О Ване и пуТане

© Татьяна Окоменюк, 2023

ISBN 978-5-0059-7739-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О Ване и пуТане

Роман

Посвящается пережившим лихие девяностые.

Ваня

Говорят, из проституток получаются хорошие жены. Вполне возможно. Только Ване Фишеру не приходилось слышать ни от одного знакомого холостяка о желании того жениться на путане. Да и сам Ваня не грезил этим даже в горячке. Ну, как можно представить родственникам женщину, которую пользовал кто ни попадя? Вот у кого есть в кармане пятьдесят евро, тот и пользовал. Позорняк же!

Как-то появился у Вани в бумажнике свободный полтинник, и направил он свои стопы в ближайший пуф, благо, в Гамбурге последних – как на собаке блох. Сходил он туда и на всю жизнь проклял жриц этой небогоугодной профессии, даром, что она в Германии не только легализована, но и стоит в списке, предлагаемом биржей труда безработным дамам. Дожили…

Так вот, подъехал Ваня на крутой «Хонде» к проститутскому пристанищу, слез с «моцика» и двинул секс-обслуживаться. Хорош был в этот день чертовски: в пудовых десантных ботинках на босу ногу, шортах, сшитых бабулей из казахстанского флага – голубые такие, на заднице – солнце золотое c тридцатью двумя лучами, а на месте лампасов – косы из национального казахского орнамента. Патриот, одним словом. На дистрофическом торсе – футболка с надписью: «Салам землякам!». Тоже впечатляет. Чтоб не думала местная немчура, что она тут самая крутая. Покруче видали.

Прошелся Ваня перед неоново-красными витринами «выставки-продажи», за которыми восседали девицы нетяжелого поведения. Не просто восседали, а соблазнительно изгибались, как мартовские кошечки. Арбузная грудь одной из них настолько впечатлила Ивана, что, выдохнув: «Ептыть твою…», парень замер перед девицей, как кролик перед удавом. Та восприняла его реакцию однозначно и, открыв окно, велела ему нажать на кнопку с именем «Криста». Сам себе удивляясь, Иван повиновался.

Путанка выплыла навстречу клиенту, втянула его за шиворот внутрь помещения и понесла «добычу» в свою комнатушку. Да и что там было нести? Мелкий Ваня весил килограммов шестьдесят вместе с пудовыми бутсами и мотоциклетным шлемом.

В рабочей спаленке Кристы начинающий фраер¹ достал из заднего кармана шорт помятый полтинник и, сосредоточенно его разглаживая, выпалил скороговоркой: «Сначала минет, потом – классика». Кивнув головой, Криста выхватила из рук клиента купюру и куда-то ее унесла.

С минетом проблем не было, а вот с классикой… Когда Ваня поинтересовался вторым актом, то услышал, что сие стоит еще столько же, ибо за четвертак можно только с зеркалом секс поиметь, да и то, не особо приглядываясь.

Тут герр Фишер осерчал не на шутку: стал ногами топать, слюной брызгать и орать, что совести у шлюх нет совсем – деньги дерут немалые, а чудеса Камасутры продемонстрировать им в лом.

Оскалившись лошадиной улыбкой, Криста объяснила клиенту, что на Камасутру – отдельный ценник, ведь заплатил Ваня только за минет. Вот он, его четвертак, у нее в кармане. Пока препирались, вышло время обслуживания, и «ночная бабочка» стала подталкивать Ванюшу к выходу. Тот «пошел в отказную»: уселся на пол, требуя продолжения «банкета». Жрица любви скандалить не стала, чай в приличном заведении трудится, не на рынке каком-нибудь. Вышла из комнаты и вернулась в компании вышибалы – шестипудового качка со стенобитным рылом.

Взглянув на клиента, тот пробасил по-русски:

– Хорош цирк гонять, клоун! Тормозишь производственный процесс. С вещами на выход!

Ваня забился в конвульсиях: «Обманули! Обокрали! Не уйду, пока не вернете мне деньги!». Вышибала развел руками размером с совковые лопаты, сгреб ими земляка-скандалиста и понес его к выходу. В объятиях вышибалы Ваня брыкался, кусался, обзывал пуф сборищем фашистов, измывающихся над иностранцами. Не помогло. Его тушка при всем честном народе была выброшена на тротуар. Туда же приземлился и новенький мотоциклетный шлем Ивана.

Кроме физического насилия, герр Фишер претерпел и моральный ущерб: выскочившая за порог хозяйка заведения на всю улицу проорала, что клиент только тогда – король², когда он ведет себя по-королевски. А таким проходимцам, как Ваня, за недостойное поведение объявляется хаусфербот³.

С тех пор затаил он горькую обиду на девушек нетяжелого поведения, но о позоре своем никому не рассказал. Родственники точно не поймут, а приятели просто засмеют. Скажут, что он, Ванька, как тот пионер из анекдота, который на заработанные в колхозе деньги покупает проституток, а затем отпускает их на волю. Или такой неудачник, что даже, позвонив в службу «Секс по телефону», обязательно услышит в ответ: «Позвоните завтра, я сегодня охрипла».

Короче, решил Ванюша навсегда отказаться от продажного секса и стал по выходным посещать дискотеки в поисках непродажного. А как же без него? Вон и в «Шпигеле» на днях писали, что люди, которые часто целуются, живут на пять лет дольше. Так чем он, Ваня, хуже этих средних? Он лучше! Правда, в том же «Шпигеле» парень вычитал, что женщины, которые не продаются, стоят очень дорого. Так он готов. Подарки там, цветы, рестораны, культурная программа – все, что положено. Иван не социальщик какой-нибудь, а целый страховой агент. Дело за малым: найти объект, достойный его рыцарской любви. Чтобы умненькой была, не шибко жадной, красивой (это само собой) и главное, чтоб невысокая – метра полтора, в крайнем случае, метр шестьдесят. Девушек, чей рост переваливал за эту планку, Иван презрительно называл палками для размешивания дерьма. Однажды в детстве он видел, как их сосед, дед Авдей, чистил в огороде деревянный нужник, размешивая длинным шестом хлорку, высыпанную в выгребную яму. С тех пор высокие девчонки ассоциировались у него именно с этой мешалкой и вызывали стойкое отторжение.

Найти подругу, которая бы соответствовала всем вышеперечисленным критериям, было делом весьма непростым, но Фишер не унывал. Он достал из кожаной служебной папки свой еженедельник, нашел там ближайшую субботу и в графе «Мероприятия» решительно записал: «Завести подружку». Потом почесал ручкой за ухом и, вставив между написанными словами птичку, надписал над ней: слово «классную». На том и успокоился.

Таня

Гомельчанку Таню Рыбку жизнь не баловала с самого детства. Отец ушел из семьи еще в восемьдесят восьмом, когда ей было семь лет, а братишке едва исполнился годик. Когда мама была беременна Олежкой, ее скосил вирусный грипп, что в последствии привело к врожденному пороку сердца у плода. Грудной братишка страдал сильной одышкой, плохо сосал и не прибавлял в весе. Он часто простуживался и плакал по ночам. Разбуженный ребенком отец, орал на мать: «Заткни ему глотку, а то я сейчас встану и сам заткну. Хрен тут выспишься перед рейсом!». Мать испуганно прижимала к себе грудника, унося его укачивать в коридор. Не помогало. Олежка ревел ночи напролет. Врачи разводили руками: «Что же вы хотите, мамаша, у младенца – осложнения высокого дефекта межжелудочковой перегородки. Такие дети обычно погибают в течение первых двух лет жизни. Молитесь!». Мама молилась, молилась и Таня. А отец просто «смылился» из дому. Вначале на «спокойные ночевки» к бабе Клаве, а потом вообще завербовался на Север и пропал с концами.

Первые полгода присылал открытки: «Как только устроюсь… Вот заработаю… Люблю, куплю и полетим». Никто никуда не полетел. Больше Танька отца не видела.

Спустя несколько лет, во время очередного визита к бабке, она заметила, как та вдруг волчком метнулась в спальню и перевернула лицом вниз стоящую на тумбочке фотографию. Когда старушка вышла на минутку к соседке, Таня подлетела к тумбочке и впилась взглядом в портрет, обрамленный в пушистую рамку из оленьей кожи. На нем был бородатый, сильно полысевший отец в обнимку с какой-то теткой. Между ними – малец лет пяти, сильно смахивающий на Олежку. Внизу подпись: «Привет с Севера!».

А бабка клялась, что пропал ее сын, сгинул среди белых снегов. Ну, завел себе новую бабу и свежего отпрыска – дело житейское. Но ведь и старым-то жрать охота: столько лет с хлеба на воду перебиваются. Вот скот! Дурацкая фамилия Рыбка – единственное, что отец оставил им в наследство. Мол, выплывайте как знаете. А как тут выплывешь: мама из-за малого не может выйти на работу, берет на дом заказы, шьет по ночам, а на лекарства, витамины и полноценное питание все равно не хватает.

Справедливости ради, стоит отметить, что отец категорически противился рождению сына. Он с самого начала доказывал матери, что глупо плодить «чернобыльских уродов», что это – непосильное бремя, которое он не хочет взваливать на свой горб. Мать же говорила, что один ребенок – это эгоист, а в будущем – сирота, которой и прислониться-то будет не к кому. Что наследник определенно родится здоровеньким, красивым, похожим на отца. Тот только рукой махнул: «Нет ума – считай калека!», а через несколько месяцев Ольга Адамовна слегла с тяжелейшей формой гриппа. С тех пор их семейная жизнь поделилась надвое: до беды и после.

В девяносто шестом году Олежке потребовалось санаторно-курортное лечение. Таня отправилась к бабке и попросила у нее телефон отца. Та, осеняя лоб крестным знамением, запричитала, что знать не знает и ведать не ведает, где носит ее непутевого сына. Небось, давно уже среди живых-то не числится. Услышав в ответ: «Не ври, баб Клава. Я знаю, что вы общаетесь», побежала за валокордином и упала в постель «умирать». Танька собралась было уходить, но вдруг увидела в коридоре, рядом с телефоном и висящим на суровой нитке химическим карандашом, надпись, сделанную прямо на синей облупленной панели. Кривым бабкиным почерком наискось был нацарапан длинный номер с российским кодом. Недолго думая, она переписала его в блокнот. Вечером, когда мать ушла к клиентке на примерку, уселась на пол и решительно набрала незнакомый номер.

Трубку взял отец, чей характерный голос с хрипотцой нельзя было спутать ни с каким другим. Без лишних сантиментов Таня изложила ситуацию и попросила выслать денег на лечение брата. После неловкой паузы, длившейся целую вечность, Рыбка-отец произнес: «Вы, девушка, не туда попали». Что ж, видать, и впрямь, не туда. Больше она родителю не докучала.

Так и жили. Не просто скромно – скудно. После выпускного Таня никуда поступать не стала, а отправилась на почту, где с восьмого класса подрабатывала курьером. Зная ее семейную ситуацию, девушке подкинули еще и полставки уборщицы. Мама, по-прежнему, шелестела выкройками и бегала по клиенткам. Ее зрение резко упало. К производственному процессу пришлось подключаться дочери. После работы она до трех ночи строчила на машинке сметанные родительницей выкройки.

Вскоре Ольга Адамовна стала жаловаться на головокружение, быструю утомляемость, онемение конечностей. Танька взяла мать за руку и отвела к врачу. Приговор был страшным: зоб, язва двенадцатиперстной кишки и сахарный диабет. Доктор говорил быстро и много, сыпал цифрами и медицинскими терминами, но до сознания растерянной девчонки дошли лишь отдельные словосочетания: «специальное питание», «специальная обувь», «дорогие лекарства», «никаких перегрузок», «избегать стрессов», «хорошо бы в санаторий»… Вот только о группе инвалидности – ни слова. Когда Ольга Адамовна попыталась поднять этот вопрос, эскулап нервно затараторил: «Что вы, женщина, у нас полстраны больны. Так что же всех в инвалиды записать? А кто тогда будет работать? Создавать, так сказать, совокупный продукт. В нашем с вами возрасте надо радоваться, что еще на своих двоих ходим и мимо горшка не промахиваемся». «В каком это „нашем возрасте“? – подумала Таня. – Матери еще и сорока нет, а доктору уже под шестьдесят. Издевается, что ли?».

Домой возвращались молча, не проронив ни слова. Перепуганному Олегу ничего не рассказали, но он не мог не заметить изменений семейного уклада и совсем сдал: у паренька резко снизилась двигательная активность, стали развиваться различные расстройства. Обследование показало предсердно-желудочковую блокаду. На школе был поставлен большой жирный крест. Учителя приходили на дом и, намекая на дополнительное вознаграждение, имитировали учебный процесс. Доктора советовали собирать деньги на операцию в Германии: «Если не хотите потерять пацана, везите его к немцам. Эти могут вытянуть, а у нас, сами понимаете… В общем, ищите спонсора».

Вечером, захлебываясь в рыданиях, Таня рассказала о беде своей напарнице тете Нюре. Та, отставив в сторону швабру, вытерла влажные руки о синий сатиновый халат и погладила девушку по голове: «Бедная ты моя Рыбка».

– Теть Нюр, а спонсоров где находят? – поинтересовалась Таня. – Мне врачиха сказала, что для девушки с моей внешностью это не проблема.

– Горюшко ты мое, – вздохнула та, – да она тебе на проституцию намекала. Переспишь с нужным мужиком, он тебе деньжат и подкинет. Только много-то спать придется, и не с одним – сумма нужна огромная.

Какое-то время Таня, молча, сопела. Затем встрепенулась:

– А как их находят, ну… тех, с кем следует переспать?

Женщина горько улыбнулась.

– Да с нашей-то голи перекатной нечего взять, кроме анализа… Сами шнырят голодным взглядом, кто б их подкормил, подпоил и в чистую постельку уложил, – сплюнула она на свежевымытый пол. – Раз уж решилась на это дело, искать надо чужеземца. Дай объявление в газету: требуется, мол, состоятельный иностранец для культурного времяпровождения. Напиши, что молодая, красивая, с волосами и глазами русалки… То, что обычно пишут в таких случаях… Возьми вон газету из верхней пачки, посмотри, как наши голодные девки себя рекламируют.

Таня развернула толстый еженедельник «Рандеву по пятницам», нашла в рубрике знакомств раздел «Она ищет Его», пробежала глазами пару абзацев и согнулась от хохота:

– Ой, умру сейчас! Теть Нюр, вы только послушайте: «…мне двадцать четыре года, рост 160, вес 80, но это поправимо. Не будете перекармливать — похудею, будете кормить тортами — потолстею… За границей однажды была, а замужем нет… Обычная девушка. Моей дочке шесть лет… В паспорте записана белоруской, хотя мама еврейка… В принципе, выехать могу по еврейской линии, но хочу путем замужества…».

Помещение подсобки огласил смех: хриплый – тети Нюры и звонкий – Таньки.

– «Я – РУССКАЯ девушка, с РУСОЙ косой, глазами цвета васильков, что растут в РУССКОМ поле, стройная, как РУССКАЯ березка, мягкая душой, как хлеб, испеченный в РУССКОЙ печи, сладкая, как ягода-малина из РУССКОГО леса, горячая, как РУССКАЯ баня, дурманящая, как РУССКАЯ водка, преданная, как РУССКАЯ борзая, жду тебя, о, чужестранец!!!». Ха- ха- ха!

– Ой, девка, погоди, не читай пока, я в туалет сбегаю, а то подштанники сейчас обмочу! – и тетя Нюра понеслась в сортир.

Возвратившись, удобно устроилась на подоконнике и, подперев подбородок шваброй, дала отмашку: «Продолжай!».

– «Здравствуй, американский незнакомец! Двадцатилетняя фигуристая жемчужина ищет себе достойную оправу… Жгучая брюнетка, но белоруска. Без национальных предрассудков. Моя основная мечта — жить за границей. Если вы меня полюбите, начну учить английский…».

Очередная волна хохота ударила по стенам, с одной из которых слетел «Христианский календарь».

– А вот еще один шедевр: «Кудесница леса Олеся (молодая, привлекательная, умная и …бедная), живущая на опушке и ведущая счёт годам по кукушке, мечтает познакомиться с мужчиной, обладающим противоположными качествами…».

– Стоять! – тетя Нюра ударила шваброй о пол. – Вот он, девка, нужный тебе текст. Ну-ка быстро спроворь такое же!

Таня нахмурилась:

– Теть Нюр, да они же все сумасшедшие! Не буду я давать никаких объявлений. Ни за что не буду!

***

Не прошло и трех дней, как на пятнадцатой странице «Рандеву по пятницам» появилось Танино объявление: «Скромная симпатичная восемнадцатилетняя девушка ищет состоятельного зарубежного покровителя». Прошла неделя: ни звонков, ни писем. Рыбка через десять дней повторила попытку – результат тот же. То ли все зарубежные покровители враз покинули территорию Беларуси, то ли их там никогда и не было.

К концу месяца проклюнулся какой-то тип отечественного производства, назначивший Таньке встречу в Пионерском скверике. Парень специфической наружности, с толстой короткой шеей и мощными плечами, от которых его джинсовая куртка трещала по швам, буквально раздевал девушку взглядом. Отсканировав все ее параметры, изрек:

– Ты какой иностранный язык в школе учила?

– Не-мец-кий, – протянула Таня удивленно.

– Шпрехаешь, значит? А оценка по дойчу какая в аттестате?

– Высший балл. А что?

– Пристрою тебя, коза, в приличный гамбургский бордельчик, – потер руки Алесь. – Это тебе не дешевый провинциальный притон, где берут двадцатник с сексуально озабоченного рыла. Там ты быстро капусты нарубишь и домой вернешься королевой: на классной тачке с прицепом полным шмотья и техники, с баблом на отдельную квартиру. А то, глядишь, за фрица выскочишь и всю жизнь будешь, как сыр в масле, кататься, поминая дядьку Алеся незлым тихим словом.

В Танькиных глазах отразился животный ужас.

– Как бордельчик? Я спонсора ищу… Здесь, дома…

Алесь расхохотался, аж слезы из глаз брызнули:

– Кого ты ищешь? Спонсора? Га-га-га! Хочет на елку залезть и задницу не поцарапать!

Он смачно сплюнул, и его харчок повис на стенке урны, стоящей в трех метрах от скамейки.

– Гы-гы-гы, гляди, какой я снайпер! – снова заржал Алесь, показывая черным ногтем на плевок, – Ой, повезло тебе, дуре, что на меня нарвалась. Рука у меня легкая – уже не одну в хорошие руки пристроил.

И, почесав бритый загривок, поднял вверх свою татуированную клешню.

– По петухам, что ли?

Таня спрятала руки за спину.

– Нет. Вы не поняли. Я не из этих…

Алесь изумленно посмотрел на девушку:

– А из каковских, позвольте полюбопытствовать? Случайно, не из Свято-Рождество-Богородичного женского монастыря? Ха-ха-ха…

Девушка молчала, опустив глаза на вытертые носки своих виды видавших сапожек.

– Не из этих она… Все вы – одной задницы ягодицы, – оскалился Алесь, ковыряя спичкой в ухе.

Краска ударила Таньке в лицо. Она вскочила на ноги.

– Мне пора идти. В общем, не могу я… Извините.

Алесь снова расхохотался, хлопая себя ладонями по ляжкам:

– Нет, это пипец полный! Я весь валяюсь. Да ты знаешь, овца, сколько мокрощелок стоит в очереди на это место? До Гамбурга раком не переставить, – сплюнул Алесь на асфальт. – Сначала выеживаетесь, а когда у меня остаются вакансии только в юго-восточную Азию, начинаете выть: «Алесь, миленький, помоги попасть в Европу!».

– У меня даже паспорта заграничного нет…, – ухватилась Таня за железный, по ее мнению, аргумент.

– Паспорт сделаем в темпе вальса. Визу шпокнем. Дорогу оплатим. Поселим, трудоустроим. Все – в кредит. Будешь должна мне две с половиной… – пошарил он взглядом по Танькиной фигурке, – нет, три с половиной тысячи евро. Отдавать будешь частями в каждый мой приезд. Впитала?

– Нет… из… извините, – прошептала Рыбка, прижимая к себе сумку, из которой торчали хлебный батон, длинный кривой огурец, бутылка кефира и треугольный пакет с молоком.

Алесь криво усмехнулся и, оторвав от сигаретной пачки кусочек картона, черкнул на нем свой телефон.

– На случай, если передумаешь. Трудиться в Гамбурге – это тебе… не шубу в трусы заправлять… га-га- га…

Танька отрицательно замотала головой.

– Колхоз – дело добровольное, – подвел итог собеседования «кадровик».

Ваня

В Германию Фишеры, тогда еще Зуевы, перебрались из Казахстана, когда Ване cтукнуло семнадцать с половиной, аккурат перед службой в армии. Решимость в принятии столь непростого решения Зуевым придали ужасы, регулярно транслируемые по телевидению: дедовщина, самострелы, побеги солдатиков из части и прочие прелести постсоветского бытия. Впрочем, армия была не единственной, а одной из многих причин, по которой они засобирались на землю предков матери семейства Фриды Карловны, урожденной Фишер.

Несмотря на многодетность, Зуевы не бедствовали. Вкалывая в приусадебном хозяйстве до седьмого пота, они нажили «Жигуленка», собственный дом, бегающую по двору живность. Семья была крепкой и трудолюбивой. Федор, отец семейства, отработав смену на кирпичном заводе, до сумерек возился то на крыше свинарника, то на утеплении крольчатника, то на чистке курятника, а в выходные стоял на базаре в кожаном фартуке, сбывая землякам свою «флору и фауну». Фрида занималась детьми и хозяйством. Уже с шести утра в доме вовсю пахло вкуснятиной. Ближе к обеду она с младшими, Юркой и Лешкой, перебиралась в цветник или на бахчу, считавшуюся самой образцовой в поселке. Зуевы умудрялись собирать за сезон до четырехсот здоровенных арбузов и дынь. Ваня с детства наблюдал, как мать большими листьями прикрывает на грядках бахчевые, чтобы те не сгорели на солнце. Позже делает ямку, опускает туда арбуз и тщательно камуфлирует его зеленью, дабы тот спокойно дозревал, не соблазняя своими глянцевыми боками вороватых соседских ребятишек.

Обязанностью Ирки, младшей Ваниной сестры, было кормление кроликов, кур и уток. Коровой занималась мать Фриды, бабушка Альма. Подоив Зорьку, она ехала на утреннем автобусе в райцентр, ходила там по подъездам и громко кричала: «Молочко свежайшее! Только что из-под Буренки. Налетай, народ!», и тот налетал. Несмотря на дороговизну, ее продукцию брали с удовольствием, ибо качество молока было несравнимо выше, чем у магазинного, пять раз разведенного водой.

Старшие пацаны, Ванька, Женька и Пашка, после занятий помогали отцу столярничать и торговать на базаре областного центра, где цены были вдвое выше, чем у них в районе. В общем, все Зуевы были при деле.

В начале девяностых родственники матери стали потихоньку уезжать в Германию. Ома⁴ Альма настояла на том, чтобы документами занялись и они. Взбрыкнувшему было зятю сказала строго: «Ты, Федька, не бузи! Молодой ишшо слюной на меня брызгать. Посмотри вон, как казахи аксакалов своих почитают и молчат, когда те учат их уму-разуму. Так вот, документы мы подадим, а покуда вызов придет, будет видно, ехать нам или нет. Не спорю, мы не бедствуем, но кто знает, как жизнь повернется. Вон Майеры сказывали, что казахи у них в поселке уже покрикивают на улицах: «Русские и немцы – вон к себе на родину!», и бандитье, прикинувшись милицией, к нашим в дома стучится, чтобы вынести нажитое непосильным трудом. Знают, нелюди, что немцы редко бедствуют.

В общем, бумагами я сама займусь, такой шанс упускать нельзя. Не хочу, чтобы младшенькая моя всю жизнь в земле рылась, как крот. Да и внукам своим подобной судьбы не желаю. А ты, Федя, оставайся, раз такой патриот. Поймешь потом, что к старшим стоило прислушаться, да поздно будет».

Бабка, как в воду глядела. Вскоре, действительно, началось. Сначала закрыли кирпичный завод. Еще недавно его продукция была нарасхват: грузовики сутками стояли в очереди у заводских ворот, и вот он, кормилец семьи Федора, объявлен нерентабельным и разграблен. Остались от «Кирпичика» лишь пустые глазницы окон да обветшалый транспарант над проходной: «Халык пен партия биртутас!».

Соседний цементно-шиферный тоже уничтожили, растянув по ночам все заводское оборудование. На фермах зарплату стали выдавать шифером, снятым с крыш тех же ферм – пятьдесят штук на нос. Хочешь – на хлеб его намазывай, хочешь – надевай на голову, хочешь – продавай. Одним словом, арак пак жок, концерт аяк талды⁵.

Железнодорожная станция с Владимиром Ильичем, стоящим на облупленном постаменте, превратилась в стихийный рынок. Там, куда показывал отбитой гипсовой культей вождь мирового пролетариата, ежедневно топтались бывшие гегемоны, пытаясь обменять на деньги свою «месячную зарплату». Одни трясли шапками-ушанками, другие стучали перед носом у пассажиров фарфоровыми чашками, а, пьяный в хлам, кум Зуевых Яков, сидя внутри самого настоящего гроба, наяривал на гармошке частушки с припевом: «Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы» и время от времени выкрикивал козлиным фальцетом: «Господа-товарищи! Налетайте на качественную тару для своей тушки!». Он, работник коммунального хозяйства, как и все, получал зарплату собственной продукцией – гробами и уже всех знакомых завалил ими на три смерти вперед. Стояли гробики у кого в сарае, у кого в гараже, у кого в кладовке. Одни складировали в них инструменты, другие хранили банки с консервацией, у третьих там жили кошки с котятами. Сам же Яков в гробу ночевал, когда явившись под утро «на кочерге», боялся получить скалкой от своей супруги Эмки.

Все как-то разом рухнуло, в том числе и школа, где учились юные Зуевы. На ремонт учебного заведения денег не было, и она завалилась прямо на головы находившихся там детей. Сначала занятия проходили в общественной бане, потом в детском саду, а затем и вообще прекратились. Ваньке-выпускнику ради аттестата зрелости, пришлось ездить в райцентр. Остальные же учились дома, постигая прелести заочного образования.

Наконец Зуевы получили разрешение на въезд в Германию. Не раздумывая ни секунды, приступили к сборам. Активнее всех собирался Федор. Он в списке отъезжантов был единственным «левым пассажиром». Все остальные, включая отпрысков, в документах числились истинными арийцами, дай бог здоровья предусмотрительной бабе Альме. Именно она настояла на этой записи в паспортах старшеньких, невзирая на возмущенные вопли зятя: «Вы бы, мама, уже за одними воротами и отчества им переписали на Альмовичей, нашим курам на смех!». «Надо будет, перепишем, – припечатала бабка. – Не посмотрим на твоих кур-хохотушек».

Бабкино пророчество сбылось. В Германии всех Зуевых, включая Федора, и в самом деле, переписали на Фишеров. К тому же, поменяли имена детям: Юрка стал Юргеном, Ирка – Ирмой, Лешка – Алексом, Пашка – Паулем, Женька – Ойгеном. И только Ванька, отказался быть Йоханом, категорически не пожелав «сливаться с местностью».

«Пусть все знают, что я – русский и этим горжусь», – заявил он местному чиновнику. В подтверждение своей позиции, парень купил на блошином рынке две футболки с надписью: «100% RUSAK», которые таскал по очереди. Мать с бабкой не одобряли его «выстебона», ибо русаком он был лишь наполовину, причем, как утверждала Альма, на худшую.

Но через полгода Иван опроверг мнение бабули, начав зарабатывать неплохие деньги. Пока все его родичи горбатились на заводских конвейерах, он трудился страховым агентом. Будучи занудным и назойливым, парень привел под знамена своей страховой компании весь род Фишеров с их многочисленными знакомыми. Затем добрался и до приятелей знакомых. Если уж кто попадался на пути цепкого Ивана, то неминуемо был застрахован. Прямо, как в анекдоте: «Умирает неверующий страховой агент. Обеспокоенные родственники вызывают священника, чтобы тот убедил его хотя бы напоследок спасти свою грешную душу. Святой отец входит к умирающему. Его ждут час, два, три. Наконец дверь открывается, и на пороге появляется сияющий от счастья служитель культа. Все возбужденно к нему подскакивают:

– Неужели удалось, святой отец?

– Что? Да нет! Зато я очень выгодно застраховал свою жизнь!».

Так вот, Иван Фишер был именно таким специалистом. У него легче было застраховаться, чем объяснить, почему ты этого не желаешь. Отсюда и заработки, дающие возможность смотреть на «рабов» и «лохов» сверху вниз.

Со временем Ваня стал важным, как вельможа. Продав «Хонду», купил в кредит новенькую БМВуху, выбросил на помойку все свои семейные трусы и майки, заменив их благородным бельем фирмы «BOSS», начал пить правильный английский чай, а не «это говно из «Альди». Завел себе новую кожаную папку, лайковую куртку, туфли фирмы «Ллойд» и стал учить свое «отставшее от поезда» семейство «правде жизни». А чего ж не поучить, если сам преуспел?

Вот только в личной жизни Ивану не везло. В сравнении со своими братьями, удавшимися и ростом, и лицом, он совершенно не пользовался успехом у противоположного пола. Тем не менее, подвыпив однажды, Ванюшка пообещал родне, что в течение этого календарного года решит семейный вопрос, возьмет в банке кредит и начнет строительство собственного дома. А слов на ветер он не бросает, потому как парень серьезный.