Kitabı oxu: «Наша зима. Проза. Издание группы авторов под редакцией Сергея Ходосевича», səhifə 3
Берегите мужчин
«Заберите меня, а?!»
– Полицию вызывали?
– Да, вызывали, вызывали! Сколько вас можно ждать?
– Так пробки же! Ну, и что у вас тут случилось?
– Заберите вот этого изверга, этого уголовника!
– Это кого?
– Ну вот его же, мужа моего!
– Извините, гражданочка, но я что-то не вижу повода, видимых причин, чтобы забрать этого гражданина. У вас дома тихо, идеальный, порядок, следов дебоша нет. А муж ваш сидит себе, чай пьет.
– Тьфу! Это я не сяй пью, это я рот полоссю. Нет узь, заберите меня. Где васи эти, как их, оковы? Заковывайте и забирайте меня!
– Не оковы, а наручники. За что вас забирать-то?
– Так он вам и скажет, зверь! Это я знаю, за что его надо забрать. А ты, животное, не радуйся, мне решать, забирать тебя или нет.
– Все, у меня кончается терпение! Говорите четко, гражданка, за что мне забирать вашего мужа?
– Он руку на меня поднял!
– Где, покажите?
– Что показать?
– Ну, следы подъема его руки на вас?
– Так вы будет меня забирать, товарисс лейтенант, или нет? Я вон узе и узелок собрал. Пойдемте, где вася арестантская масина?
– А ну сидеть! Не слушайте его, товарищ мили… полиционер! Ишь, обрадовался!
– Так, гражданин, может, вы мне объясните, что у вас тут произошло?
– Да стё – присёл я с работы, а она постелила на пол новый ковер…
– Ну и что?
– А я несяянно наступил… туфлём… Совсем на краесек.
– Так, дальше?
– А стё дальсе? Она как даст мне с правой, у меня зюб и вылетел. Она хотела иссё и с левой прилозиться. Да я вовремя руку поднял, закрылся. Заберите меня, а? У меня зубёв не так узь и много осталось…
– А, вон оно что! С удовольствием! Берите, ребята этого хулигана. Пусть хоть у нас суток пятнадцать отдохнет…
Семечки
– Ну, что вам, бабуси, делать больше нечего, кроме как семечками здесь сорить да сплетничать? – сердито замечала Юлия Петровна трем закадычным подружкам, когда по утрам проходила мимо них на автобусную остановку.
– Какие мы тебе бабуси? – обижалась Ольга Валерьевна.
– Да и не сорим мы вовсе, – вторила ей Варвара Игнатьевна. – Вон кулечки у всех, туда шелуху сплевываем.
– Шава ты псе бегаишь да бегаишь? – сострадательно спрашивала третья из подружек, Марзия Хасановна. – Садись, кызым, к нам, пагаварим за жизнь!
– Некогда мне! – обрывала их Юлия Петровна и уносилась на остановку. «Ну, о чем можно болтать часами?» – недоуменно думала она, трясясь в маршрутке по дороге на работу в школу.
Но однажды Юлия Петровна оказалась на больничном, а когда ей стало полегче, вышла на улицу подышать свежим воздухом. На лавочке перед подъездом сидела все та же компания.
– Садись, девонька, – доброжелательно похлопала по лавочке рядом с собой Варвара Игнатьевна.
– Да, да, подыши с нами – вон ты какая бледная, – пожалела ее Ольга Валерьевна.
– На, кызым, пащалкай, – протянула сухой кулачок с калеными семечками Марзия Хасановна.
Отказываться было неудобно. Юлия Петровна приняла семечки и уселась рядом с Вараварой Игнатьевной.
– Ну, так вот, бабоньки, я и говорю – ходит он теперь к этой, блондинке с третьего этажа, – возобновила прерванный разговор Ольга Валерьевна.
– Ай, сапсем собесть нет! – сплюнула Марзия Хасановна в газетный кулечек.
«Ну вот, в самый разгар рождения сплетни попала!» – с досадой подумала Юлия Петровна и, закинув в рот пару семечек, разгрызла их.
– А кто и к какой, говорите, блондинке ходит? – вдруг услышала она свой заинтересованный голос и от неожиданности поперхнулась шелухой, закашлялась.
– Ну, как же, все об этом знают, – с укором сказала Ольга Валерьевна, смахивая прилипшую к подбородку семечную лузгу. – Совсем ты, соседка, от жизни отстала!
– На третьем этаже, между прочим, я живу, – прокашлявшись, сказала Юлия Петровна. – И никакой блондинки там не знаю. Кроме разве что меня самой.
Ее соседки визгливо засмеялись.
– К тебе, Юленька, Шалва не пойдет, – снисходительно пояснила Варвара Петровна. – Твой поезд ушел, как и наш. Ему только молодых подавай.
– А кто он, этот Шалва-то? – чувствуя охватившее ее любопытство, нетерпеливо спросила Юлия Петровна, забрасывая в рот очередную щепотку семечек.
– Сапсем прапащий баба! – осуждающе покачала головой Марзия Хасановна. – Даже кто такой Шалва не знаит…
– Это же наш местный олигархик! – сказала Ольга Валерьевна. – У него чебуречная. А живет он в первом подъезде. Холостой. Но каждый месяц женится на новой блондинке. Вот сейчас обхаживает Маргаритку из двадцать третьей.
– Ох, бабоньки, а что у нас в школе делается! – вдруг азартно сказала Юлия Петровна, возбужденно хрустя семечками. – К нам молодой биолог поступил на работу. Совсем еще мальчик, только после института. Так его директриса, эта змея подколодная, тут же в оборот взяла.
– Надо же! – всплеснула руками Ольга Валерьевна. – У нее такие новости в школе, а она ходит тут, святошу из себя строит. Ну, рассказывай!
– В подробностях! – потребовала Варвара Игнатьевна.
– Да не малши ты, пажалста! – взмолилась и Марзия Хасановна.
– Сейчас, сейчас, – заторопилась Юлия Петровна, и обнаружила, что у нее кончились семечки. Тут в ее голове как будто что-то щелкнуло: «А что это я тут делаю, когда мне надо к занятиям готовиться? Завтра же в школу!»
Она торопливо встала с места и молча устремилась к своему подъезду.
– Ты куда!? – остановил ее нестройный возмущенный хор. – А кто нам про школьные новости расскажет?
– Извините, милые, не сегодня, – сконфуженно сказала Юлия Петровна. – Еще будет время…
– Ну и пусть себе топает, – пренебрежительно сказала Варвара Игнатьевна. – Никуда она от нас не денется, помяните мое слово! Марзия Хасановна, голубушка, у тебя еще семечки есть?.. Рахмат! Так, на чем мы остановились?
– Не на чем, а на ком, – поправила ее Ольга Валерьевна. – На Шалве, будь он неладен!
Пятка
В семидесятых под Новый год возвращались мы в редакционном уазике из глубинки – ездили для сбора материала в праздничный номер. Мы – это водитель, корреспондент Гена и ваш покорный слуга, тогда завсельхозотделом районной газеты.
До райцентра оставалось немного, и тут уазик влетел в снежный перемет. Как ни раскачивал водитель машину взад-вперед, она оседала в сугроб все глубже. Пришлось и мне, и Гене вылезать из теплой уютной кабины и, проклиная все на свете, выталкивать уазик.
Провозились не меньше часа, пока вызволили его из снежного плена. А ноги наши, хоть и в теплых ботинках, уже начали отваливаться. Заскочили мы с Геной в машину почти в полной темноте и устроились оба на заднем сидении с ногами, скинув промерзшие ботинки.
Водитель включил фары и погнал уазик дальше. Тут бы подремать в тепле на покачивающемся мягком сидении, но окоченевшие ноги все никак не отходили. Нащупал я свою пятку – а она совершенно задубела, не ощущает, что я держу ее в горсти!
Испугался я: «Ну все, отморозил, на фиг!». Да и вся нога бесчувственная совершенно. Ухватил пятку и ну давай ее массировать и натирать обеими руками, аж вспотел весь от усердия. А она все не отходит. Точно, отморозил!
И тут Гена мне говорит: «Спасибо, друг! А теперь себе…»
Вот ёшкин кот! Это у нас на заднем сидении ноги переплелись, и я, в темноте вцепившись в Генину, давай её спасать! Потом я, конечно, и собственную нашёл – ничего, тоже выжила, родимая!
А позже, дома у ёлки, так отплясывал на радостях, что уж и опять ног под собой не чуял…
Верное средство
И вот, когда Пулины во время исполнения взаимного супружеского долга, провозившись, как два малогабаритных бегемотика, битый час, так и остались ни с чем, они поневоле призадумались.
– Что-то надо делать, – изрек Иван Иваныч.
Супруги Пулины так любили покушать, что любая мысль об ограничении приема пищи казалась им святотатством. Однако другого способа вернуться из «бегемотиков» в люди не было.
– Сядем на кремлевскую диету, – поразмыслив, предложил Иван Иваныч.
– Кто же нас туда пустит? – испугалась Марта Павловна.
Супруг пояснил, почему диета так называется:
– Так в Кремле первыми стали кушать, чтобы похудеть. Надо отказаться от хлеба, картошки, сладкого, плюшек всяких, булочек…
– От булочек, – как эхо повторила за ним Марта Павловна. И заплакала.
– Иначе – развод! – припугнул ее Иван Иваныч.
И тут же сообразил, что сморозил глупость: кому они, кроме друг друга, нужны? Но Марта Павловна все равно испугалась. И супруги Пулины сели на кремлевскую диету. Они действительно не ели ни хлеба, ни картошки, ни булочек. Неделю, две… Но стрелка напольных весов все равно упорно ползла в сторону увеличения веса. Еще бы: отказавшись от всего мучного, крахмального и сладкого, они вдвое больше стали поглощать мяса и колбас. А когда и лифт отказался везти их двоих из-за перегруза, а диспетчер через переговорное устройство потребовал, чтобы в кабинке осталось не более шести человек, Пулины решились вообще отказаться от еды. Пили только воду и соки. Пили час, два, три… Тут и ночь настала.
Пулины улеглись спать, прислушиваясь к урчанию своих желудков. Ворочались, ворочались. И как будто заснули. Ошалевший от голода Иван Иванович дождался, когда Марта Павловна засвистела носом, и осторожно сполз с кровати. Прислушался еще: супруга жалобно повизгивала во сне. Как щенок, которому дали косточку и тут же ее отняли. Иван Иванович в полной темноте, волоча урчащее пузо по полу, пополз по направлению к кухне. Не включая свет, он нетерпеливо распахнул дверцу холодильника и вытянул полпалки копченой колбасы. Застонав от вожделения, впился в нее зубами. И тут вспыхнул свет! На пороге кухни стояла в сиреневой ночной сорочке, похожая на небольшую грозовую тучку, его дражайшая половина, вся дрожащая от негодования.
– А ну положь колбасу, слабак! – рявкнула Марта Павловна. – И марш в постель!
Но Иван Иванович оттолкнул свою необъятную супругу и потрусил из кухни, на ходу кусая уже наполовину уменьшившуюся колбасную палку.
– Ах, ты так! Ну, держись! – возопила Марта Павловна, и погналась за мужем, прихватив веник и воинственно размахивая им над головой.
Она уже настигла было его с ликующим воплем, но запуталась в своей длинной сорочке и рухнула на пол, произведя при этом небольшое, балла на три-четыре, землетрясение. Из всех нижних квартир с паническими криками повыскакивали соседи. Иван Иванович благополучно спустился с ними на улицу. Жена увидела его сразу: он стоял под тополем и с жадностью доедал колбасу. Марта Павловна не могла простить ему такой подлости и погналась за ним уже по городу…
Обратно Пулины добирались пешком, поскольку денег с собой у них не было, а бесплатно везти такой большой груз никто не хотел. Шли полдня, без маковой росинки во рту, только два раза попили из попадавшихся им поливочных машин. От домашних тапок у Пулиных остался только верх, когда они, наконец, оказались дома. Супруги тут же свалились на постель и заснули мертвецким сном. Проспали Пулины сутки, не меньше. А когда Марта Павловна, отдохнувшая и посвежевшая, решила взвеситься, то не поверила своим глазам
– Ваня! – позвала она Ивана Иваныча. – А ну посмотри, сколько там показывает?
– Ну, сто двадцать пять.
– Вот, а позавчера было сто тридцать пять!
– Наверное, сломались, – усомнился Иван Иваныч. – А ну-ка, дай я взвешусь.
Он встал на весы, втянул живот, и надо же, получилось – сам увидел стрелку. И она показала, что Иван Иваныч тоже стал легче. На целых шесть килограммов!
– Вот он, самый верный рецепт! – воскликнули Пулины почти хором. – Будем бегать!
И ведь забегали. Да так, что теперь оба едва тянут на полтора центнера. А было – около трех! И, кроме того, у них теперь все получается. Ну, вы понимаете, что именно.
Расчлененка
Группа захвата действовала быстро и слаженно. Двое омоновцев, с автоматами наизготовку, поднимались на цыпочках к указанному в поступившем телефонном сообщении четвертому этажу.
Еще двое, также на цыпочках, спускались им навстречу с чердака. Все делалось для того, чтобы застать преступника врасплох и по возможности с уликами.
Да, так и есть: на площадке четвертого этажа двевятиэтажного дома по улице героя гражданской войны Лазо кто-то, приглушенно чертыхаясь, возился у крышки люка мусоропровода.
Милиционеры ворвались в этот тесный закуток одновременно и сверху, и снизу с диким воплем: «Руки вверх! Лежать!». На них оторопело смотрел перепуганный очкастый парень лет девятнадцати, с окровавленными руками.
Выполняя первую команду милиционеров, он поднял их кверху, но вот лечь с поднятыми руками у него не получалось. А из раззявленной крышки мусороприемника торчала согнутая в колене нога в телесного цвета чулке, также выпачканная кровью. Рядом на полу валялся кухонный топорик.
– Так, ботаник, расчлененкой, значит, занимаемся? – обрадовался дюжий капитан, стаскивая с головы маску с прорезями для различных лицевых отверстий. – Все уже спустил в мусоропровод? Одна нога, говоришь, осталась?
– Ах! – сказал кто-то слабым голосом за широкой капитанской стеной и с глухим стуком упал на бетонный пол. Капитан мельком оглянулся. В обмороке лежала старушка с пятком бигудей на голове.
– Это кто? – строго спросил капитан.
– Моя соседка, Марья Семеновна, – печально сказал ботаник, опустил правую руку и провел указательным пальцем под носом, оставив на верхней губе окровавленный след.
– Сознательная у тебя соседка, – похвалил капитан. – Ну, ты, убивец, ручки-то поднял! Вот так! А теперь давай признавайся, чьи останки пытаешься схоронить столь варварским способом?
– Это отцова нога, – честно сказал убивец и шмыгнул носом.
– Мужики, так он отца своего грохнул! Это что же за зверь такой, а?
– Да не убивал я никого! – рассерженно сказал «зверь», непослушно опуская руки.
– Руки в гору, тебе говорят! Мы что, все тут слепые, да? Вон же нога торчит! А кровь у тебя на руках чья?
– Да эта нога не та нога, о какой вы думаете. Это протез! А кровь… Это я руку поранил, когда пытался пропихнуть ногу в мусоропровод.
– Какой протез? – недоуменно спросил капитан.
– Обыкновенный. Да вы потрогайте, потрогайте его, не бойтесь!
– Как же, испугался я! – фыркнул капитан. – Диденко, а ну потрогай ногу.
Стоящий ближе всех к торчащей из трубы мусоропровода ноге милиционер с погонами лейтенанта снял правую руку с автомата и осторожно, одним указательным пальцем потыкал в обтянутую чулком икру. Палец легко продавил икру.
– Точно, она неживая, товарищ капитан, – изумленно пробасил лейтенант. – Там что-то мягкое, как поролон, а под ним вроде как железка. Да, похоже, это точно протез.
– Та-а-к, – сконфуженно протянул капитан. – Ну, ладно, малец, ты руки-то опусти. И объясни, откуда у тебя этот протез, что это ты с ним тут делаешь?
И малец объяснил: отец у него живет неподалеку, в деревне. Ногу потерял по болезни. Носит протез, который время от времени меняет на новый здесь, в городе.
На днях он и приезжал за новым протезом. Старый оставил у сына-студента на квартире, которую они с мамкой снимают для него на время учебы в институте. Наказал выкинуть как-нибудь.
– Ну и снес бы этот чертов протез вниз, в мусоронакопитель. Чего ты его сюда-то запихал? – пожурил капитан студента.
– Да поленился, – признался парень. – Думал, протолкну как-нибудь. А он застрял, зараза. Я уж эту чертову ногу и так и этак, и топориком колотил, все руки вон поранил. Не идет, и все тут. Ни туда, ни обратно. Уже два часа с ним мучаюсь. Может, у вас получится, товарищ милиционер?
– У нас? У нас получится! – азартно сказал капитан. – У нас кувалда есть, не то что твоя тюкалка! А ну, Диденко, дай кувалдой по пятке!
– Ах! – снова услышал капитан за своей спиной. Это пришедшая было в себя бдительная старушка увидев, как дюжий милиционер с хеканьем колотит кувалдой по торчащей из мусоропровода ноге, опять рухнула в обморок
Сонинг Увачан
В 1989 году по договору, заключенному с редакцией окружной газеты «Советская Эвенкия», с женой переехали на север Красноярского края, в Эвенкию. В столице округа Туре сразу обратил внимание на бюст молодого воина-эвенка перед зданием средней школы.
Конечно же, заинтересовался героем. Им оказался уроженец деревни Наканно Иркутской области Иннокентий Увачан, в 30-е годы переехавший с семьей в национальную автономию Эвенкию.
Закончив начальную школу, к пятнадцати годам Кешка успел научиться добывать рыбу острогой, бить пушного зверя из лука, а затем и из ружья. Он работает промысловиком, продавцом-приемщиком пушнины. Кешка жаждет новых знаний и очень много читает, вступает в комсомол.
На фактории Усть-Илимпея грамотный, сообразительный парень становится секретарем – это в 15-то лет! – кочевого Совета. Он увлекается радиоделом, и когда его от райкома комсомола назначают агитатором, ездит по кочевьям со своим радиоприемником, с прослушивания которого начинает беседы с соплеменниками о преимуществах советской власти, о том, что она дает коренным малочисленным народам Севера.
Уже к 18 годам Увачан избирается депутатом сельского и районного Советов, в 19 его назначают председателем кочевого Совета. А к 20 годам парня выбирают членом бюро Илимпийского райкома комсомола и назначают инструктором Эвенкийского окрисполкома! Трудно предугадать, кем бы мог стать толковый, все схватывающий на лету парень, но разразилась Великая Отечественная война.
Особым указом ГКО малочисленные народы Севера не подлежали мобилизации, как раз в силу своей малочисленности. Но нганасаны, ненцы, энцы, эвенки не захотели оставаться в стороне и стали вступать в ряды добровольцев. Был среди них и Иннокентий Увачан.
Он хотел стать снайпером или разведчиком. Но когда на сборном пункте прибывший за пополнением офицер скомандовал: «Кто знаком с радиоделом, радиосвязью – шаг вперед!», комсомолец Увачан честно сделал этот шаг. Так он стал связистом.
Воевал у стен Сталинграда, в Воронеже, вышел со своим подразделением к Днепру. Был на хорошем счету у командования, среди боевых товарищей как примерный, храбрый боец.
«В ночь с 30 сентября на 1 октября 1943 года связист Увачан первый переплавился через Днепр у села Успенки, проложил связь через Днепр, под непрерывным огнем устранил порыв и способствовал командованию управлять боем, – сообщалось в представлении Увачана к награде за совершенный им в те дни подвиг. – 3 октября 1943 года по правобережью Днепра 1-ый и 3-ий батальоны были отрезаны от КП полка. Рядовой связист Увачан и 12 добровольцев, зайдя в тыл фашистов, прорвали кольцо и дали связь батальонам».
Иннокентий Увачан в том бою лично пробился к высотке, которая играла важную роль на этом участке, занял ее и попросил подкрепления. Благодаря его действиям – уничтожению живой силы противника, установлению связи с батальонами, немцы были опрокинуты и на этом днепровском рубеже.
«За исключительную доблесть, отвагу, сообразительность и самопожертвование, что дало полку возможность удержать занятый рубеж, ходатайствую о присвоении тов. Увачану звания Героя Советского Союза и медали «Золотая звезда» – писал командир полка, гвардии майор Силинов
Представление ушло по инстанции, а Увачан продолжал воевать за освобождение Украины от фашистов. Стылым днем 14 декабря 1943 года, в ходе боя он, уже в который раз, ушел на восстановление связи. Вскоре штаб полка ее получил, но сам Иннокентий в этот раз не вернулся.
Нашли его, изрешеченного осколками, но намертво сжавшего в окоченевшей руке связанный порыв провода. 24-летний боец, комсомолец Увачан до конца выполнил свой долг и был похоронен в братской могиле у украинского села Недайвода. А 2 февраля 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Да, Иннокентий Увачан так и не узнал о своей высокой награде. Но зато героя знает и помнит весь эвенкийский народ, почитающий его как своего сонинга (богатыря). Вот кем стал подающий в мирное время большие надежды простой эвенкийский парень – отважным богатырем, отстоявшим свою родину от порабощения жестоким врагом.
Олен Лисичка
УЖАС
– Девушка, а какое сегодня число? «Девушка» лет сорока пяти, недовольно поджала губы, но всё же ответила.
«Это почтовое отделение а не справошная, пятнадцатое сегодня, сентября»
Дозаполнил извещение, протянул в окошко выдачи, получив взамен бандероль. Посмотрел на облезлые электронные часы висящие на стене: 19: 55. Под часами, позапрошлогодний календарь с видами Серпухова. Понятно почему злится почтальон, через пять минут закрываться, а тут я со своей бандеролью.
От почтового отделения до парка при Высоцком мужском монастыре, всего десять минут ходу. Сел на лавочку, нетерпеливо распаковал бандероль. Вот он, жезл Сешафи. Месяц ждал. Отправитель утверждал, что случайно нашёл его в Нубийских песках. Пришлось машину продать, что бы его купить. Нет, я не идиот, я студент пятого курса истфака. Я прекрасно понимаю что купил.
Взял жезл в руки, покрутил. Головы Анубиса, черепа, египетские иероглифы, сцены пыток. Недаром, имя «Сешафи» означает – злая женщина.
Под моими руками, одна из голов сдвинулась. В рукояти жезла, что то щёлкнуло. Навершие украшенное головами Анубиса, пришло в движение, сделав два оборота вокруг своей оси. Из рукояти выскочил шип и уколол меня в ладонь, на землю упала капелька крови. За спиной раздался шорох, хрустнула ветка. Я замер. Рядом с моей тенью, появилась ещё одна. Запахло тленом и страхом. На плечо легла иссохшая ладонь с длинными чёрными ногтями. Моё сердце остановилось. Пот струйками потёк по вискам. Египетские боги! Неужели сама Сешафи пожаловала в наш мир?
– Эй, милок, дай бабушке десяточку на хлеб – раздался над ухом старческий голос. Из-за спины вышла бабуля и требовательно протянула руку.
Фуух! Да это же всего лишь попрошайка. Выдохнул, вытер пот, трясущейся от пережитого рукой полез в карман за мелочью.
– Ты! Иди отсюда! – бабуля гневно замахнулась пакетом с пустыми банками на кого – то, стоящего с другой стороны лавочки.
«Ещё одна попрошайка» – подумал я. Надо пересесть в другое место, может, отстанут.
Повернул голову, что – бы посмотреть кто там.
«Гремучие кастрюли!» – выкрикнул я от удивления.
Женщина с лицом египтянки, словно сошедшая с фресок Каирского музея. Одета как телохранительница Клеопатры. Вместо пояса – ножны, на ногах сандалии. Красивое, надменное лицо.
Нищенка подошла к ней, и толкнула.
«Ты из какого цирка сбежала, шалава? Проси в другом месте» – добавила она и повернулась ко мне, протянув руку.
– Червончик дай.
Получить свои десять рублей она не успела. Египтянка зашла к ней за спину, схватила за грязные волосы и перерезала горло. Кровь выплёскивалась в такт биению сердца, попадая на мою куртку и лицо. Хотел сбежать, но не смог, ноги отнялись.
С совершенно спокойным лицом египтянка отрезала нищенке голову, держа её за волосы. Обезглавленное тело упало на дорожку парка. В монастыре протяжно ударил колокол.
Египтянка, держа голову нищенки за волосы, стала бить ей о бордюрный камень. При каждом ударе было слышно, как ломаются кости черепа.
На самой египтянке на удивление, не было ни одной капли крови. Закончив разбивать череп, достала нож и разрезала кожу. Запустила руку в мешанину из кожи и костей, достала часть мозга. Скорчив гримасу отвращения, съела кроваво – серую массу.
– Что за рабский язык, 33 буквы. В Египте, человека знающего меньше ста иероглифов считали слабоумным – произнесла она. – Моё имя – Сешафи.
Мне холодно. Я возьму твою жизнь, что бы согреться.
Моё сердце провалилось в желудок, мысли превратились в патоку, команда «бежать» из головы до ног не доходила.
Женщина подошла, и ударила меня ножом в глаз. Круша кости, нож вошёл в мозг. Свет померк.
«Это почтовое отделение а не справошная, пятнадцатое сегодня, ноября»
– Мужчина, так вы будете забирать бандероль, или нет? – женщина требовательно на меня смотрит.
– Пятнадцатое чего? – переспросил я у женщины.
– Ноября – удивлённо ответила она.
– А октябрь был? – задаю ей очередной вопрос.
– Мужчина, вы нормальный? – отвечает она.
Оставив бандероль, выхожу на улицу. Снег, а я в осенней куртке, холодно. В голове каша из дат и событий. Я точно помню, что пришёл за бандеролью в сентябре. События на лавочке помню как наяву. Домой шёл как во сне.
Проспал до десяти утра. Можно бы и по дольше, но разбудил звонок в дверь. Открываю. За дверью соседка баба Вера, уже лет двадцать работающая в нашем почтовом отделении.
– Здрасьте баба Вера.
– Привет милок. Я тебе посылку принесла, чё тебе ходить. Вот, распишись на извещении.
Расписываюсь, забираю.
Баба Вера смотрит на извещение, на меня.
– Ну, ты чё, какой ноябрь? В окошко посмотри. Исправь на сентябрь, да я пойду.
Захожу на кухню, включаю чайник и разворачиваю бандероль. Сажусь на стул и обхватываю голову руками. Из упаковки появляется жезл Сешафи.
