Kitabı oxu: «Такси за линию фронта», səhifə 3

Смахнул снег, положил цветы, разложил конфеты с печеньем. Конечно же, съел и сам – символический ритуал погребальной тризны. Собрал остатки печенья и карамели, иду обратно, рассматривая могилы, ищу посетителей или бомжей, раздать конфеты. И натыкаюсь взглядом на свежепоставленный обелиск.

Памятник – мраморный, один на две могилы. Старик, Павел Семенович – декабря четырнадцатого. Декабря, значит, тогда еще пожил, хоть чуть-чуть, может, даже из госпиталя выписался. А дочка его, Эльвира Павловна, лейтенант МЧС, двухтысячного года рождения, – в девятнадцатом. То есть было ей в четырнадцатом всего четырнадцать. И нужно было еще пять лет воевать и учиться, становиться лейтенантом МЧС, чтобы в девятнадцатом погибнуть. Чтоб только зимой двадцатого – двадцать первого кто-то поставил стелу черного мрамора.

Кто? Муж? Брат? Мать безутешная? Родня? Сослуживцы? – я не знаю. Просто они два года лежали рядом с моей родней, и сколько раз за это время я мимо ходил… А правда, сколько?

Да не меньше четырех раз в год, на день рождения да день смерти и папы, и мамы, а потом еще на Пасху, на Покрова…

В общем и целом, оставил на их могиле я остатки от тризны своей. Даже если никаких бомжей или посетителей не встретил, пусть и их помянут добрым словом те, кто конфеты и печенье на кладбищах собирает.

Мы ведь и вправду, даже проносясь мимо событий испанским галеоном, как тот самый легендарный Ной, каждый день своей жизни собираем «всякой твари по паре». Собираем вокруг себя, чтобы помочь или получить помощь. Чтобы научить или научиться. И никаких случайных встреч, случайных людей нет и быть не может – каждый может или научить, или научиться, или помочь, или получить помощь.

Трудно это? А кто его знает, уже привычно!

И только потом, вспоминая или встречая прошлых «попутчиков жизни», вдруг задумаешься и поймешь – а ведь могло бы быть гораздо хуже, страшнее, кошмарнее!

Но ведь не стало? А что теперь зря языком молоть, если и тогда не вопил. Ведь у тебя машинка маленькая, куда там океанскому лайнеру Ноя, в нем много больше попутчиков поместилось, а потом многократно хуже приходилось! Ан нет, «Ной не ныл, и ты не ной, ведь и ты не Ной».

3. Корчагин

Мы вчетвером ржали, как целый конный эскадрон. Ну подумайте сами! День такой яркий, солнечный, и пацаненок, чернявый, толстенький, лет десяти на новом велосипедике нарезает круги вокруг ДПСника. А тот, гад, так увлеченно болтает – ни документы на блокпосту не проверяет, ни на пацана внимания не обращает! Обидно, да? Вот пацаненок от уязвленного самолюбия и разогнался, привстал на педалях, лег грудью на руль, голову прижал, прямо под полицейский афедрон, как конь под седока… И доблестный постовой с размаху мордой – в лужу, в грязь, вместе с полосатым жезлом и калашом-укоротом! Ну как тут не ржать?

Мы везли гуманитарку в Мариуполь. Старый бусик, за рулем я – Волька, рядом Синай, в салоне Эмир и деда Вася. И сотня пакетов с едой и самым необходимым: газеты, свечи, спички, салфетки, масло, сгущенка, консервы, сахар. Консервы, крупы и масло возят многие, это не дефицит, но сгущенка и сахар, особенно детям, но свечи, свет и спички, но влажные салфетки там, где после боев не то что воды, вообще ничего нет… Ну и газеты, хоть какое-то, но слово, хоть какие-то, но новости, а не слухи и сплетни.

Эмир после ранения на реабилитации, Синай и деда Вася и после ранения, и после шестидесяти, я ненамного от них по возрасту отстал. Купили за свои, заменили на полевке уставные шевроны прикольными, с самого раннего утра потарахтели по трассе: ксивы у всех зачетные, можно бы и «вездеходить», но мы ведь не на службе, потому едем «как все».

Вот «как все» и встряли, на последнем блокпосту проверка документов затормозилась. Всего один человек, ДПСник, так радостно и увлеченно болтает с водителем новенького в сером карбоне «Хаммера» с номером серии 797, тщательно постриженным пепельно-седым и в дымчатых очках. Ну и судя по тому, что мы в очереди пятые, а за нами уже машин сорок собралось, затянется это надолго: вон, пепельно-седой уже нетерпеливо губы поджимает, но терпит. Что, сам к постовому с вопросом обратился, и уже не рад?

Эмир даже порывался выбраться из салона «построить салабона», но Синай удержал, мол, у нас же официальных документов волонтеров нет, ты что, хочешь, чтоб каждый из сотни пакетов гуманитарки досматривали? Сидим с открытыми в жару окнами, ждем, музыку слушаем, терпим. И тут такое! Нет, есть и на земле справедливость, и есть Бог на небе, точно есть!

И вот когда для нас четверых было самым главным не выпасть из машины от хохота, оно и резануло: шумное семейство хором совестило пацана:

– Пашенька!

– Павлуша!

– Павлик!

– Павка!

Павка!

И вспомнилось, и отсмеялось резко, и потемнело в глазах, и дрожащими руками не сразу достал сигарету.

Павка…

* * *

Павку ко мне привел его отец – Марат Игоревич, по паспорту Ибрагимович. Я когда-то сразу после вуза учил его в старших классах окраинной донецкой школы. И однофамильца его, тоже из ногайских татар, только Марат был из «совсем простых», а Равиль – «из торговых». Я бы, может, и отказался, зная, что Равиль с Маратом дружны до сих пор, уж очень дурная слава про Равиля Ахметовича по Донецку ходила, мол, и бандюк, и олигарх, и, с недавнего времени, чиновник, но… но, во-первых, у меня тогда были проблемы с энергосбытом. Для меня очень серьезные проблемы, сам бы я их не осилил. А во-вторых, Марат помнил, как в десятом классе я за него вступился, спас от тоже серьезных проблем. Но перед этим очень жестко поговорил, показал реальную цену всех его друзей и увлечений, объяснил, чего от него хотят и на что ради него согласятся пойти. Вот потому он меня и просил. Просто по-человечески просил. Не каждый ведь день «большой человек», хоть и не олигарх, но бизнесмен областного масштаба, обращается с просьбой к бывшему учителю, всего на семь лет старше просителя.

Павка тогда, как и этот, «отличился на велосипеде», видео мне Марат показал. Утро, парковка банка, выезд на перекресток, красный сигнал светофора. В ряд стоят пять машин, милиция и банковские. Сзади появляется Павка с байком для прыжков, ну или как это называется, цепляет к седлу длинную цепь с «моргенштерном», разгоняется и въезжает на заднюю машину. Причем делает это так быстро и мягко, что шипастая звезда «моргенштерна», оторвавшись от земли в момент прыжка, опускается вниз только тогда, когда Павка съезжает с капота первой и вспрыгивает на багажник второй. Как раз между машинами. Блестяще все рассчитано и исполнено. И если бы охранники четвертой – управляющего банком – не выскочили Павку ловить, дело бы вообще обошлось без повреждений и членовредительства, а так…

А так рассеченная «моргенштерном» рука одного охранника, сорванные до черепа волосы другого – еще бы, об его голову велосипед разгоняли! – длинная царапина на крыше последнего, милицейского автомобиля. Ну и заведенное дело про злостное хулиганство с членовредительством.

Обычно все ругают скоробогачиков, мол, из грязи в князи. Это чаще ложь. Те, кто поднялись с самых низов до самых верхов, как, например, Равиль, все же сохраняют хоть какую-то связь с корнями. И потому, не имея абсолютно никаких моральных норм и ограничений, не всегда творят полный беспредел: мнение «корней» для них имеет значение. Хотя тяжелое прошлое сказывается; мне стало совсем не по себе, когда услышал, каким тоном Марат бросил: «Можешь делать с ним все что угодно. Даже убивать». Правда, окончание фразы – «пять раз каждый день» – чуть-чуть это напряжение сняло, но в том, что Марат так уж и не был замешан в кровавых делах Равиля, я здорово засомневался.

Иное дело дети скоробогачиков, «золотая молодежь» в первом поколении, там уж точно без норм, ограничителей и тормозов: «все позволено и все разрешено», «к хорошему привыкают быстро, а к плохому с удовольствием». Марата эта судьба отчасти минула, старший его, Ибрагим-Игорь, работал безопасником как раз в том самом банке, возле которого видео снимали; а потом стал очень неплохим специалистом именно в системе безопасности банковской сферы. Младшая дочь, Раечка, тогда была вообще ребенком, но, насколько мне известно из-за ленточки фронта, стала неплохим и очень рисковым тележурналистом, ее даже «изгнали из нэньки», правда, журналистом CNN в Швецию и Финляндию.

А вот средний, Павка… Марат просил: «Исправь парня, пропадет», но времени давал ровно одно лето. И, чтобы не идти на явную сделку с совестью, я ответил: «Только после того, как поговорю с ним».

Мы сидели на лавках-бревнах рядом с низеньким пеньком-столиком на моей даче. Той самой даче, на которой троюродный племянник жены, паршивец, поставил свою ферму крипту майнить: в домах-то счетчиков нету! Зато счетчик есть в кооперативе, а я в кооперативе состою чисто по традиции и собственности, уже много лет к школьному преподаванию отношения не имею. Да еще и «русскомировец» в кодле укро-школы, то есть на меня вообще всех собак повесили. И вот озвучил я свое «поговорю с парнем», Марат достает телефон, и на дачу заходит Павка.

Именно Павка. Маленький павлин, мелкая пава мужеска пола – тогда ему было, как и Марату в моей молодости, пятнадцать. Показательно красующаяся походка, кольцо в ноздре горбатого носа, зеленый гребень посреди соломенно-желтых волос, при фамильных широченных плечах и низком росте – папа профессионально занимался борьбой – ступает легко, как модель на подиуме. А желтые кошачьи глаза – больные, затравленные, испуганные, злые. И искусанные в кровь упрямо сжатые губы. И – тоже – страстная, маниакальная тяга обратить на себя внимание, выдвинуться, самоутвердиться, стать лучшим. И такой афронт – уголовка.

Исходя из общих педагогических положений, я, чтоб завязать нормальные отношения, тогда пацана похвалил. Причем именно за расчет, мол, если бы не вмешались… Но результат шокировал: сопляк меня, учителя его отца, тут же решил психологически подмять: начал поучать «как надо», то есть стать даже не вровень, а выше! Абсолютно взрывоопасная смесь спеси лидерства, самовлюбленности без самоконтроля, и заниженная самооценка благодаря низкой оценке окружением:

– Ай, да что вы вообще понимать можете! Вы же уже давнее прошлое! Тут не расчет, тут прямо танец, тут талант нужен, это ведь целое искусство, чтобы и телом качать, и на педалях плясать, и вставать, и спадать, и всё в правильном ритме! Я бы вас даже, наверное, научил… но не получится! Вы же все-таки, признайтесь себе сами, как и мой папик, уже давно старпер! К сожалению, моему величайшему сожалению…

И картинно прикрыл глаза ладошкой и развалился рядом с папиком на лавке-бревне, куда его сесть не приглашали, одну ногу на столик-пенек, другую под себя… И мы с Маратом смотрим друг на друга вытаращенными глазами, пытаясь подобрать челюсти с грядок…

Мы тогда долго пытались разговаривать, но малолетний позер и интриган сквозь словесную шелуху и провокации время от времени показывал свое настоящее нутро, свои увлечения. Это был прежде всего риск и драйв, нечто «хероическое». Ну ладно, решил я для себя, будет тебе «херойство» – уел он меня, укусил за профессиональное, у меня ведь тоже есть чувство педагогической гордости.

И на все лето отправились мы в турпоход. Мол, ты не сможешь, а я тебя все-таки научу. Хочешь кататься на байке? Нет проблем, есть у меня знакомые велотуристы, если Марат за все платит, садись в папин микроавтобус, поедем по горному Крыму. На крыше байки туристов и Павки, в салоне старые волки велотуризма, в кабине водитель и я. Сперва под Белогорском потренировались, заехали прямо на вершину Белой Горы, потом до Зуи – и привет! Круто по бездорожью вверх, на яйлу, потом без троп и условий вниз, до Бахчисарая, потом до Соколиного, по Большому Каньону с выездом на Ай-Петри и вниз к морю.

Сказка, а не маршрут, если бы хоть интересовался велотуризмом, за такой спурт от уровня Симферополя до самого моря можно было бы душу продать. И каждый день Павка умирал не по пять, а по двадцать пять раз и больше. И каждую ночь наш микроавтобус организовывал лагерь, и питание, и ремонтную базу. Фыркавший и хмыкавший на переделки обычных советских «Туристов» Павка за время похода сломал целых пять буржуйских моднявых байков, три – невосстановимо, а у асов велотуризма – только несколько пробитых колес, три сломанных обода и одна гнутая рама.

Потом был сплав по горным рекам Кавказа, и я уже был загребным на одном из катамаранов, а Павка научился не только тонуть в луже курам по колено, но еще и плавать в ледяной воде с пробитым спасжилетом. А еще готовить, ремонтировать, клеить и усовершенствовать средства сплава и оборудование.

И уже в августе – скалолазание, опять в Крыму, Куш-Кая и Илияс-Кая, самые татарские, сиречь ногайские места. Так мы за лето прошлись по всем его героическим увлечениям. И каждый раз до тех пор, пока не поймет свою реальную значимость, дешевую цену своих понтов, не перестанет заноситься и гордиться, а начнет реально работать над собой, ловить момент научиться, что естественно, особенно в кругу настоящих спецов и асов.

В сентябре уже и меня удивил результат: пацан и в школе начал учиться, причем сразу вдруг на отлично. Да и за лето как-то сами собой затихли и рассыпались все мои проблемы – Марат никогда не любил что-то делать шумно и явно, – а все долги кооператива, не только за свет, оплатил неизвестный добродетель. Потому следующая наша встреча проходила на шестнадцатилетие пацана, как раз на Покрова Богородицы.

С моей подачи Марат таки подарил сыну японский мотоцикл, но подарил коварно: в разобранном виде. Мол, получи права, сдай вождение, а умение свое докажи всем, собрав эндурик «Кавасаки». А вот он – то есть я – тебе поможет. И под это, в принципе, небыстрое дело – собрать мото правильно и надежно – пошли разговоры уже по душам. Где я и постарался в жаждущую романтики душу пацана «налить» классику уже моего детства: Николая Островского.

Павку, но Корчагина.

Пацан сопел, бычил, фыркал, хмыкал недоверчиво, но книгу, юбилейное подарочное издание с иллюстрациями, неоднократно вслух страницами зачитываемое и специально «забытое» на самом видном месте, таки у меня утянул. Но тут уже наша с Маратом заготовка «не выстрелила»: мы договаривались, что через неделю – сколько надо, чтобы осилить эдакую томину современному «многабукафф» читателю, не меньше? – папик книгу найдет, «узнает» и устроит «за воровство» скандал с головомойкой. Мы не учли степень владения малолетками современной техникой: через пять дней и книгу прочел, и уже все его друзья обзавелись ксерокопиями, а сам том был возвращен с положенными извинениями, реверансами, бестами и регардами, еще и между страниц денег насовал, паршивец! Марат потом на заправку домашней и офисной копировальной техники круглую сумму выложил, но то уже их семейные дела.

На эндурике Павка голову не сломал и ДТП не устроил – а я боялся. После школы он даже сам поступил в вуз, но не туда, куда мечтал его папик, а в автодорожный, и именно на проектирование и строительство мостов и дорог, и даже учился на стипендию – Марату не оставалось ничего другого, кроме как исполнить обещание, подарить сыну на восемнадцатилетие вызывающе-кумачовый «Мицубиши Лансер». И потом был «шахтерский стрит-рейсинг», по совершенно убитой дороге до заброшенной макеевской шахты: головокружительный спуск с окружной дороги Донецка до узкого и горбатого моста, а потом крутой подъем по уже почти грунтовке с затяжным поворотом до шахтного двора.

Устроил эти соревнования Павка, его же команда «Боярка» каждый раз и боролась за призовые места, но официальный организатор и «держатель тотализатора» даже не Марат, а однофамилец, Равиль, только ему как чиновнику такое по чину.

До сих пор помню, как впервые услышали слоган Павкиных «красномаечников»: «Мы не старперы! Мы не старперы! Нас не обгонит старпер-паразит, у нас гоняться стоял и стоит!» – и у всей чиновничьей трибуны свекольно-красные рожи вытянулись и шурупом завернулись. Бывал я зрителем на тех шабашах безумных «гонщегов» – что могу сказать: автосервисы озолотились стопудово.

А потом была война.

И на войне Павка был уже моим конкурентом: если я перевозчик, то как иначе доказать мне свою круть, если не делать то же, что и я, только лучше?

А вот по поводу «лучше» наши с Павкой взгляды разошлись кардинально: я все же прежде всего людям помогал, а Павка – зарабатывал. Особенно с учетом того, что остальная его семья из Донецка удрала. Еще в апреле, еще до Второго мая…

Вот когда меня начали звать работать «сакартвело» – именно тогда: мол, почему самые жирные куски мне, а не ему – мы с Павкой и поссорились.

– Я должен был взять эту клиентуру, я! Сам! А вы… а вы мне весь кайф обломали!

– Ну кто тебе мешает, перехватывай! Просто бери за поездку меньше, чем я!

– Меньше?! Я что, нищеброд? Я не старпер, чтоб кидаться на объедки! Они могут, а значит, должны мне платить больше, много больше! Вы украли мое будущее!

Наорались мы тогда друг на друга, чуть до рукоприкладства не дошло. Хорошо, что вокруг были люди, в том числе и клиенты, не кинулся на меня тогда Павка, не рискнул. Хотя достать, особенно когда и он, и я без пассажиров, пытался, и не раз. Да, его «мицык» мою «Панду» однозначно бы сделал, особо по хорошей трассе. Только кто же ему дал бы – во время войны плохих дорог гораздо больше хороших, а на плохой дороге опыт решает больше, чем крутость тачки.

Честно скажу, я тогда на него здорово обиделся. Обиделся и стал ждать от парня любой гадости, в том числе и самого плохого: как там в пословице, ложечки нашлись, а осадочек остался? И даже, чего греха таить, все время подозревал, что не выдержит, что сдрыснет Павка в Киев к папику, особенно когда узнал, что СТО его дружбана с Павкиным «мицыком» накрыло укропским «градом». Ну правда, чего ему теперь тут ловить? А там – папкин бизнес, бабки, все возможности.

И посреди этих мыслей как-то шли мы вот этим же бусиком с Синаем в ЛНР. И встряли на блокпосту, но не по этой, не по глупой причине. Собралось очень много машин – впереди прорыв. И стоим мы на горке, и видим петляющую в низине дорогу, и поле травы в каких-то желтых цветах, и Т-образный перекресток, и по ножке Т прет колонна фашистской бронетехники.

Со стороны всегда виднее, но и непонятнее: впереди колонны танк, в середине бэтры и грузовики, в конце – БМП. Всего семь или восемь корпусов. Я еще, помню, удивился: кто в здравом уме первым в колонне ставит самый медленный и самый тяжелый танк? Зачем? Чтоб, не дай бог, вся колонна встала? И тут нашу толпу на обочине объезжают четыре мотоцикла, эндурики: спереди рулит боец в каске и бронике, сзади без броника, но с РПК на груди, в кубанке, и за спиной или РПГ с несколькими выстрелами в колчане, или шмели с мухами. Синай еще толкнул локтем: «Глянь, Павка!»

И точно: его красно-желтый «Кавасаки»; седок мелкий, но широкоплечий, глаза желтые, нос горбатый, что-то орет радостно, за шумом моторов не слышно. И все они, на разгазовке, такие яркие, разноцветные, опасные, как осы. Объехали нас, выскочили на середину спуска, вместе все вдруг налево и по бездорожью, веером, петляя в густой траве, в бок колонне.

А враг что-то почувствовал или даже знал, но танк сразу тормознул и тем самым сбил колонну плотно, так плотно, что бэтрам уже не развернуться. А мото-осы под ливневым обстрелом сократили дистанцию аж метров до двухсот или меньше, и тоже все вдруг – набок и скрылись в густой траве.

И заработали РПГ, шмели и мухи. И в пять минут вместо колонны – восемь столбов пламени, первыми «ушли» бэху и танк, потом бэтры, потом и по КрАЗам досталось. И уже пехота, казачий полк УНМ ЛНР от выживших гадов поле дочищает.

Тут и нам команда трогаться, мол, нечего зенки пялить, пока трасса свободна – вперед! Такое кино досмотреть не дали, гады! И больше аж до начала СВО я Павку не видел…

* * *

– Волька, ты не спишь? Поехали! – Эмир в спину толкает. А ведь точно, пока я тут в своих воспоминаниях сигаретой ковырялся, на блокпосту картина изменилась решительно: не один ДПСник, а полноценный наряд из четырех человек, один ДПС, один ВАИ, один ВП, один полицейский. И очень быстро досматривают и документы проверяют.

– Да, Эмир, едем. Мы же на стоп-линии, вот махнут – двинем.

– Уже махнули!

– Уже едем!

Въехали в Мариуполь. Дома, конечно, почти что всё в никуда, нежилое состояние, но дороги уже расчистили: воронки и ямы есть, но передвигаться можно. Едем в самый центр, к самому большому мариупольскому храму, Покрова Божией Матери, тому, что рядом с символом города, с водокачкой и со взорванным театром русской драмы. И у Павки день рождения на праздник Покрова. А Эмир историю боев за Мариуполь вспоминает:

– Вот тут у нас…

– А вот тут мы…

– А тут по нам…

Да и я тем временем вспоминаю…

* * *

Как раз началась СВО, и Эмир со мной советовался. Мол, наш деда Вася, раненый, за ленточкой попал в переплет. Выкупили его у правосучек, конечно, но как бы теперь сюда доставить, его же лечить надо. И место отвратительное, на стыке линий фронта ДНР и ЛНР, и у гадов там столько всего понатыкано… И правосучкам верить нельзя, стопудово они постараются деда добить. Прихлопнут машину, что его вывозить будет, и дело с концом. Значит, нужна тихая доставка, очень тихая, ювелирная просто… Рассматриваю карту и местность вспоминаю. И вижу-таки дыру:

– Смотри, Эмир, вот тут. Тут рыбные пруды, и между ними дамба петляет, видишь на карте?

– Да там на дамбе – и наш блокпост, и укров. Голяк.

– Был бы голяк, если бы укропы водовод не взорвали. Вроде бы и неоткуда, взорвали там, а вода поднялась здесь. Теперь тут не четыре пруда с одной дамбой, а уже с год одно большое болото. И уже камышами заросло. Не знаю, как сейчас, но в начале декабря укры свой блокпост сняли. Во всяком случае, наши их не видели.

– Проверим!

– А уровень воды над дамбой поднялся, но несильно. Там можно проехать, Эмир, точно! Не выше берцев на дамбе в декабре было!

– Так это в декабре, а сейчас уже март! Да и кто поедет, и на чем?

– Да я и поеду, деда Вася всем нам не чужой! А на чем? Да на «Панде»! И мелкий, в камышах легко спрятать, и низкий, почти совсем не видно, и старый, если что, его уже и не жалко.

Долго я тогда Эмира уговаривал, но уболтал. Да, проверили, разведка сходила: проходимо, с той стороны блокпост укропы не убрали, но перенесли метров за семьсот, на горку. Там у них полуцирком и укрепления, и огневые точки, и, говорят, баня с душем. И службу несли… Ну, «какая страна, такие и теракты», не говоря про службу. Поехал.

Ох, намучился: и дорога, и трафик, и блокпосты… Пока доехал, пока в темноте по болоту по вешкам ночью, пару раз чуть не утопил «Сеата», но к рассвету в камыши уже на той стороне воткнул, капотом в нашу сторону развернул и даже крышку багажника открыл, задние сидушки сложил, сижу, мерзну, в полной готовности. Мне тут, если по-хорошему, до ночи ждать, хотя… Если будет дождь, я все-таки рискну днем уйти.

Только-только рассвело, слышу – рев моторов и стрельба. Заполошная такая, неприцельная, очереди на полрожка, и все это в мою сторону сдвигается. Ни фига себе «тихая доставка»! Нет, не дай бог, чтоб в нашем незаметном и скрытном деле такие накладки случались, явный прокол и непрофессионализм!

А, нет, вроде бы мимо пронеслись. Вон, фашики на укрепе на горке машины снаряжают и куда-то налево, за перегиб, сразу три автомобиля… Нет, опять ко мне, да по берегу, вдоль камышей ломятся. Осторожно подбираюсь к краю камышей – а тут на тебе! Темно-бордовый с желтыми полосками поперек кузова, как красный тигр, универсал «мицубиши эволюшен» – тот же «лансер», но с полным приводом – на широченной резине, с очень низкой губой бампера, несется, и этой губой, как ножом экскаватора, воду с грязью волной перед собой плещет! Причем реально несется, скорость больше шестидесяти по полному бездорожью, вон, уже от мотора пар! Батюшки-светы, это ж провал!

А «мицык» как знал, где я ухоронку для «Панды» устрою. Не доезжая, открыл заднюю дверь, резкий поворот влево вверх, и скатывается открытым багажником прямиком к тому месту, где за камышами откинутая крышка «Сеата». И через салон японца такой отборный мат знакомым голосом: мол, чего ты время тянешь, бегом давай!

Тут и я с ухоронки маскировочные копны камыша скидываю – и к «мицыку» бегом. А оттуда выскакивает и тело спящего деда Васи тянет – смотрю, узнаю и не узнаю: глаза желтые, нос горбатый, волосы коротко стриженные потемнели от пота… Павка?!

– Павка, ты? – а сам подхватываю деда Васю с другой стороны.

А он тянет и смотрит на меня, как будто в ступоре: лицо злое, а глаза такие виноватые, такие извиняющиеся…

– В-вы… ты – Волька?

– Я, Павка! Да, я – Волька!

– Значит, Волька…

Мы втягиваем, почти вбрасываем деда Васю в «Панду», и Павка мигом оказывается у открытой двери «мицубиши».

– Заднюю мне закрой… те!

Я мигом захлопываю заднюю крышку «мицыка» и обалдеваю от такой наглости: на все заднее стекло наклейка – Красная Звезда, а по лучам буквы РСФСР. Вот почему укропы так яростно за ним гонялись!

И, уже с пробуксовкой трогаясь с места, в незакрытую дверь Павка мне прокричал:

– Мой позывной – Корчагин!

И с диким ревом понесся вверх по склону, прямо на фашистские позиции. Те челюсти отвесили и даже стрелять не начали: «мицубиши эволюшен» просто с разгону перепрыгнул бетонный укропский дот. Перепрыгнул и скрылся где-то на той стороне. А внизу только-только показались догоняющие и стреляющие, и, конечно, ни одной их машине такая эквилибристика просто недоступна.

А я опять стоял, хлопал глазами, подбирал с земли челюсть и вообще пытался собрать себя в кучу: что говорить, наверное, я и вправду старпер! Потом я тщательно и бережно устраивал деда Васю в «Сеате»: мол, еще неизвестно, когда поедем, но если поедем, то важно не растрясти. А догоняющие все ехали и ехали мимо камышей под звуки выстрелов откуда-то из-за вражеского укрепа, абсолютно не обращая внимания на мое внутри-болотное существование.

А потом, когда на этой стороне ниже дотов оставались уже только легкобронированные колесные, вдруг опять накатила частая истеричная стрельба, и все тот же бордово-желтый «мицык эво», уже с пробитыми стеклами и дымом из-под кормы, опять перепрыгнул укропский дот и на полном ходу воткнулся в броневичок-хамви с минометом и во все стороны торчащими антеннами.

И грянул взрыв. Очень громкий. И отозвался на небе громом. И вслед за этим взрывом хлынула с небес гроза. Жуткая, проливная, непрозрачная. И в этой грозе, не видя сквозь струи воды дальше чем на два-три метра, я деда Васю тогда оттуда и вывез…

* * *

Синай и деда Вася истово молились у икон, стоя на коленях; Эмир расставлял кучу свечей во здравие живых своих бойцов, но еще больше – за упокой душ павших. Я уже успел поставить свечи, которые хотел, и теперь с одной, самой большой и толстой, беспомощно оглядывался в полусумраке храма.

– Волька, ты икону ищешь? Какую?

– Петра и Павла. Или просто Павла.

– За упокой? Павке?

– Не знаю, Эмир. Укропы, судя по перехвату, тела так и не нашли. Да и… Ты знаешь, что он мне сказал? Последнее, что он мне сказал?

– Я помню, Волька. Ты говорил.

– Вот-вот! Но знать бы, где поставить свечку именно Павке Корчагину…