Kitabı oxu: «Рассвет Жатвы»

Şrift:

Посвящается Ричарду Реджистеру

«Любая пропаганда – ложь, даже когда говоришь правду.
Но это не важно, если знаешь, что делаешь и зачем».
Джордж Оруэлл

«Правда с умыслом дурным Хуже, чем любая ложь».
Уильям Блейк

«Для тех, кто рассматривает человеческие отношения с точки зрения философии, нет ничего удивительнее легкости, с которой меньшинство управляет большинством, и безоговорочного смирения, с которым люди поступаются чувствами и страстями в угоду чувствам и страстям своих правителей. Если мы зададимся вопросом, какими средствами достигается сей поразительный эффект, то обнаружим, что, поскольку сила всегда на стороне управляемых, правителям остается уповать лишь на общественное мнение. Таким образом, правительство опирается на общественное мнение – на нем основаны как самые деспотические и милитаризованные режимы, так и самые свободные и популярные».
Дэвид Юм

«Оснований предполагать, что завтра солнце не взойдет, у нас ничуть не меньше, чем оснований ожидать его восхода».
Дэвид Юм

Suzanne Collins

SUNRISE ON THE REAPING

Часть I
День рождения

Глава 1

– СЕсли угораздило родиться в день Жатвы, то из плюсов – возможность подольше поспать. Дальше все катится под откос. Едва ли избавление от занятий в школе стоит ужаса, который испытываешь во время жеребьевки. Даже если твое имя не вытащат, то праздничный торт никому не лезет в горло после того, как двоих ребят насильно уволокут на заклание в Капитолий. Я переворачиваюсь на другой бок и накрываю голову одеялом.

днем рождения, Хеймитч!

– С днем рождения! – Мой десятилетний братишка Сид трясет меня за плечо. – Сам просил побыть твоим будильником! Сказал, что хочешь добраться до леса на рассвете.

Так и есть. Я надеюсь управиться с работой до церемонии и посвятить остаток дня двум занятиям, которые люблю больше всего, – бездельничать и проводить время со своей девушкой, Ленор Дав ¹. Мама мне в этом всячески препятствует и регулярно напоминает, что я должен хвататься за любую грязную и трудную работу, ведь зашибить пару монет способны даже самые последние бедняки. Учитывая, какой сегодня богатый на события день, она наверняка даст мне немного свободы, если я выполню свои обязанности по дому. Разрушить мои планы могут только распорядители Игр.

– Хеймитч! – кричит Сид. – Солнышко встает!

– Ладно, ладно. Я тоже!

Скатываюсь прямо на пол и напяливаю шорты, пошитые из мешка из-под муки, выданной правительством. Пониже спины красуется надпись: «Любезно предоставлено Капитолием». Мама все пускает в дело. Она овдовела совсем юной, когда отец погиб в пожаре на угольной шахте, и вырастила нас с Сидом, заделавшись прачкой и экономя буквально на всем. Зола из очага идет на хозяйственное мыло, растолченные яичные скорлупки – на удобрения для огорода, а из этих шортов когда-нибудь выйдет плетеный половичок.

Заканчиваю одеваться и бросаю Сида обратно в кровать, где он тут же зарывается в лоскутное одеяло. В кухне хватаю кусок кукурузного хлеба – подарок на день рождения – вместо темного грубого печева, что мы готовим из капитолийской муки. На заднем дворе мама уже вовсю мешает палкой в выварке, и ее руки напрягаются, когда она переворачивает горняцкий комбинезон. Ей всего тридцать пять, но жизненные невзгоды уже прочертили на ее лице глубокие борозды.

Мама замечает меня в дверях и утирает лоб.

– Поздравляю с шестнадцатилетием! Соус на плите.

– Спасибо, мам! – Перед выходом из дома я успел заглянуть в кастрюльку с тушеными сливами и положить парочку на хлеб. Сливы мне попались в лесу буквально на днях, и до чего же приятно обнаружить их на плите горячими и сладкими!

– Сегодня нужно наполнить бак, – говорит мама, когда я прохожу мимо.

У нас в кране есть холодная вода, однако напор настолько слабый, что ведро и за сто лет не наполнишь.

Мы собираем дождевую воду в специальную бочку, в которой мама – за отдельную плату – полощет вещи (так они получаются мягче), а для обычной стирки используем колодезную. Даже при помощи Сида возня с насосом и наполнение бака занимают пару часов.

– До завтра не подождет? – спрашиваю я.

– Вода на исходе, а у меня гора стирки.

– Тогда давай после обеда, – говорю я, пытаясь скрыть разочарование. Если Жатва закончится к часу и нас в этом году не выберут, я управлюсь с водой к трем и еще успею увидеться с Ленор Дав.

Серые, обшарпанные дома Шлака надежно укрывает дымка. Картина вполне мирная, если бы не вопли детей, которым снятся кошмары. В последние несколько недель, по мере приближения Пятидесятых Голодных игр, этих звуков становится все больше, как и моих тревожных мыслей, хотя я изо всех сил стараюсь им не поддаваться, как бы пытаясь с ними спорить. Вторая Квартальная Бойня. В два раза больше детей. Волноваться ни к чему, говорю я себе, тут уж ничего не поделаешь. Словно две Голодные игры одновременно. Повлиять на исход Жатвы или на то, что за ним последует, невозможно. Так что не давай пищу своим кошмарам. Не позволяй себе паниковать. Не потакай Капитолию. Он и так забрал почти все.

Я шагаю по пустой, усыпанной шлаком улице к холму, где находится шахтерское кладбище. Склон загроможден разномастными могильными плитами – от каменных с вытесанными на них именами и датами до простых деревянных досок с облупившейся краской. Мой отец похоронен на нашем семейном участке. У Эбернети – свой клочок земли с одной известняковой плитой на всех.

Торопливо оглядевшись – лишних свидетелей здесь встретишь редко, особенно на рассвете, – я проползаю под забором в лес, который начинается снаружи Дистрикта-12, и направляюсь на винокурню. Гнать самогон с Хэтти Минни – занятие рискованное, но это просто цветочки по сравнению с охотой на крыс или чисткой выгребных ям. Она требует от меня выкладываться на полную, да и сама пашет как вол. Хотя старушке хорошо за шестьдесят, она легко даст фору тем, кто вдвое младше. Тяжелой работы много: собирать дрова, таскать зерно, выносить полные бутылки и возвращать пустую тару. Всем этим занимаюсь я – мул Хэтти.

Дохожу до нашего так называемого склада – голой полоски земли под ветвями раскидистой ивы, куда Хэтти выгружает припасы. Меня ждут два двадцати-пятифунтовых мешка дробленой кукурузы. Закидываю по одному на каждое плечо и за полчаса добираюсь до винокурни, где Хэтти уже возится возле котла с брагой у остатков костерка. Она протягивает мне деревянную ложку с длинной ручкой.

– Хочешь помешать?

Бросаю мешки с кукурузой под навесом, где мы держим припасы, и торжественно поднимаю ложку.

– Ого, повышение!

Это что-то новенькое – теперь я допущен к браге! Может, Хэтти начала готовить меня к тому, чтобы я стал ее партнером? Если будем гнать вдвоем, то серьезно увеличим выход, а спрос на выпивку всегда больше, чем предложение, даже для той мутной дряни, которую она гонит из капитолийского зерна. Хороший продукт раскупают солдаты-беспредельщики (то есть миротворцы) и богатенькие жители дистрикта. Бутлегерство запрещено по меньшей мере десятью законами, и если новый глава миротворцев не окажется любителем крепких напитков, то нас мигом посадят в колодки или чего похуже. Работа в шахте, конечно, гораздо тяжелее, но за нее тебя не повесят.

Пока Хэтти складывает пинтовые бутылки с самогоном в корзину, выложенную мхом, я сажусь на корточки и принимаюсь вымешивать брагу. Когда та немного остывает, я переливаю ее в глубокое ведро, а Хэтти добавляет дрожжей. Я ставлю брагу под навес, чтобы забродила. Сегодня Хэтти перегонкой не занимается, поскольку не хочет рисковать: боится, что дымок привлечет внимание, если туман рассеется. Местные миротворцы смотрят сквозь пальцы на винокурню Хэтти и лавочку в Котле, старом угольном складе, который служит нам черным рынком, но она боится, что нас заметят из планолета их сослуживцы из Капитолия, пролетающие низко над лесом. Таскать бутылки сегодня тоже не придется, так что я приступаю к рубке дров на неделю. Пополнив запасы, я спрашиваю, нужно ли еще что-нибудь сделать, и Хэтти лишь качает головой.

Хэтти расположила меня к себе тем, что иногда расщедривается на чаевые. Получку она отдает сразу моей матери, а мне потихоньку сует какую-нибудь мелочь. Пригоршню дробленого зерна я отношу Ленор Дав для ее гусей, пакетик дрожжей обмениваю на что-нибудь полезное в Котле, а сегодня получил целую пинту самогона для себя лично! Она улыбается щербатой улыбкой и говорит:

– С днем рождения, Хеймитч. Полагаю, раз ты достаточно взрослый, чтобы его гнать, то и выпить можешь.

Я невольно соглашаюсь, хотя и не пью. Бутылка пригодится – ее можно легко продать или даже подарить дядюшке Ленор Дав, Кларку Кармину, чтобы задобрить. Вроде бы сын прачки – существо безобидное, но мы, Эбернети, в свое время были известными бунтарями, и, вероятно, от нас до сих пор веет мятежом, ароматом в равной степени пугающим и соблазнительным. После смерти моего отца пошли слухи, что пожар произошел не случайно. Некоторые говорили, что он погиб из-за диверсии на шахте, другие утверждали, что капитолийские хозяева месторождения специально ликвидировали его бригаду как шайку смутьянов. Так что, возможно, проблема в моей родне. Миротворцев Кларк Кармин особо не жалует, но он и не из тех, кто рвется с цепи. Или ему просто не нравится, что племяшка водится с бутлегером, хотя работа у меня стабильная. В общем, независимо от причин, от него редко дождешься чего-нибудь, кроме сдержанного кивка. Однажды он заявил Ленор Дав, что такие, как я, умирают молодыми, что вряд ли можно считать хорошей рекомендацией.

Я порывисто обнимаю Хэтти, и она вскрикивает.

– Перестань! Все еще крутишь с той девчонкой?

– Еще как! – отвечаю я со смехом.

– Вот к ней и ступай. Сегодня ты мне не нужен.

Хэтти отсыпает мне пригоршню дробленой кукурузы и машет, мол, иди. Я ссыпаю зерно в карман и срываюсь с места, пока она не передумала и не лишила меня лучшего подарка: возможности побыть с моей девушкой. Знаю, следовало бы вернуться домой и натаскать воды, но мысли о поцелуях не дают мне покоя. Все-таки у меня день рождения, и в кои-то веки бачок может обождать.

Пока я бегу по лесу, туман понемногу рассеивается. Большинство жителей восхищаются красотой Луговины, однако Ленор Дав называет ее прибежищем приговоренных, ведь там можно спрятаться от миротворцев. Ей присущ мрачный взгляд на некоторые вещи… Впрочем, чего еще ожидать от той, кого назвали в честь мертвой девушки? Точнее, половину имени она получила в честь мертвой девушки Ленор из старинного стихотворения, а вторую – в честь оттенка серого, о чем я узнал в день нашей первой встречи.

Это случилось осенью после того, как мне исполнилось десять и я впервые пролез под забором, огораживающим наш дистрикт. Прежде меня удерживал страх перед законом и хищниками, пусть их и мало. В конце концов меня уломал мой друг Бердок, сказав, что ходит в лес постоянно и никого там нет, да еще яблок можно набрать, если умеешь лазать по деревьям. Лазать я умел, яблоки любил. К тому же он был младше, и мне не хотелось выставить себя трусишкой.

– А такое слыхал? – спросил Бердок, когда мы углубились в лес.

Он склонил голову набок и запел своим замечательным голосом – высоким и приятным, как у взрослой женщины, только более чистым, без всяких там переливов. Все замерло, и тут сойки-пересмешницы принялись за ним повторять. Я знал, что они подражают другим птицам, но никогда не слышал, как они поют для человека. Здорово впечатляет! И тут на голову Бердока упало яблоко, оборвав пение.

– Кто тут раскудахтался перед моими птицами? – спросил девчачий голос.

А вот и она, футах в двадцати над землей, растянулась на ветке, словно у себя дома. Кривые косички, грязные босые ноги, грызет яблоко, в руке книга в матерчатом переплете.

Бердок покачал головой и засмеялся.

– Привет, кузина. Разве тебе можно ходить сюда в одиночку? Лично мне нет.

– Значит, я тебя не видела.

– Я тебя тоже. Брось нам яблочек, ладно?

В ответ она встала на ветку и принялась подпрыгивать, осыпая нас градом яблок.

– Погоди, у меня есть мешок! – Бердок убежал.

Девчонка спустилась по веткам и спрыгнула на землю. Прямой кузиной Бердоку Эвердину она не приходилась, просто со стороны его матери у них были какие-то дальние родственные связи. Я видел ее раньше в школе, – немного застенчивая, вспомнилось мне, – однако даже не разговаривал с ней. Она тоже не спешила со мной общаться, просто стояла и смотрела, пока я сам не нарушил молчание.

– Хеймитч.

– Ленор Дав.

– Как птица?

– Нет. Как цвет.

Голова у меня пошла кругом, и с тех пор Ленор Дав так и продолжает сводить меня с ума. Вскоре она встретила меня в школе, открыла потрепанный словарь и ткнула пальцем: «Цвет голубиный. Теплый оттенок серого с легким лиловатым или розоватым отливом». Ее цвет, ее птица, ее имя.

И я стал за ней наблюдать, замечая все больше деталей. Под выцветшим комбинезоном и рубашкой скрывались пятна цвета: то голубой платочек из кармана выглянет, то мелькнет малиновая ленточка, пришитая внутри рукава. С заданием в классе она справлялась быстро, а потом сидела и смотрела в окно, не привлекая к себе внимания. Я заметил, что ее пальцы двигаются, словно нажимая на невидимые клавиши, играют музыку к песням. Туфелька соскальзывала, и ножка в чулке бесшумно притопывала по деревянному полу. Музыка была у нее в крови, как и у ее дядюшек. И в то же время она казалась иной. Ее меньше интересовали приятные мелодии, скорее манили опасные слова. Такие, что ведут к бунтарским выходкам. Такие, за которые ее дважды арестовывали. Тогда ей было всего двенадцать, и ее отпустили. Теперь все может закончиться иначе.

Дойдя до Луговины, я пролезаю под забором и останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и полюбоваться на Ленор Дав, сидящую на любимом камне. На солнце ее волосы отсвечивают рыжим. Она склоняется над старинным аккордеоном, выжимая из старых мехов серенаду для дюжины гусей, щиплющих траву, и поет голосом мягким и западающим в душу, словно лунный свет.

Повесят мужчину и высекут женщину,
Что гуся с общинного луга крадут,
Но гуляет на воле худший злодей,
Что крадет общинный луг у гусей.

Слышать, как она поет, – особое удовольствие, ведь на публике Ленор Дав этого не делает никогда. Оба ее дяди скорее музыканты, чем певцы, поэтому они просто играют, а пение оставляют публике, если той угодно. В любом случае Ленор Дав так нравится больше. Она слишком нервничает, если приходится петь перед публикой. У нее ком в горле встает.

Кларк Кармин и второй дядя, Тэм Янтарь, растят Ленор Дав с тех пор, как ее мать умерла родами, а загадочного отца никто не видел. По крови они не родня – у нее фамилия Бэйрд. Заботливые дядюшки заключили сделку с мэром, в чьем доме стоит единственное на весь Дистрикт-12 пианино: Ленор Дав может практиковаться на нем сколько угодно, если будет играть во время званых ужинов и других посиделок. Так и вижу ее в выцветшем зеленом платье, волосы убраны назад и подвязаны ленточкой цвета слоновой кости, губы накрашены оранжевым. Когда ее семья выступает в Дистрикте-12 за деньги, она использует инструмент, на котором играет сейчас, – Ленор Дав называет его своим музыкальным ящиком.

Закон карает суровой рукой,
Если чужое берем мы с тобой,
Зато дозволено лордам и леди
Красть наши общинные земли.

Дядюшки ей точно не позволят играть такую песню в доме мэра. Да и нигде в Дистрикте-12 не разрешат. Велика опасность, что люди узнают мотив и поднимется дебош. Слишком она дерзкая. Надо сказать, тут я согласен с Кларком Кармином и Тэмом Янтарем. Зачем нарываться? Неприятности и сами приходят, без всякого приглашения.

Беднякам несчастным спасения нет,
Если тайно замыслят нарушить закон.
Но покорно приходится им наблюдать
За теми, кто замыслил закон принять.

Я оглядываю Луговину. Место здесь уединенное, и все же глаза – повсюду. И к ним обычно прилагаются уши.

Решетка мужчину иль женщину ждет,
Что гуся с общинного луга крадет,
Но негде им будет гусей выпасать,
Если луг обратно не отобрать.

Ленор Дав мне объяснила, что раньше общинными землями могли пользоваться все жители. Иногда миротворцы выгоняют ее с гусями без всяких причин. Как она говорит, это лишь ложка дегтя в целой реке несправедливости. Мне за нее очень тревожно, а ведь я – Эбернети!

Гуси шипят, возвещая о моем появлении. Ленор Дав была первой, кого они увидели, вылупившись из яйца, и они не признают никого, кроме нее. Раз уж я сегодня принес кукурузу, то меня терпят. Бросаю зерно подальше, чтобы отвлечь неусыпную охрану, и целую свою любимую. И еще раз. И еще. Она целует меня в ответ.

– С днем рождения! – восклицает Ленор Дав, когда мы переводим дух. – Не ждала тебя, пока все не кончится.

Она про Жатву, но я не хочу об этом говорить.

– Хэтти отпустила пораньше. И дала мне кое-что – подарок в честь праздничка.

Я достаю бутылку.

– Легко продать, особенно сегодня, – кивает Ленор Дав, ведь сегодня напьется почти весь дистрикт. – Четверо ребят… Жатва ударит по многим семьям.

Похоже, нам придется об этом поговорить.

– Все обойдется, – говорю я без всякой убежденности.

– Ты ведь и сам в это не веришь, правда?

– Может, и не верю, но стараюсь. Неважно, во что я верю, – Жатва пройдет в любом случае. Это так же неизбежно, как и то, что завтра взойдет солнце.

Ленор Дав хмурится.

– Не обязательно. Нельзя рассчитывать, что некое событие произойдет завтра лишь потому, что оно случилось вчера. Ошибочная логика!

– Разве? – удивляюсь я. – Вообще-то так люди и планируют свою жизнь.

– Отчасти из-за этого все наши беды. Мы думаем, что нечто неизбежно, и не верим, что перемены возможны.

– Пожалуй, но я и правда не могу представить, что завтра солнце не взойдет.

Она обдумывает ответ, между ее бровями собирается складка.

– Можешь представить, что солнце всходит в мире, где нет Жатвы?

– Только не в мой день рождения. Так было всегда, сколько себя помню.

Пытаюсь отвлечь ее поцелуем, но Ленор Дав полна решимости и готова объяснять дальше.

– Нет, послушай, – говорит она серьезно. – Задумайся! Ты говоришь: «Сегодня мой день рождения и Жатва. Значит, каждый год на мой день рождения будет Жатва». Откуда тебе это знать? Я имею в виду, что пятьдесят лет назад никакой Жатвы не было и в помине. Назови хоть одну причину, почему она должна происходить лишь потому, что сегодня твой день рождения!

Даже странно, что девушка, которая на людях держится тихо, наедине со мной способна разразиться такой бурной речью. Ленор Дав всегда объясняет очень терпеливо, без всякой снисходительности, но, возможно, она слишком умная для меня. Конечно, приятно думать о мире, где нет Жатвы, однако я в такое не верю. Мощь Капитолия слишком велика.

– Я и не говорил, что это происходит лишь потому, что сегодня мой день рождения! Я говорил… Не помню! Извини, запутался.

Ее лицо вытягивается.

– И ты меня извини. Сегодня твой день рождения, а я тут болтаю бог знает о чем! – Ленор Дав роется в кармане и протягивает мне маленький серебристо-серый сверток, перевязанный ленточкой того же зеленого в крапинку цвета, что и ее глаза. – Поздравляю! Подарок изготовил Тэм Янтарь, но я торговала яйцами, чтобы купить металл, и помогала ему с эскизом.

Тэм Янтарь не только мастерски играет на мандолине, он еще и лучший кузнец в Дистрикте-12 – большой спец и по всяким новинкам, и по запчастям для старых механизмов. У Бердока есть дюжина наконечников для стрел, которые ему дороже золотых; некоторые жители побогаче носят украшения из золота и серебра, переплавленные из семейных реликвий и выкованные Тэмом заново. Даже не представляю, что именно он мог сделать для меня, но ленточку развязываю с нетерпением.

Я не сразу понимаю, что именно упало мне в руку. Это тонкая полоска металла в форме буквы «С». Сжав изогнутую спинку, я разглядываю красочных животных, изображенных на концах полукруга: змеиная голова шипит на клюв птицы с длинной шеей. Раскрываю ладонь и вижу, что глянцевые чешуйки и перья устремляются навстречу друг другу, сливаются и уже не разобрать, где кто. Над головами существ приделаны два колечка. Наверное, для цепочки.

– Красивое, – говорю я, – его носят или просто любуются?

– Знаешь, я люблю красивые вещицы, от которых есть польза, – загадочно отвечает Ленор Дав, предоставляя мне самому догадаться.

Я верчу подарок в руках, затем вновь сжимаю букву «С», на этот раз закрыв пальцами головы змеи и птицы. И тогда понимаю, что мне досталось. Гладкий стальной край служит не только для красоты!

– Это огниво, – заключаю я.

– Конечно! Только кремень не нужен – сгодится любой сверкающий камушек вроде кварца.

Дома у нас есть старое, полустертое огниво, которое досталось нам от семьи матери. Оно невзрачное и тупое. Долгими зимними вечерами ма заставляла меня упражняться, пока я не научился разжигать огонь сам, чтобы не тратить деньги на спички. Сэкономил – все равно что заработал.

Я провожу пальцем по изящно выкованной птичьей шейке.

– Не хотелось бы его повредить.

– Пользуйся им смело! – Ленор Дав касается змеиной головки, потом птичьей. – Сломать эту парочку не просто. Выживать они умеют.

– Подарок – огонь! – Я целую ее долго и нежно. – Люблю, огнем горю!

Выражение «Люблю, огнем горю» мы с Ленор Дав позаимствовали у наших музыкантов. Обычно оно заставляет ее улыбнуться, но сегодня она серьезна как никогда.

– Я тоже.

Мы целуемся, и вдруг я чувствую вкус соли. Так, понятно.

– Послушай, все хорошо! – убеждаю я свою девушку. – С нами ничего не случится. – Она кивает, но слезы продолжают капать. – Ленор Дав, мы переживем сегодняшний день, как и в прошлом году, как в позапрошлом, и потом забудем, словно страшный сон.

– Не забудем, – с горечью возражает она. – И никто в Двенадцатом не забудет. Капитолий сделает все, чтобы Голодные игры навсегда запечатлелись в нашем мозгу. – Она похлопывает по бутылке. – Пожалуй, Хэтти занимается нужным делом: помогает людям забывать.

– Ленор Дав. – Кларк Кармин не кричит, однако его зычный голос разносится по всей округе. Он стоит на краю луга, сунув руки в карманы залатанного комбинезона.

– Иду, – отвечает она, утирая глаза.

Кларк Кармин не комментирует ее расстроенный вид, лишь бросает на меня обвиняющий взгляд и отворачивается. Пока у нас с Ленор Дав не закрутилось всерьез, он не обращал на меня особого внимания.

Теперь же все, что я делаю, его не устраивает. Однажды я сказал Ленор Дав, что ее дядя, похоже, просто ненавидит любовь. Тогда-то она и поведала мне, что он уже лет тридцать встречается с одним парнем из города, который меняет разбитые стекла. Им приходится держать все в тайне, ведь за такие отношения могут выгнать с работы и даже арестовать. Казалось бы, Кларк Кармин должен сочувствовать нашей любви – лично я бы так и сделал в его случае, – однако похоже, он считает, что Ленор Дав заслуживает лучшего.

Ее ужасно расстраивает, что мы не ладим, поэтому я говорю лишь:

– Знаешь, он мне определенно нравится. – Ленор Дав хохочет, с дурным настроением покончено. – Могу зайти после. Дома есть кое-какие дела, но к трем должен управиться. Сходим с тобой в лес, хорошо?

– Сходим, – соглашается она, подкрепляя свое обещание поцелуем.

Вернувшись домой, я обливаюсь холодной водой из ведра, надеваю брюки, в которых па женился, и рубашку, которую ма сшила из носовых платков, купленных в капитолийском магазине, где отовариваются шахтеры. На Жатву положено приходить нарядно одетым или хотя бы пытаться выглядеть опрятно. Заявишься в обносках – миротворцы тебя изобьют или арестуют родителей за неуважение к погибшим на войне капитолийцам. И плевать, что у нас тоже много кто погиб тогда.

Ма дарит мне подарки: годичный запас нижнего белья, пошитого из мешков из-под капитолийской муки, и новенький карманный нож, заставив пообещать, что я не буду играть с ребятами ни в ножички, ни в любые другие дурацкие игры с ножом. Сид вручает мне кусок кремня, завернутый в обрывок коричневой бумаги, и говорит:

– Нашел на грунтовке возле базы миротворцев. Ленор Дав сказала, что он тебе понадобится.

Достаю свое огниво и решаю опробовать. Искры высекаются только так! И хотя ма не в восторге от Ленор Дав, учитывая, что та отвлекает меня от домашних обязанностей, огниво явно ей понравилось: она продевает через металлические колечки кожаный шнурок и надевает его мне на шею.

– Ужасно красивое огниво, – говорит Сид, с легкой завистью трогая птицу.

– Хочешь, научу тебя им пользоваться сегодня вечером? – предлагаю я.

Предложение заняться взрослым делом вместе с обещанием, что я никуда сегодня не денусь, заставляет его просиять.

– Правда?

– Конечно! – Ерошу ему волосы, и кудряшки разлетаются в разные стороны.

– Хорош! – Сид смеется и отбивает мою руку. – Ну вот, теперь снова причесываться!

– Поспеши! – велю я.

Братишка убегает, а я прячу огниво под рубашку. Я еще не готов показать его миру, тем более в день Жатвы.

Время пока есть, и я отправляюсь в город на промысел. Воздух стал тяжелым и неподвижным – надвигается гроза. При виде площади, увешанной плакатами и кишащей вооруженными до зубов миротворцами в белой форме, у меня сводит живот. В последнее время раскручивают тему «Нет мира», и лозунги обрушиваются на меня со всех сторон. «НЕТ МИРА – НЕТ ХЛЕБА! НЕТ МИРА – НЕТ БЕЗОПАСНОСТИ!» и, разумеется, «НЕТ МИРОТВОРЦЕВ – НЕТ МИРА! НЕТ КАПИТОЛИЯ – НЕТ МИРА!». На временной сцене перед Домом Правосудия висит огромный плакат с лицом президента Сноу и надписью: «МИРОТВОРЕЦ № 1 В ПАНЕМЕ».

В конце площади регистрируют участников Жатвы. Пока очередь невелика, я решаю отметиться. Женщина избегает смотреть мне в глаза. Очевидно, она все еще способна испытывать стыд. Или же ей просто плевать.

В окне аптеки виднеется флаг Панема, и это ужасно бесит. И все же именно здесь можно получить за самогон самую лучшую цену. Захожу, в нос бьет резкий запах химикатов. С ним контрастирует слабый сладкий аромат, который исходит от пучка цветущей ромашки лекарственной, стоящей в банке на прилавке. Скоро из нее сделают чай или микстуру. Насколько я знаю, ромашку собрал в лесу Бердок. Помимо охоты, он решил заняться еще и сбором лекарственных трав.

Аптека пуста, не считая моей одноклассницы Астрид Марч, которая расставляет крошечные пузырьки на полке за стойкой. Волосы заплетены в длинную светлую косу, но из-за жары и влажности отдельные прядки выбились наружу и теперь обрамляют ее прекрасное лицо легкими завитками. Астрид – первая красавица в городе, да еще богачка по стандартам Дистрикта-12. Раньше я ставил ей это в вину, но однажды ночью она в одиночку отправилась в Шлак лечить женщину, которую выпороли за то, что перечила миротворцу. Принесла какое-то снадобье, приготовленное собственноручно, и ушла, даже не заикнувшись о деньгах. С тех пор именно к ней люди обращаются за помощью, если их родные попадают под кнут. Думаю, у Астрид куда больше здравого смысла, чем считают ее чванливые городские друзья. Кроме того, Бердок сходит по ней с ума, так что я стараюсь обращаться с ней поласковее, хотя у моего друга шансов не больше, чем у сойки-пересмешницы с лебедем. Городские девушки не выходят замуж за парней из Шлака, разве только в исключительных случаях.

– Привет. Сгодится для чего-нибудь? – Я выставляю на стойку бутылку с самогоном. – Для сиропа от кашля, к примеру?

– Думаю, да. – Астрид платит щедро и добавляет веточку ромашки. – Возьми! Говорят, приносит удачу.

Я вставляю стебелек в петличку.

– Кто говорит? Бердок?

Она чуть краснеет. Уж не ошибся ли я насчет его шансов?

– Может, и он. Не помню.

– Удача нам всем сегодня не помешает. – Я выразительно смотрю на флаг в окне.

Астрид понижает голос:

– Мы не хотели его вешать. Миротворцы заставили.

Иначе что? Арестовали бы все семейство Марч? Разгромили магазинчик? Закрыли навсегда? Мне неловко, что раньше я их осуждал.

– Значит, пришлось. – Киваю на ромашку. – Тоже приколи себе куда-нибудь, ладно?

Она грустно улыбается и кивает.

Вхожу в соседнюю дверь кондитерской Доннеров и покупаю бумажный мешочек с разноцветными мармеладками – Ленор Дав их обожает, – чтобы полакомиться после Жатвы. Она называет их радужными конфетками и клянется, что чувствует каждый вкус по отдельности, хотя все они одинаковые. Мерили Доннер, моя одноклассница, обслуживает меня в накрахмаленном розовом платье и таких же ленточках в белокурых волосах. Сестричек Доннер за неряшливый вид точно не арестуют. К счастью, Астрид платит наличными, потому что Доннеры не принимают чеки, которыми платят шахтерам. По сути, их принимают лишь в капитолийском магазине; впрочем, чеки берут многие торговцы в городе, да и с моей ма тоже порой расплачиваются ими за стирку.

Выйдя наружу, я улыбаюсь, разглядывая красивые конфетные обертки и думая о том, как встречусь с Ленор Дав в лесу. И вдруг вижу, что пора. На огромных экранах по бокам сцены развевается флаг в честь начала Голодных игр. Пятьдесят с лишним лет назад дистрикты восстали против гнета Капитолия и устроили в Панеме кровавую гражданскую войну. Мы проиграли, и в качестве наказания каждое четвертое июля в каждом из дистриктов выбирают двух трибутов, девушку и юношу в возрасте от двенадцати до восемнадцати, чтобы те сражались на арене не на жизнь, а на смерть. Последний оставшийся на ногах получает корону победителя.

Жатва – это церемония, где выбирают участников Голодных игр. Две площадки для юношей и для девушек огорожены оранжевыми веревками. По традиции в первом ряду стоят двенадцатилетки, потом те, кто постарше, и так до последнего ряда, где находятся восемнадцатилетние. Посещение обязательно для всех жителей дистрикта, но ма держит Сида дома буквально до последней минуты, поэтому я даже не ищу их взглядом. Ленор Дав тоже не видать. Я направляюсь туда, где выстроились юноши от четырнадцати до шестнадцати, и прикидываю свои шансы.

Сегодня в шаре, откуда тянут жребий, двадцать листков с моим именем. Каждый участник автоматически получает по одному каждый год, но у меня три добавочных, поскольку я всегда беру по три тессеры, чтобы кормить себя и свою семью. Ежемесячно за тессеру выдают жестянку масла и мешок муки с надписью «Любезно предоставлено Капитолием», которые нужно забирать у Дома Правосудия. В обмен на продукты приходится лишний раз вписывать в Жатву свое имя. Вписывания никуда не деваются, а, наоборот, накапливаются. По четыре листка в течение пяти лет – так у меня и получилось двадцать. Хуже того, поскольку в этом году состоится вторая Квартальная Бойня в честь пятидесятилетия Голодных игр, каждый дистрикт обязан отправить в два раза больше детей. Для меня это все равно что сорок листков с моим именем в обычный год. И такой расклад мне совсем не нравится!

1.Английское слово dove обозначает и название птицы (голубь), и название цвета (голубиный). – (Здесь и далее прим. перев.)