальт, на улице появились автомобили, а где-то рядом, может быть, на крыше, бормотали голуби.
Светка еще спала – во сне я каким-то невероятным образом отдал всю куртку ей. Она лежала на спине, приоткрыв рот, куртка косо закрывала ее грудь и живот, дальше все ее женское было напоказ. Ее бедро, а, как я увидел позже, икру и ягодицу украшало еще несколько шрамов, таких, будто Светка втыкала в себя острое, что впоследствии подтвердилось. И несмотря на все, в этой взрослой женщине, спящей душным хмельным сном, было столько трогательного и детского, что внутри меня снова обдала волна жалостливого участия к этой девочке. Она была цветком, поникшим под жестокими ударами ночного ливня, который с его, ливня, окончанием вновь поднимет свою нежную головку.
Светка лежала на спине, а я чувствовал, какими тревожными толчками сейчас бьется ее маленькое сердце.
Словно услышав мои мысли, она зашевелилась. Сделала несколько судорожных глотков и произнесла сонным голосом:
– Серёжа. Принеси водички.
– В чем? – логично спросил ее я.
– А где у нас водка?
– В рюкзаке.
Она резко села на нашей постели-картонке, груди оформились и закачались. Длинные волосы ее были спутаны.
Потом, вскочив, сделала несколько шагов к рюкзаку, стуча пятками по паркету. Сзади она выглядела как мальчик-подросток, темная линия разделяла таз на две тощие ягодицы. Сдвинув молнию рюкзака, Светка достала бутылку, хрустнула пробкой.
Шумно выдохнув и скривившись, она проглотила наше лекарство и передала бутылку мне.
Я занюхал водку Светкиными волосами. Страх утра отодвинулся на какое-то время.
Светка, кое-как завернувшись в полотенце, вышла в уборную, и я вдруг почувствовал тревогу и отвращение. В окно бил жизнеутверждающий и при этом раздражавший свет. Перепачканный известкой пол украшал бомжеватый натюрморт: банка с окурками и картонка с брошенной на ней курткой. Невдалеке стояли мои военные ботинки сорок седьмого размера. В солнечном луче, объемный и осязаемый, медленно плавал дым. И еще руки – когда я курил, я это почувствовал – они пахли Светкой. Пахли незнакомо – понятно, что к запаху жены я давно привык, а ее, Светки, запах был совсем иной. Запах хвойного леса никогда не перепутаешь с запахом лиственного. Так и тут.
С помощью еще одного глотка и сигареты я отодвинул утренний страх дальше.
Вернувшись, она аккуратно повесила полотенце на стул и, сев рядом со мной, закурила. Наше бесстыдство казалось мне естественным. Я погладил ее коленку. Коленная чашечка ее была чуть больше пятирублевой монеты. Сквозь головную боль во мне шевельнулось природное.
Заметив это, она приподняла брови.
– Башка трещит, – оправдался я.
– Да я же не настаиваю.
– Но и не против? – уточнил я.
– Ну конечно, не против, – ответила Светка без улыбки.
Я выкинул окурок в окно. Протянул руку и обнял ее за шею.
– Нас видно, – шепнула Светка.
– Пусть смотрят.
Я наблюдал темные и одинаковые окна дома напротив, Светкину тощую спину с бугорками позвонков и спутанную рыжину волос на плечах и затылке.
Светка утерла меня туалетной бумагой и бросила липкие комочки на пол, обогатив палитру бомжеватого натюрморта.
Надо было отдышаться, к тому же дрожали ноги, и мы снова переместились на картонку.
– У меня так давно не было секса, спасибо тебе, – тихо и грустно говорила она. – Я тебе сейчас расскажу: однажды мы с мужем были в гостях у его друга. Напились, естественно. А я, когда собиралась в гости, себе плечи блестками намазала – в платье была с голыми плечами. Ну, короче, мы напились – и я уснула. Ну и друг, при муже, снял с меня трусики. Потом Мишка винил во всем меня и эти блестки. Ох, Серёжа.
Я был несколько озадачен. Мне казалось, что в силу возраста и определенного опыта я могу пугать ее такими вот историями, а не наоборот. Портрет мужа ужасал. К тому же дураку понятно, что в случившемся надо винить мужа, а не Светку.
– Да-а, – неопределенно произнес я. – Он вообще нормальный?
– Он? Нет, – отрезала она.
– Нет?
– Ну а как. Бухает, меня и не хочет. Первое время секс был, даже много, а потом реже и реже. Последнее время я уже думала о том, что в моей жизни секс закончился. Хотя я еще молодая баба.
– Боже мой, – произнес я, подвинув даже свой воинственный атеизм.
Однажды, еще зимой, мы с ней отправились из студии в магазин купить чего-нибудь перекусить. Шли навстречу метели, втянув головы в плечи. Светка рассказывала:
– У меня нет подруг – здесь, в студии, подруг завести невозможно. Да, привыкаешь к некоторым девочкам, ну пива попьешь раз-другой. А потом они через три-четыре месяца выпускаются – и все! Нет подруг – только одна Витка.
– Что за Витка? – спросил я, чтобы заполнить паузу.
– Витка? Да мы с ней подружки с восемнадцати лет. Я только в Питер приехала. Мы одну комнату в коммуналке снимали. Денег не было совсем. Я всех ее мужиков знала, она – моих. Понятно – в одной комнате. То я делаю вид, что сплю, то она. Сейчас она вебкамщицей работает. С ее талантами. Правда, у нее такая задница – ух!
Даже тогда мне казалось, что это слишком. Слишком многое в жизни Светки было связано с сексом – хотя тогда она рассказывала это по касательной. Теперь же от васильковой синевы некуда было спрятать глаза. Сколько чувственности в этой невесомой, печальной девочке. Я не мог, не имел ни права, ни желания ее упрекать – я видел в ней свое отражение.
– Видишь, как я тебе открылась, – продолжала Светка спокойно, прикуривая от моей сигареты. – Догадываешься, что он все еще бухает?
В контексте всего вышеперечисленного это было уже как маленький довесок.
– Понятное дело. А дальше? – подталкивал ее я. Мне хотелось расставить все точки над ее заветными тайнами, осознать их и дальше читать Светку с чистого листа, не глядя в ее сумасшедшее прошлое.
– А? Ну вот: когда я от первого мужа ушла, мы с Мишкой жили на «Старухе» у его родителей. Потом мне это надоело, две хозяйки в одной квартире – это перебор. Сняли на Уделке. И Мишка как забухал. Каким-то бомжом сделался. Я тогда уходить собиралась. Сказала ему об этом. И Мишка одумался! Привел себя в порядок, с алкашкой подвязал. Спать с кем попало перестал.
– Изменял?
– А то!
– И как тебе?
– Не знаю. Я ему тоже по пьяни несколько раз изменяла, – просто продолжала Светка. – Потом приходила – плакалась. Он вроде прощал. Квиты.
– Квиты, – эхом отозвался я. Казалось, что по-настоящему ее никто никогда не любил, бедную Светку.
– Подожди-ка, я тебя никогда не спрашивал, а с первым-то мужем что случилось?
– С Ромкой-то? У него болела нога, давно болела, начала болеть, когда мы еще вместе жили. А потом больше, больше. Он к врачу не ходил. Ну и вот – началась гангрена. Ему соседи скорую вызвали, все думали, что ногу отрежут. А он в реанимации умер.
– Пил?
– Пил. Но в последнее время вроде бы завязал, на денежную работу устроился. Я за него замуж в девятнадцать лет выскочила – он тогда сессионным гитаристом подрабатывал.
– Хорошо играл? – зачем-то спросил я. Сложно представить сессионного гитариста, играющего кое-как.
– Хорошо. Я им гордилась, когда на концертах он соло минуть на пять запиливал, а девки визжали от восторга.
– А чего разбежались?
– Он сам из Красноярска был – ни работы толковой, ни жилья. А я тогда на кладбище работала – гравировщицей портретов.
– Это что-то новенькое!
Светка затушила сигарету о край банки.
– А я тебе не говорила? Портреты выбивала на камне. Целый год, наверное.
– А кто научил?
– Сама научилась. Я же из Челябинска девочка – мне тогда любая работа была по плечу, в двадцать лет. Нашла объявление и пошла работать. Там такие металлические прутики и молоточек. Самая главная проблема в том, что ничего не исправить.
– Нормально на кладбище-то?
– Да по-разному. Одна баба памятник сыну заказала, принесла фотку – тогда еще старые фотки были на пленочный фотоаппарат. Он там где-то в кустах и с пивом. Я кое-как сделала, а она мне и говорит: у него взгляд какой-то не такой был. А как там увидеть этот взгляд – на мутной фотке? А ничего ведь не скажешь – у нее горе! Студия тогда находкой оказалась.
– Первый муж, – напомнил ей я.
Осторожно отодвинув Светку от себя, я приподнялся, взял свою куртку и, снова садясь, набросил ее нам обоим на плечи. Из окна тянуло прохладой. Вот к чему я пришел в свои сорок три – голый и в куртке.
– Я зарабатывала нормально, а он целыми днями, если не репетировал, за компом сидел и водку пил потихоньку. Я приходила с работы, туда-сюда, поужинаю, собираюсь спать. А он играл в стрелялки до утра – потом ложился, когда мне через час вставать, и начинал приставать. Пока я просыпаюсь, он уже свое дело сделал и храпит. Я и ушла.
– Немудрено!
– Он потом, когда понял, что я ухожу, на коленях стоял, просил, чтобы не уходила. Но было поздно. Я тогда Мишку встретила.
Странные у нее мужья – сначала ноги вытирают о Светку, потом на коленях стоят. Плохо, что ей такие нравятся. Я, например, не умею ни того, ни другого.
– Серёжка, что же делать? – растерянно произнесла она, гладя меня по груди ладошкой.
– Жить дальше, – вздохнул я и встал.
На то, чтобы проанализировать такую тяжесть противоречивой информации о Светке, нужно было время. И как она, эта информация, изменила тот образ, который я создал себе, когда только узнал Светку – ломкую льдинку-девочку, девочку-трагедию с большими глазами. Зайку бросила хозяйка. Зайка – Светка. Под дождем осталась зайка.
– Тебе, наверное, надо домой?
– Пойдем-ка прогуляемся. Надо что-то поесть.
Жена беспокоилась дома. Мне было на это мстительно наплевать.
Мы кое-как оделись и вышли в коммунальный коридор. Мои брюки были перепачканы известкой. Волосы торчали в разные стороны. Светка была не лучше – в рабочих, заляпанных краской джинсах, в лохматом полупальтишке, из которого торчали худенькие ножки в черных ботиночках. Нетрезвые уже несколько дней автостоповые подростки в чужом городе. Как подтверждение этого – странная вписка с картонкой вместо матраца. От автостопщиков, впрочем, мы отличались наличием денег.
Пока мы топтались, закрывая на ключ нашу каморку, распахнулась дверь напротив и из соседней комнаты появился не то узбек, не то таджик – парень с добродушным и заспанным лицом, с голым торсом и полотенцем, перекинутым через смуглое плечо. Робко поздоровался.
Я кивнул ему, Светка произнесла короткое «здрасте». Узбек-таджик боком прошел мимо меня в ванную, а Светка закатила глаза.
– Я им два месяца назад мужа представляла, – шепнула она мне, когда таджик-узбек скрылся.
Я усмехнулся.
– Здесь, кроме хозяйки, одни чурки живут. Она тут всю жизнь прожила, она у нас за старшего, – рассказывала Светка уже на лестнице, убирая ключи в рюкзак. – Она их строит ого-го! Записки им гневные под двери сует.
– Рабовладелица, – рассмеялся я, заметив в грубом смехе пьяные нотки.
– Ну да.
На дырявом стуле на втором этаже сидела огромная женщина в халате, с опухшими ногами. Она молча курила. Пройти мимо нее и не поздороваться было невозможно. Инвалидная коляска на первом этаже отсутствовала.
Мы вывалились из дома на коммунальную улицу, разогнав голубей.
– Пойдем в шаверму, – предложил я.
– Если там будет фалафель, – ответила Светка. Я и забыл, что она не ест курицу.
Под припаркованной к обочине машиной сидел испуганный полосатый кот, проводивший нас оловянными глазами.
– Мы так страшны, что черные кошки уступают нам дорогу! – продекламировал я.
– И полосатые тоже, – подтвердила Светка со смехом.
Шумно завалившись в дешевое кафе с пластиковой мебелью, мы потребовали телефонную зарядку. Потом, пока заряжался телефон, медленно ели пересушенный фалафель, запивая его пивом. Белый, полупрозрачный соус я слизывал с пальцев, так и не помыв руки после всего, что было.
– Надо купить еще пива, – предложила сытая Светка после того, как мы составили пустые бокалы один в другой.
– Лучше водки – пиво уже не влезет.
У меня не было ощущения, что я делаю что-то не то. Наверное, слишком много за последние годы я делал то и теперь мстил самому себе за эти годы. Ведь в моем возрасте вроде бы проще быть взрослым. Ну уж нет.
Бутылку и лимонад мы убрали в рюкзак. Пересекли площадь перед «Технологическим институтом», и на этом наши силы кончились.
Остановившись возле памятника Менделееву, мы прошли за черные пустые клумбы, окружающие памятник, и сели на корточках сбоку, прислонившись к стене дома, на котором во всю стену простирается всемирно известная таблица. Я взял у Светки рюкзак и извлек бутылку.
Если бы бронзовый Менделеев скосил глаза влево, он бы с удовлетворением увидел, с каким увлечением употребляется его детище. Спросите у сотни человек, что изобрел не бронзовый, настоящий Менделеев, и вам ответят – водку. И только потом вспомнят про таблицу.
Как только я поставил бутылку, в кармане запел свежеподкормленный энергией из шавермы телефон.
Я достал трубку. Светка озабоченно произнесла:
– Жена?
Женой, впрочем, оказался писатель Соколов. Так сообщил экран телефона.
– Ну я тебя поздравляю, старик! – бойко начал он, не дав мне даже произнести «алле».
– С чем? – не понял я. Со Светкой? Писатель Иван Соколов жил на острове, в Кронштадте, и вряд ли мог быть в курсе моих амурных приключений. С чем еще можно поздравлять? С тем, что я с утра если и вяжу лыко, то какое-то некачественное. С чем?
– Как?! Ты не в курсе! Ты финалист.
Это да! Но финалист чего?
Я недоуменно молчал.
– Финалист «Российской книги». Ты уже отмечаешь?
– Да, – ответил я. – От тебя только сейчас узнал, но отмечаю со вчерашнего дня.
– Ну, с нами это бывает, – не удивившись, реагировал Ваня. – Только я тебя сейчас огорчу!
Он выдержал паузу, чтобы я подготовился огорчаться.
Всегда одно и то же – не без ложки дегтя.
Я подготовился.
– Финала не будет! Денег тоже не будет.
Про финал со Светкой я, конечно, забыл. Издательство, напечатавшее «Капибару…», подало книгу на престижный конкурс. В финал вышли пять книг – как оказалось, в том числе и моя. И за это уже должны были дать какую-то премию. Теперь премии не будет. Хотя пять минут назад еще не было и финала. Могу повесить себе невидимую медаль на грудь. Мне стало смешно, когда я подумал о том, что жюри премии «ограничилось выдачей грамот».
– Это нормально, с нами это бывает, – ответил я Ване.
Оценив шутку, Ваня хлюпнул в трубку.
– Я тут у памятника Менделееву. С девушкой, – разоткровенничался я.
– Всё понял, старик. Много не пей.
«Мало тоже», – чуть не отшутился я, мгновенно поняв, что шутка банальна.
– Ну вот, Светка. Я в финале.
Светка была в курсе моих литературных дел. Более того, читала в сети рецензии на мою книгу. Когда ругали меня, она ругала рецензентов. Когда хвалили – радовалась, и это было заметно.
– Поздравляю!
Она, Светка, тоже была немного причастна к успеху! Она была моей верной болельщицей, а после проведенной на полу коммуналки ночи – еще и музой. Это вообще самый короткий путь в музы. Писатели любят храбрых девчонок.
– Вот и пришла знаменитость! У меня, по-моему, оторвался карман.
Карман на брюках и впрямь оказался порван, и я убрал телефон в куртку.
– Ты доволен?
– Тем, что порвался карман? Еще бы!
– Да я поняла, ты это любишь. Я про финал, – отреагировала Светка без улыбки.
– А финала не будет. И денег не будет. Как обычно.
– Почему?
– Не знаю, – легкомысленно ответил я и здоровой рукой обнял Светку за плечи. – Денег бы хотелось. Получить миллион и свалить в теплые страны.
– В Колумбию, – уточнила моя храбрая муза. – Скоро почки полезут! – невпопад добавила она.
– Как бы у нас не полезли, если будем так пить. – Я поднял бутылку.
– Да, пора завязывать. К лету надо себя в порядок привести. Пошли спать?
– Согласен. Только напишу жене, что я жив.
Звонить ей не было никакого смысла.
* * *
Дома я появился вечером. Два алкогольных дня отобрали у меня все силы, и я устало пошатывался. Проснувшись у Светки на полу, мы первым делом допили водку. Потом пошли за пивом той же коммунальной улицей, а потом горько и жадно целовались у метро. Нам завидовали подростки.
Жена не сказала ни слова. Когда я бесхитростно принялся бормотать о каких-то плохо выдуманных посиделках с собратьями по перу, она рявкнула:
– Иди спать.
Мои оправдания ей были неинтересны.
Сын укоризненно поднял глаза от учебников и вздохнул. Экзамены у него, к счастью, были на первом месте. И только бедная моя собака не имела ко мне никаких претензий. Она просто радовалась тому, что я вернулся. Описав вокруг моих ног круг и другой, она нехотя поднялась на задних лапах навстречу моей ладони и прикоснулась горячим языком к пальцам, пропитанным табаком. Уже больше месяца мы всей семьей смотрели на то, как из резвого, гавкающего зверя Феня превращалась в медлительное, вынужденное двигаться, больное животное. Всякий раз, когда я смотрел на нее, приходя домой, меня охватывала трусливая дрожь.
Сын готовился поступать в московский вуз, мы с женой все больше отдалялись. Собака готовилась… Нет, Феня, к счастью, не готовилась, она просто недоумевала, почему вдруг стала такой неповоротливой и невеселой. Все шаталось, как трухлявое дерево на ветру, готовое рухнуть в любую минуту. Океан лизал. Впрочем, я повторяюсь.
Проснулся я посреди ночи. Хотелось курить. С таким трудом оставленная привычка вернулась легко, как будто не было тех шести лет, что я провел, не мучая легкие дымом и кашлем. Мне было все равно, я чувствовал, что вчера в моей жизни случилось что-то более важное, чем коварное возвращение нелепой привычки. С обычной изменой, вызывающей чувство вины, это важное не имело ничего общего. Ласковые и непечатные слова, море слов, произнесенных Светкой во время нашей странной близости, были сегодня важнее и реальнее, чем почти двадцать лет моего брака, которые я готов был перечеркнуть. Бедная жена. Бедная Феня. Бедный я. Вляпался.
Я пускал дым в апрельскую холодную ночь холодной пока весны. На небе, высветленном заревом города, виднелись какие-то крупинки неизвестных мне звезд. Капельки. Бисеринки. Бусинки. Как глаза-бусинки у Фени. Кривая аналогия образов. Я затянулся еще и заплакал облегчающими похмельными слезами. Огонек сигареты задергался в темноте. Душа – слово пошлое, я писал об этом в «Капибаре…», но чем тогда плачет счастливый в своем несчастье человек? Вспомнилась зафиксированная вкось фраза из записной книжки, которую я в двадцать лет постоянно носил с собой в кармане куртки: «Душа – это то, что плачет». Фраза догнала спустя двадцать три года. И нет уже того юноши, который придумал такую наивность.
Я вернулся в постель. Жена спала совсем неслышно, во всей квартире было темно и тихо. Между нами, под одеялом, свернулась Феня, пока что объединяющая нас с Леной. Учеными доказано, что собакам не снятся сны. Но то, что доказано учеными, давно опровергнуто поэтами. Спи Феня, спи, пусть тебе снится резвый бег по лесной тропке, испуганно вылетевшая из-под твоих лап птица и еловые шишки, устилающие тропинку.
Я нащупал крошечную, похудевшую Феню под одеялом и провел ладонью по ее спине. Мне не хватало нежности, и я опять всхлипнул.
Не спалось. Спиртного дома мы давно не держим. Я взял телефон и увидел, что экран бледно подмаргивает мне своим телефонным глазком, сообщая о пропущенном звонке или сообщении. Это было Светкино сообщение. Там было коротко написано: «Серёжа, ах…». В этом телефонном возгласе, лишенном почерка и другой индивидуальности, мне было понятно все, до запятой. В этом телефонном возгласе я прочел «поцелуй меня на весеннем ветру», прочел головокружение от моих слишком откровенных движений, когда я целенаправленно и грубовато раздевал Светку просто потому, что нам было все понятно, прочел мятый изюм ее сосков с бежевыми ареолами, искусанную губу и вкус дикой, хмельной свободы, когда все закончилось.
Серёжа, ах…
Многоточия заменяли толпу ненужных, банальных слов на слова важные и несуществующие.
Я ответил ей, написав: «Светка…», – и поставил столько сердечек, на сколько хватило залипнувшей кнопки телефона. Я подумал о том, что и ей будет все понятно. Седеющий хахаль, придумавший себе любовь. Эти пошлые сердечки, способные заменить цветы. Вляпался.
Лежать в тишине было невыносимо. Я тихонько, стараясь не шуршать, надел брюки. Выйдя в прихожую и не создавая шума, влез в ботинки. Накинул немало повидавшую за предыдущие сутки куртку с самолетом. Неловко лязгнув ключом, открыл дверь на мертвую лестницу, протягивающую острый язык света в коридор. Оставалось спуститься на лифте вниз и пересечь детскую площадку. Там был ночник, продающий круглосуточно то, продажа чего заканчивается ровно в 22:00. Мне продадут. Как тут не вспомнить Светку.
Обремененный добычей, я сел на лавочку во дворе. Здесь, как и в квартире, было совсем тихо.
Я повертел в руках тяжеленькую, полновесную бутылку, открыл ее зубами и жадно забулькал. Через минуту меня бросило в жар и в теле ослабло напряжение. Провалилось. Еще через несколько минут и глотков ко мне стало потихоньку возвращаться ощущение волшебства, и я поплыл мыслями обратно к Светке.
Интересно, что она сказала мужу, когда вернулась спустя сутки? Или ему уже все равно? Вряд ли. Ладно, сейчас мне достаточно того, что маловероятной кажется их обоюдная страсть – тут я был почти уверен. Об остальном я подумаю завтра.
Через некоторое время сидеть сделалось скучным. Я еще раз перечитал Светкино сообщение «Серёжа, ах…» так, будто бы я что-то в нем пропустил. Потом, посидев еще, написал в записной книжке телефона: «Я хочу быть для тебя больше, чем друг».
Полтора месяца назад я написал ей поздравление с днем рождения. По каким-то причинам я в студию не пошел, а вот поздравить Светку хотелось. И я отправил ей текст, где были такие слова: «Ты мой самый хороший друг, Светка». Самым хорошим другом она была названа из соображений субординации. Нельзя же в лоб говорить замужней женщине, будто она интересует тебя куда больше нейтрального «друга».
Я хочу быть для тебя больше, чем друг!
Я хочу быть тем, с кем тепло живется, дышится, сладко спится.
Я смотрю на все, что происходит вокруг,
Как ребенок смотрит на растерзанную кем-то птицу.
Стихов я не писал двадцать лет – мне, я знал, не хватало образности, да к тому же мешала излишняя начитанность – начинаешь мыслить штампами – такое бывает. Тут же – как током ударило. В этом несчастье прозаика – за одну ночь не напишешь даже рассказа. Об одной девушке, в которую я имел честь крепко влюбиться в юности, я написал незадолго до «Капибары…». К этому времени девушка превратилась в мать троих детей и значительно подурнела. Начиная писать о ней, я планировал месть! Когда я закончил, мстить располневшей красавице было незачем. Отомстило ей время. Да и месть – блюдо, которое подают холодным.
Здесь стихи – дело другое!
В течение получаса я быстренько навалял бледноватое начало стихотворения. Мне было не до начала, с таким-то концом. Да и хотелось как можно скорее отослать стихотворение Светке. Пусть и ночь. Вдруг она проснется попить и прочтет. Бред! Даже с рукописью романа носишься, как с горячей картофелиной, – кому бы сунуть свежачок, как будто все так и ждут, когда там Серёга его допишет. Таких у меня – человека три-четыре. И почему-то женщины.
Допив третью бутылку пива, я начал зевать. Хороший знак. Осталось отослать стихотворение Светке и идти спать. Завтра будет тяжко. А что, если попить проснется ее муж и услышит писк или заметит мерцание телефонного глазка? Об этом я подумаю завтра. Или услышу от Светки. Конспиратор из меня хреновый. Я нажал «Отправить» и, выбросив окурок, поднялся со скамейки.
* * *
Встретились мы спустя два дня и несколько сот сердечек. Что-то серьезное писать было глупо. Самым содержательным сообщением, пришедшим от Светки, было: «Я уже пишу тебе в туалете. Совсем с ума сошла». С ума, видимо, в тот момент сошел и я, хотя мне такой конспирации не требовалось. Я просто следил за телефоном, как за живым существом, которое, попискивая и подмаргивая глазком, сообщает, что с ним все в порядке. Когда существо долго мучило меня молчанием – я огорчался, предполагая, что существо приболело. Повелитель же существа на том конце связи, видимо, не мог так часто бегать в уборную, как бы мне этого хотелось.
Зная и привыкнув к тому, что Светка всегда опаздывает, я все равно пришел к заветной двери, где сладко маялся, как молоденькая поклонница в ожидании рок-звезды. Потом, подумав, пошел обратно к метро – навстречу Светке.
До дырки в земле, озаглавленной «М», было метров двести, через садик, где мы со Светкой в последний раз сидели на скамейке. Недолго думая, я остановился в садике и плюхнулся на лавочку. Подумав, достал первую за день сигарету. Я все еще рассчитывал, что моя новая-старая зависимость вдруг пропадет, например, завтра. В моей «Капибаре…» главный герой тоже закуривал, обретая новую, не менее острую привязанность. Почему так? Ведь когда я писал книгу, о существовании Светки даже не предполагал. Да все просто: уже тогда мне хотелось Светки, неважно, какое у нее было бы имя. А где чувства – там нервы, а где нервы – там… Ну понятно. Пока все идет по сценарию.
И вот она показалась с другой стороны садика – тонкие ножки торчали из-под бесформенного пальто, дымя, по ветру порхала сигаретка. Она тоже заметила меня сразу, и я встал Светке навстречу. Мы приближались друг к другу, и я молчал. Молчала и она. Потом аккуратно, выдохнув дым, то ли растерянно, то ли смущенно сказала: «Привет». Словно и не было прошедших дней и проклятых сердечек.
– Ну иди сюда, – и я раскрыл ей объятия.
– Серёжа. Милый.
Пока мы шли до студии, она, взяв меня за руку, говорила:
– У меня дома какой-то треш. Мне все время кажется, что мой муж что-то заподозрил.
Неудивительно. Любой нормальный муж. Ах да – этот вроде ненормальный. Но даже он мог что-то заподозрить, если жена взяла и не пришла домой ночевать. Светка перепрыгнула лужу, а я, как оставивший после травмы привилегию прыгать в прошлом, обошел лужу стороной. Нам пришлось расцепить руки.
– Мне кажется, что он так и хочет подглядеть, кому я пишу.
– Мало ли кому ты пишешь. Ты же не должна давать ему в этом отчет.
– При желании он может посмотреть все на компе.
– Это как? – Я настолько не разбирался в компьютерах, что связь между двумя устройствами, телефоном и непосредственно компьютером, была мне неочевидна.
– У меня нет никаких паролей. Понимаешь, Серёжа, мне все эти восемь лет нечего было от него скрывать.
Представить то, что я или моя жена будем когда-нибудь шпионить друг за другом, показалось мне омерзительным. Такое может начаться только в том случае, если мы потеряем друг к другу последнее уважение.
– Да брось, Светка, не будет он этим заниматься.
– Ты его не знаешь.
Тогда я его еще не знал!
Сколько же обид таило в себе ее маленькое, не иначе с ее кулачок, прокуренное сердечко на свою вторую половину.
– Ну-ка, расскажи, как тебе стишок понравился, а? – поддразнил ее я, чтобы как-то перевести тему со Светкиных тяжелых мыслей, кажущихся мне тогда фантастичными.
– Я тебе говорила – я визуал.
– В смысле? – не понял я. Вместо загадки я ждал обычной, как мне казалось, похвалы.
– Когда я читаю, я привыкла видеть!
– Ну и что ты видишь? – совсем растерял я былую уверенность.
– Последняя фраза очень неожиданная. И емкая.
– Это про растерзанную кем-то птицу? – наивно спросил я. Как будто бы спокойненько мог позабыть написанное накануне. Снова вылезшая из своей норы непонятно для чего наигранная наивность.
– Да. Очень классный образ. Хорошо.
Это «хорошо» с необъяснимым, круглым, покорно-детским «ша» будет ласкать мне слух до тех пор, пока Светке будет со мной «хорошо». Потом это слово, с каким бы то ни было «ша», вовсе исчезнет из ее лексикона.
Пока мы разводили амуры в садике, к двери студии уже сползлась пара учениц. Увидев их, Светка ускорила шаг. Нет бы выйти на пятнадцать минут пораньше – и не пришлось бы бежать бодрой рысью финальные сто метров.
