Kitabı oxu: «Такси за линию фронта», səhifə 2

– Ты что, камандыр, разве не может маленький мальчик вырасти в большого степного орла?!

Дальше грузили и вывозили убитых и раненых, и наших, и укропских – трое фашиков оказались трехсотые; в кузове ЗИЛа сложили высокой пирамидой двухсотых бандеровцев, сверху трехсотых, привязали монтажными стропами, а потом сели наши раненые – кроме Щуки и Печника были еще трое из других мест, – и аккуратно, в ряд, выложили наших павших.

А потом я засобирался домой, в Донецк – и про родителей разволновался, и вообще. Правда, не знал, как дела с движением ночью, но Ара утешил: «Я с тобой поеду, у меня связь есть, все блокпосты пройдем, как надо» – и поехали. Ара восхищался резвостью «Сеата», заранее отзванивался вперед по трассе, так что нам даже бензин приготовили, осталось только без очереди залиться и рассчитаться.

Я спешил домой, к больным папе с мамой, а Ара спешил в больничку – получить на взвод инсулин. Все бойцы взвода были диабетиками, их нарочно собрали в кучу, чтобы не развозить медикаменты по разным блокпостам, по идее, это очень удобно, только инсулин у них кончился пять дней назад – именно поэтому Ара был так артистично неспешен и картинно нетороплив. И, понимая, что этот человечище в любую минуту может «сделать гаплык» – не из-за войны, из-за обычного сахара в крови – я гнал как сумасшедший, на прямых участках трассы разгоняя свой «винтаж раритетович» до ста пятидесяти под горку, – он так, думаю, отроду ездить был не приучен. И слава богу, что все у нас получилось, что через два часа подняли дежурную медсестру, ворвались туда, где нужно было получать лекарства – и Ару сразу укололи. Проверили кровь прибором – и укололи.

А я поехал по ночному воюющему городу домой. Поехал, останавливаясь на каждое требование ночного патруля, представляясь Волькой и, благодаря позывному, практически не теряя времени. Комендантского часа еще не было, точнее, любое время суток в городе было такое же, как комендантский час. На окраинах не затихали артобстрелы, иногда что-то выло над головой и взрывалось в стороне, не было тогда столько беспилотников, зато летали настоящие штурмовики и бомбардировщики, и с каждой высотки, террикона, даже просто холма небо расчерчивали очереди трассеров – чаще не попадая, но не бесполезно: отпугивая небесных упырей от целей, от мирных жителей и беженцев из захваченных мест, пытавшихся уснуть под звуки стрельбы, потому что завтра тоже надо жить, работать, совершать и творить новый день…

2. Поездочка

Выскочили из-за поворота, глядь – в лесу люди голосуют. Вроде как в туристов одеты, штормовки, кеды, рюкзаки, но все равно разные мелочи в глаза лезут: тут кеды плюс ситцевое платье и модная городская женская сумка через плечо, там рюкзак вместе с чемоданом. Беженцы. Через поле и через лес из Славянска выходили. Мигнул фарами, мол, «увидел, кого надо направлю», – и погнал дальше. В этот раз уже не смогу помочь, со мной пассажир из тех, кто профессионально не любит попутчиков.

Смотрю в зеркало заднего вида – а все-таки мой «Сеат Панда», такой маленький снаружи, но такой просторный изнутри, чем-то напоминает испанский галеон. Нет, по размеру, конечно, он поместится в капитанской каюте, зато как он проносится мимо стоящих на обочине, как пассажирка гордо восседает на алькантаре из кожи молодого дерматина… Там местами до ниток вытерлось, а все равно кажется – простор и богатство. Да и я сам за рулем «Сеата» – явно не за рулем «Фиата». Нет, не гидальго, конечно, но при моем лишнем весе и размерах склонился над рулем, как падре над молитвенником.

Вообще-то для перевозчика такой пассажир, как эта – ей разве что мантильи на макушку да веера в руку не хватает, – золото. Едет один, вещей везет мало, платит исправно, не торгуясь. Но то, что посреди горя и разрухи кто-то «варит свои дела», и потому вроде как и ты оказался хоть чуть-чуть, но таким же «деловаром» – напрягает. Как-то грязно на душе становится, если вдруг перевозчик сродни «сакартвело».

Я уж и не вспомню, где и кто впервые назвал их «сакартвело», хотя и по-другому называли, «гамарджоба» и «генацвале». Но точно знаю за что. За то, что перевозчик вроде меня нужен этим шустреньким сухоньким старушкам с матерчатыми сумками или толще-чем-полным миловидным дамам «вокруг сорокета» с пакетами, в которых вроде как свертки ткани, лишь для одного: пересечь линию фронта. И до посадки к перевозчику, и после высадки такие дамы передвигаются на крутых тонированных джипах с грузинскими номерами. И, как правило, эти же джипы незаметно сопровождают перевозчика до линии фронта и встречают после нее. Иногда и помочь могут, вмешаться в непредвиденность. Вот за номера грузинские и за то, что при таком уровне доходности, которая позволяет все это сотворить, они сами через ленточку не ездят, и прозвали этих, наличку в больших объемах перевозящих, – гамарджоба, генацвале или сакартвело.

А почему именно наличку – да были случаи, не со мной, врать не буду, но вроде как у каждой из таких дамочек от двухсот-трехсот тысяч до нескольких миллионов… И не факт, что в гривнях. И случись чего – те, чьи это деньги, сразу и найдутся, и «впишутся», хоть с той стороны фронта, хоть с этой. И свидетелей, как ты понимаешь, в живых не оставляют.

Вот сидит сзади, смотрит горделиво, выглядит моложаво, правда, лишнего весу как бы не поболее, чем у меня. Ярко-рыжий волос густой, не факт, что не крашеный, но пышный и ниже плеч. Голос хороший, оперный, вкус как подбор репертуара тоже присутствует, когда до посадки меня ожидала, не знала, что на нее смотрю, пела, да так, что за душу брало. Может, поэтому сразу ее и огорошил, наученный прежним опытом:

– Под руку водителю ничего не говорить и ни о чем не спрашивать! Или молчать всю дорогу, или говорить только тогда, когда я спрошу: «Вопросы? Что-то сказать хотите?» Иначе штраф двести гривень за каждое слово – и машина останавливается просто в голом поле до уплаты штрафа. Согласны с такой постановкой вопроса? Нам через кучу блокпостов ехать, обстановка иногда по несколько раз на дню меняется, где закончится одна власть и начнется другая, никто не знает, в пути тратить время не буду. Если согласны – едем, нет – ищите другого перевозчика.

Обиделась. Надулась, как ячмень под глазом на ветреную погоду, но поехала. Видно, своих денег нету, но до такой степени нету, чтобы за слово по двести гривень платить? Или деваться совсем некуда, вот и с таким грязным делом, как чужие деньги возить, связалась?

А кто я такой, чтобы чужую жизнь судить? Она честно выполняет свои обещания, вот и ты будь до предела честен и скрупулезен! Да и что греха таить, из четырех поездок одна у меня выпадает на «сакартвело», а это чаще, чем у других перевозчиков. Везет, или это они меня ценят и любят? А не в гробу ли окажемся с такой любовью?..

Впрочем, в одном деле нам уже повезло, мы уже на стороне ДНР, из сети укропских блокпостов выскочили. Не все знают окрестности пионерлагерей вокруг Брусино, вот и я не знал бы, если бы в далекой юности здесь не пионервожатил…

Сбросил скорость до семидесяти, открыл окно, закуриваю. Смотрю в зеркало заднего вида – в глазах вопрос. Ладно, я не гордый, более того, мы ведь специально не оговаривали про «курить в машине», должен дать не только себе минутку поблажки, но и болтушке выговориться:

– Хотите закурить? Угостить сигаретой? Что-то спросить хотите? Где-то километров пять проблем не предвидится, можно.

– А почему вы тех людей не подобрали? – а сама тонкие длинные ароматизированные вытащила и на ходу прикурить пытается, но машину подбрасывает, и руки у нее явно сами зажигалку держать научены меньше, чем у мужчин прикуривать.

– Давайте сделаем так. Я сейчас остановлюсь, а вы аккуратно пересядете вперед. Тут и пепельница ближе, и в форточку курить можно, и пакеты ваши у вас под ногами разместить много удобнее, идет?

– Почему не взял? Сколько их было? Четверо. У каждого по два предмета багажа. Нас в машине двое, мест максимум пять – кого-то одного не взять? Кого? Не было там здорового мощного и нестарого, чтобы оставить его посреди дороги. Дальше. Вот представьте себе, что я бы взял двоих, бабульку и молоденькую девицу. Даже не говоря про оставшихся старика и зрелую матрону с излишним весом, отпустили бы? Сколько багажа они бы в машину пытались загрузить? Думаете, четыре предмета, двоих? Если они идут вместе, то уезжающие пытались бы забить всю машину своим барахлом, чтобы оставшимся идти налегке, так?

Докурила. Окурок затушила и в пепельницу, не за окно – хорошо.

– А я вас обещал доставить максимально быстро и с минимальными задержками. А каждый предмет багажа – это отдельный досмотр на блокпосту. И если еще багаж есть, а хозяина его нету… Размеры задержек представили? А теперь представьте, что вдруг мы попадем под обстрел. И уходить нужно будет вот так…

И раскачал маятник змейки от правой обочины до левой. На скорости около семидесяти оно от обстрела и не спасет, но для пассажирки, вперед пересевшей, а на ремень безопасности снова плюнувшей (а я специально напоминать не стал, ибо задолбало их сакартвельское наплевательское бездумие), стало неожиданным шоком стремление верха и низа, а также права и лева поменяться местами… Да, как и предполагал, расперлась руками и ногами «за всюду», выпучила глаза и задавила дыхание в горле застрявшим всхлипом. А я не преминул:

– Ай-яй-яй, ну нельзя же быть такой невнимательной, снова не пристегнулись! И впредь не забывайте, что пристегиваться нужно раньше и обязательней, чем дышать! – и уже в прямолинейном движении резкое торможение с семидесяти до двадцати, и вся дорогая косметика с тщательно выстроенного макияжем лица качественно отпечаталась на лобовом стекле.

Ну, ничего не скажу, оторвался. За все те случаи, когда разное их сакартвело меня строило, спорило и вообще всячески раздражало, оторвался. Хотя вроде бы этой и не за что пока, ну не виновата она, что в сакартвело отбирают таких вот не очень умных куриц, но…

И пока она, отлипнув от стекла, обламывая заманикюренные ногти, трясущимися руками пристегивалась, я, разгоняясь до восьмидесяти, уточнил:

– Так, значит, вы не против, если я кого-нибудь подвезу, кому-нибудь помогу? Конечно, если это не помешает исполнению нашей основной цели, «максимально быстро и с минимальными задержками»?

– Нет. Вы знаете, я, наверное, теперь уже вообще не смогу быть против чего-то.

Интересно, «теперь» – это про войну, то есть вообще, или конкретно про меня, про мои хулиганства в этой поездке?

– Ну, как скажете! А теперь… а теперь выходим на уровень, где раньше был блокпост ополчения. Прошу полного внимания, молчания и подчинения!

А блокпоста-то уже и нету! Сбросил скорость до тридцати, медленно проезжаю, рассматриваю, стараюсь запомнить. Судя по всему, сверху, авиацией работали, гады. Видно, арта, а потом вертушки. Если бы броня пошла, то фундаментные блоки точно бы растащили, а так… воронки еще дымятся. То, что когда-то было торговым ларьком, ставшим потом служебным помещением, уже только курится, где-то тела лежат, но останавливаться рассматривать не буду – не из-за себя, из-за сакартвело, они нервными истеричками, как правило, бывают. Хотя эта вдруг оказалась не против попутчиков, что для них странно. Глянул на дамочку – точно, глаза на мокром месте, губы зубами закушены, но держится. И вслух количество трупов считает.

А ведь соображает дамочка! Четыре трупа, а хлопцев наших было здесь где-то под тридцатник. Значит, остальные выжили! Выжили, но ушли. Судя по всему, не самовольно пост бросили, отступили по приказу. А что из этого следует?.. А то, что спереди могут быть и укры, и наши, и любые бандюки с мародерами, и даже остатки блокпоста вполне могут где-нибудь по обочине к нашим тащиться. Значит, максимальная внимательность, маршрут ровно по центру проезжей части, и гоним. Ну, не на тапку в пол, но не меньше сотки, а лучше сто двадцать: чтобы и еще ускориться можно было, и для стрелка навестись на нас, взять упреждение, уже составляло проблему.

И как накаркал – вдвоем накаркали! Ну, может, с десяток километров пролетели, за горбик дороги перевалили, спереди стрельба, и метрах в пятидесяти спиной к нам из-за поворота размалеванный «синяк»³, по пояс голый, но с калашом и трубой одноразового гранатомета, как-то по-заячьи за дерево на обочине отпрыгнул, на одно колено, влупил короткой очередью туда, откуда прибежал, и давай на плечо гранатомет ладить.

Я – по тормозам, хотя бы потому, что оружия у меня ноль, а быть в таком замесе лишней подвижной мишенью… Дамочка сразу два кулака в рот засунула. А из-за поворота – «пах» из подствольника – и уже никто никуда не стреляет! Говорят, что ВОГом убить невозможно, мол, осколки мелкие, летят недалеко, но… но вот этому – точно хватило: так он, синий, на бок и прилег, не до конца взведенный гранатомет подушкой под ушко подсунув.

Остановился метров за десять, двигатель не глушу, дамочке – «сидеть, молчать, из машины не выходить, форточки не открывать», сам аккуратно так дверь прикрыл, чтоб замком не клацнуть, и к синяку.

Да, синяк совсем неправильный, в наколках вместо крестов – свастики, вместо куполов – скелеты зигуют, а погиб как им и должно: тех самых мелочных ВОГовских осколков как раз хватило, чтоб через глаза, нос и рот прямо в мозг. И, насколько мне помнится, так стрелять именно на том блокпосту умел только один человек, как раз командир поста.

– Эй, Муха, привет! Это я, Волька! – второго такого ВОГ-снайпера, хоть в форточку седьмого этажа, хоть из-за угла под дерево осколками в морду положить, рядом нету. Муха синего уделал, гарантирую. – Сто лет тебе еще жизни, бродяга, выходи, ты же знаешь, я, как всегда, безоружный!

– Тьфу, мать-перемать, в дышло, корень, двенадцать колен израилевых и по крышке гроба елдовеником, Волька, мать твою, ну нельзя же так! Ты бы хоть движком взрыкнул, мы ж тебя за его подельника приняли!

– Ну это вы совсем зря, я скорее зэков возить буду, чем таких вот разукрашенных фашей!

– Все, точно он, Волька! Выходи, братва! – и из кустов лезет с десяток ополчей.

Угостил хлопцев сигаретами. Спросил разрешения у пассажирки – на десять минут перекурить, новостями обменяться, задержкой не считается. Рассказал, что видел, спросил про блокпост. Объяснили хлопцы.

Сначала в тыл просочилась группа этих вот, разукрашенных. И пошла кошмарить и блокпосты, и просто деревенских. В связи с этим где-то там – кивок вверх – решили сократить число блокпостов, стянуть поближе друг к другу, чтобы труднее было просочиться мимо. И уже сворачивали старый, когда вдруг – артналет и вертушки.

А не успели занять позицию нового блокпоста – со спины эти вот и ударили. Их гнали, большой мобильной группой гнали, но гады завели преследование в болото, бросили свою технику и рванули налегке. А тут наши блокпост строят. И техника у наших была. Вот и возникло «между молотом и наковальней», и одному даже удалось прорваться. Правда, теперь не четверо двухсотых у наших, а полных полтора десятка только здесь, и никакой техники, даже автомобильной.

Понимая, что вот-вот Мухе придет в голову предложить Вольке поделиться автомобилем хотя бы на время, пока не найдут другой, решил ускориться:

– Трехсотых сколько? Тяжелых?

– Тяжелых двое, а всего десяток.

– Ясно. Пленка есть?

– Какая пленка?

– Ну, большой полиэтилен, скатерть там походная или рукав, что дачники на теплицы брали? Не мелочь, не кульки пакетные?

– Ну, найдем… А зачем тебе?

– Застилай вот здесь, – открываю заднюю дверь, показываю на пустую заднюю сидушку, – и вот здесь – подымаю крышку багажника, показываю место в багажнике. И грузите тяжелых трехсотых. Я – с пассажиром, пассажир нервный и спешный, быстрее скинуть дело с рук заинтересованы все. А заодно и твоих довезу, мы до Горловки идем.

– Ха, да ты жук! Нет, дорогой, да прямо золотой, прямо вовремя, но ведь жук же! Я и заикнуться не успел, а ты уже соскочил! – частил Муха, руководя погрузкой раненых.

В салон положили ополченца лет на десять старше меня, деда: осколок в бочину, пули под ребра, в ладонь и в плечо. В багажник – лет на пять-десять моложе меня, но длинноусого и напрочь бледного: колено и ниже – вообще все всмятку, да плюс потеря крови. Тот, который в багажнике, сразу РГДшку из разгрузки – и кольцо на палец, мол, я же ничего видеть не буду, так что… А тот, который в салон, оказался «с довеском», но я это не сразу заметил.

Уже тронувшись с места, объехав только сооружаемый блокпост (без фундаментных блоков, только мешки с землей, камни, кирпичи да остовы сгоревшей техники) и притопив по полной, я вдруг увидел в зеркальце какое-то шевеление у деда сзади. Присмотрелся, опешил и заорал матом:

– Да что ж ты, мать-перемать, делаешь?! У него в живот ранение, ему пить нельзя! Куда ты его поишь?!

Маленькая, какая-то бесформенная и бесфигурная девочка, вся заваленная телом старика, аккуратно приподымала ему голову и вливала в рот что-то из фляги.

– Это не вода. Это водка с ханкой. Ему обезбол нужно, так хотя бы так.

– Дура конченая, ты ему сейчас и глотку с животом и кишками сожжешь! Не смей, млять, ты же не врач, лучше спать ему не давай! – а сам гнал уже на сто пятьдесят.

Где-то в районе бывшего авторынка Майорска нас обстреляли. Красиво, грамотно, по правилам: пулеметами перекрывая курс, минометами по площадям, и, кажется, ЗУшкой пытались накрыть вслед на упреждение. Но я-то на Майорский авторынок и до войны ездил, а там, где ездил медленно, всегда есть шанс проскочить быстро. Потому, даже не особо сбрасывая скорость (ну, до сотки), спрыгнул с одной асфальтовой полосы в кусты, пролетел через кусты по грунтовке на другую, пока там сообразили-навелись – повторил тот же фокус в обратном направлении. Всего-то и было таких вихляний штук пять, когда на горизонте нарисовался знаменитый горловский блокпост. С надписями, от которых укропов корежит с четырнадцатого, а литературный язык – с момента его отделения от матерного.

И длиннющая очередь машин перед ним. Что оставалось – становиться в очередь? С ранеными? Открыл все форточки, включил аварийку и, гудя, рванул по встречке. Перед самым блокпостом уже встречают, семеро, целым отделением. Сразу выскочил из машины, документы подаю и показываю:

– Тут от Мухи тяжелые трехсотые, один в салоне и еще один в багажнике, только у того в руках граната. Скажите, где санчасть, куда сдать, если нужно будет – сразу вернусь в конец очереди.

– А ну, дамочка, подвинься! – и рядом с пассажиркой уселся некто худенький да щупленький, на первый взгляд молоденький, что вчерашний школьник, очень цыганистого вида, но глаза бешеные, много видавшие, и с РПК в руках. Сказать, что пассажирка была шокирована – это не сказать ничего. Но урок «молчать, пока не скомандую рот открывать», видно, за время пути усвоила четко, потому только пыталась вжаться в сиденье, в ручку КПП, в перфорацию алькантары под собой, в пустоту между атомами и мирами, а боец умудрился еще и плечо свое ей под пышную грудь подсунуть. И, как мне показалось, слегка приподнять.

Хоть мои документы бойцу не отдали, но зато мы поехали, и поехали гораздо быстрей, чем прочие, пересекающие блокпост. Уже при въезде в Горловку – поворот, триста метров вихляющей грунтовкой (тут, как бы ни спешил, не больше двадцати скорость) – и мы возле палаточного городка санчасти. Или госпиталя. Или больнички, вдруг ставшей чем-то бо́льшим. А может быть, возле сортировочного эвакопункта – не знаю, как это называется, и вообще, не мое дело.

Того, который из салона, достали и унесли сразу. Я не физиономист, но отчего-то подумалось, что, только осмотрев, все в медицинском решили одно и то же: не жилец. Его дочка – таки оказалась дочка – убежала следом. А из багажника доставать бойца пришлось этому, который с РПК. Открыл крышку – а тот уже в невменяемом состоянии, и на свет, хлынувший в багажник, сорвал кольцо с РГДшки. И если бы не худой-цыганистый, что буквально прыгнул внутрь багажника на его руки, назвал его по имени, уговаривал его… возможно, написать это было бы некому.

Минут через пять унесли и его. А пулеметчик, обмотав РГДшку изолентой (потому что кольцо так и не нашли), пытался трясущимися руками прикурить и рассказывал, что это в прошлом его командир и как они вместе служили, в каких передрягах были.

Я ему:

– Садись, подвезу, мы ж обратно едем, за моими документами, в проверке в очереди стоять.

Он глянул на меня как на полоумного:

– Зачем? Ты сам нам всем проверочку устроил этой парой трехсотых! Стой уже спокойно, сейчас твои документы привезут!

Я киваю на пассажирку, мол, ее бы тоже проверить, а в ответ такая горькая улыбка:

– Ну, возьмем мы одну гамарджобу, а толку? Она к вечеру все равно на свободе будет, и все деньги ее опять при ней, а так она хоть какую-то пользу сделает, тебя да бойцов прикроет. Стой, жди, должны были уже выехать!

И трех минут не прошло – УАЗик, и в нем известная в ополчении личность. Сам документы мне отдал, мол, свободно следуйте, желаю счастливого пути. И тут же:

– А попутчиков не возьмете?

А я ему в ответ:

– А Мухе хоть какую-нибудь технику не поставите? А то у него вообще ничего нету, даже велосипеда гнутого, сначала хотел у меня отжать, потом про раненых вспомнил.

– А я никогда не думал, что сказочный пионер Волька торгуется, как еврей на базаре!

– Вай-вей, восточный базар он такой базарный базар даже на востоке, в Донецкой области! Да и я ж по-пионерски, я ж не себе, я ж для Мухи!

– Ну, если для Мухи, то лады! Пятый! – пулеметчику, – вот эту УАЗку с шофером – к Мухе! И сам там с ними останься, у него с пулеметчиками плохо. Научишь кого найдешь, кого сможешь! А мы – поехали?

– Поехали!

И вот уже сзади расположились трое с оружием и рюкзаками, и опять моя «пандочка» рвет капотом пространство, проглатывая колесами километры дороги. Наскоро объяснил пассажирке, мол, с такими попутчиками нам теперь сам черт не брат, потому едем до Донецка, не до Горловки. Смело и за те же деньги. Хотя могу высадить и в Горловке, как уговаривались. Иначе – звоните, согласовывайте, где вас в Донецке подберут.

Она тогда долго смотрела на меня очень задумчивым, недоверчивым взглядом. Видно, искала, где же и в чем же я ее использую. Или кидаю. Или не я, но и меня, и ее. И ушла «в кустики», но с телефоном. И когда вернулась, сказала одно слово: «хорошо». А где – это уже потом, в Донецке.

Еще разок нас обстреляли между Пантелеймоновкой и Ясиноватой, но я-то если и ждал гадости, так именно тут: укропы очень близко. Все пристегнулись, всех покачало змейкой, на скорости сто двадцать это, конечно, опасно, но… но вероятность, что мы опрокинемся сами, была гораздо выше, чем та, что в нас попадут.

Первыми машину покинули ополченцы. Как только проскочили Ветку (очень трудно, психологически почти невозможно, так долго и опасно гнав за сотку, сбросить в городе скорость ниже сотни… вот и у меня это в реальности получилось лишь на трамвайных путях на Ветке), попросили «не гони и прижмись вправо», потом «вот сюда, на Экономическую», и внутри промзоны все трое и вышли.

Смотрю на пассажирку – мол, куда теперь? А она, видно, вконец задрессированная этой нашей поездочкой, без слов понимает:

– Я точно не знаю, но можно по Артема в сторону ДМЗ?

По Артема так по Артема, не вопрос. Вернулись на Киевский проспект, нырнули под мост, вырулили на Артема, идем даже в каком-то потоке машин, потому, кажется, вообще не спешу, всего семьдесят. Правда, как-то так получается, что всегда успеваю самым первым.

Ей звонок.

– Вас просят не спешить. За нами не успевают.

О как, думаю, на семидесяти – и не успевают! А хрена ли тогда такие машины заводить, чтоб на семидесяти не успевать? Но сам еще больше сбрасываю. И уже после НИИ травмы, не доезжая Мира, вижу громадный черный фордовский внедорожник, конечно, с грузинскими номерами. И эти ребята как-то очень осторожно и аккуратно пристраиваются вслед за нами, отдавливая весь остальной поток машин, и просительно начинают мигать правым.

Я, конечно, матюкнулся в голос, мол, остановка и стоянка запрещены, на знаки им плевать, что ли? – но как-то сразу и парковочный карман нашел свободный. Карман на две машины, а на нем «Ниссан x-trail», и тоже с грузинскими номерами.

Тут ей звонят, а я в голос:

– Да понял я уже весь развод, пусть из ниссана все выйдут и двери открытыми оставят, а форд дальше проедет, там еще карман должен быть. Ну или за поворотом направо встанет, там парковочных мест много.

А она в телефон:

– Вы все услышали? Вы все поняли?

А из телефона, который на громкой, с непередаваемым донецко-макеевским акцентом:

– Йез, май коммандер!

И тут же из ниссана вышли трое. И, паркуясь, я успел внимательно осмотреть девственно-пустой салон японца.

Запарковался. Двери свои открыл – а чувствую, что внутри бурлит, бьется, мается и не отпускает. Прямо сил никаких, не то что выйти из машины, просто оторваться от руля. А пассажирка из салона выпорхнула, и на шею одному из них, и, кажется, плачет – с фига ли? Ведь нормально же доехали, еще и с каким ветерком.

Тут другой из троицы, тоже толстый, кажется, толще меня, только низкий и квадратный, как-то вдруг пафосно и очень всерьез мне:

– Огромное спасибо! Вы не поверите, наблюдать за работой профессионала само по себе удовольствие, но наблюдать за филигранной работой на грани возможности… Когда профессионал формирует возможность самой своей деятельностью – это высший пилотаж! Мое почтение и бесконечное уважение! Спасибо!

– Да не за что, не перехвалите, мы же договорились! А уговор дороже денег, как известно.

– Да, вот ваши деньги! Тут чуть больше, не столько, сколько надо бы, но чем могу.

– Эй, – чуть не кричу, – а свои деньги из моего салона вы забрать не хотите? Все разбежались, все разнюнились и рассиропились, а то, что барышнины клунки остались, под пассажирскую сидушку наполовину засунутые – так и надо? Смотрите, я деньги получил, значит, что, могу спокойно ехать?

Не, «громом пораженные», это сильней, чем «утро стрелецкой казни», плюс немая сцена из «Ревизора». Как они сначала застыли, потом как они дернулись, как они те пакеты, которые пассажирка нервно ногами пинала, а ополченец берцами топтал, извлекали бережно из-под сидушки и разглаживали!

Я любовался и в голос ржал, и вот в эту-то минуту и понял, что все, что закончилось, что отпускает. Что я приехал, и этой поездке конец.

На этот раз всё…

Потом я встретил их, пассажиров той поездочки, каждого.

Первым – которого в багажнике вез. Встретил в Москве, на площадке досмотра при входе в некое общественное здание, то ли торговый, то ли развлекательный центр. Я только вышел из метро, где меня тоже проверяли и ничего не звенело (ну, кроме предъявленного к досмотру), а тут – на тебе! Уже в пятый раз я проходил через рамку металлодетектора и ума не мог приложить, чему же там звенеть, когда прибыл вызванный еще после второго прохода командир, капитан Росгвардии. И вместо того, чтобы организовывать личный досмотр в присутствии двух понятых, кинулся мне на шею. И вместо магазина отправились мы в их кубрик.

Оказалось, что я тогда «только-только успел», потому что «еще пять минут, и от потери крови». Оказалось, что «а если бы остался там, то ногу бы не сберегли», но главные запасы крови были в Донецке, поэтому он уже на следующий день оказался там, и один из докторов НИИ травмы буквально из ничего, из осколков от обломков, собрал ему новые кости. И теперь разве что на погоду колено плохо гнется, а в остальном…

Оказалось, что ему ногу раздробило еще на старом блокпосту, а потому бой за новый, только строящийся блокпост – как в тумане, но вот лицо мое, когда я багажник закрывал, – да!

И я напомнил про гранату. И под радостный хохот мне было вручено то самое кольцо – «только на третий день с пальца сняли, вообще думали, что срезать придется», – которое я после той поездочки тоже дней пять искал по всему салону. А в придачу к кольцу – раскладной нож, вроде как обычный перочинник, со стилизацией под Китай или зэковскую работу. Только лезвие у «раскладушки» из очень хорошей стали. И «колечко» как стопор, мешающий дешевому китайскому механизму самораскрываться.

Я это кольцо при первой же возможности отдал пулеметчику Пятому, уже через Муху. У них своя иерархия, и Пятый теперь в немаленьких должностях, но под командованием Мухи. Пятый, как говорят, сделал из колечка медальон, который на цепочке носит. Вспоминает часто и само кольцо, историю с ним, и ту РГДшку, которую замотал изолентой. А потом – уже зимой четырнадцатого-пятнадцатого – она пошла в «стаканную растяжку» на задних подступах к располаге и спасла жизнь и Пятого, и всех его бойцов. Забрав в закрытом помещении жизни ДРГ врага.

Следующей встретил я сакартвело. И было это в Крыму, году, кажется, в восемнадцатом. Мы с женой отдыхали, отпуск у нас был. И поехали на модный тогда пляж севастопольский, на «Омегу». И именно там к нам подошла супружеская пара – та самая пассажирка и ее муж. Нет, не тот, которому тогда на шею бросилась, много моложе, и ее моложе, и спортивнее.

Зовут даму Елизаветой. И волосы у нее естественно рыжие, не крашеные. Происхождением она из Керчи, но живет в Севастополе. Известная джазовая певица, выступает в элитных заведениях, график плотный, расписан на полгода вперед. Муж ее тоже музыкант, саксофонист, и здорово комплексует оттого, что на фоне жены все их индивидуальные таланты теряются. А без жены чистой музыкой, конечно, тоже можно заниматься, но и доход, и известность, увы, далеко не те.

Я тогда спросил ее: почему я? Почему ко мне так часто?.. И получил в ответ: клиент банка с хорошей финансово-кредитной историей и долгим опытом безаварийной езды. К тому же через ленточку регулярно.

Мы с женой были приглашены и на обед, и на послеобеденный коктейль в двухъярусную квартиру на Адмирала Юмашева, и на вечерний концерт в клубе, и даже со сцены Елизавета благодарила за жизненные уроки. А в разговоре двое на двое сказала жене открытым текстом: за те самые «двести гривень каждое слово», за то, как важно в этой жизни не вовремя не открывать рта. Ну и за жизнь со здоровьем в ту поездочку, естественно…

Последними я встретил тех двоих, старика и его дочку.

Зима двадцать первого, день рождения покойной матушки. Еще мороз, хотя уже и сыплет снег. И в рабочий день я не на работе, так сложилось. Заскакиваю на рынок, покупаю две гвоздики, беру кулек каких-то карамелек, пачку печенья. И еду на кладбище.

В одиннадцать утра на кладбище я оказался вообще в одиночестве. Нет, где-то слышались вздохи оркестра, кого-то хоронили, где-то, наверняка, были и другие посетители, просто не так многолюдно, как обычно. Запарковался на боковом въезде, достал цветы, добрался до родимых могилок.