Kitabı oxu: «Пъе Левиндт»

"Этот мир закончится в тебе ещё до того, как закончится дедлайн. А потом редактор позвонит и скажет: «Где текст?» И ты поймёшь, что ты не свободен. Ты – процесс. Ты – система, работающая на инерции. И ты всегда будешь продолжать писать. Потому что истина одна: пипл хавает не гениальность, а стабильность. А стабильность – это просто муть. Ну, или «Муть»."

Левиндт Пъе

Глава 1: Премодерация

Когда Пъе Левиндт получил от "ЛитПресс" письмо с заголовком "Ваш текст отправлен на доработку", он даже не удивился. Он открыл вложение и увидел документ, густо испещрённый красными пометками. У каждой стояло одно и то же слово: "Осуждаю."

– Осуждаю! Осуждаю! Осуждаю! Пъе, обдумывая правки, вспоминает, как во времена ковида наблюдал за стримами на Twitch. Там малолетки, случайно сказав что-то запрещённое, моментально выкрикивали: "Осуждаю." Теперь он чувствует себя точно так же, сидя над своей рукописью.

– А если я просто начну каждую страницу с фразы "осуждаю"? – ворчит он, обращаясь к экрану ноутбука. – Может, тогда редакторы будут довольны? Или мне писать это в заголовке?

"Осуждают не текст, а меня," – подумал он. Но тут же зазвонил телефон, и на экране высветился незнакомый номер.

– Здравствуйте, это Алексей, ваш модератор, – пробубнил голос на том конце провода. – Я звоню из… хм… из швейцарского пансиона.

– Из пансиона? – Пъе нахмурился, крутя в руках сигарету. – Сильно занят, да?

– Очень. Это пансион для пациентов с… ну, с особенностями, – голос модератора дрогнул. – Отчим определил меня сюда для лечения. Но я всё равно работаю!

– Как трогательно, – процедил Пъе. – Ну, расскажите, что там с моим текстом?

Модератор глубоко вздохнул:

– Понимаете, согласно новым правилам, у вас слишком много упоминаний… этих… лесных даров.

– Мухоморов? – уточнил Пъе.

– Осуждаю! – выкрикнул модератор. – Простите, это профессиональная привычка. Да, их. И ещё вы написали "гриб с красной шляпкой". Это недопустимо.

– Но это же просто описание! – выдохнул Пъе, ощущая, как внутри всё закипает.

– Видите ли, – начал модератор с интонацией профессионального обиженного, – мы заменили "гриб" на "обобщённые лесные формы".

– "Обобщённые лесные формы"? – Пъе прищурился, словно эти слова ослепили его. – Вы серьёзно?

– Это стандарт, – прошептал модератор. – И ещё одна правка: в вашей сцене, где герой смотрит на мухоморы… осуждаю… то есть, извините, на "лесные формы", надо убрать слово "вдохновение".

– Почему? – спросил Пъе, хотя уже догадывался, что ответ не понравится.

– Потому что… – модератор замялся, – связь между этими вещами может быть неправильно истолкована. Лучше напишите, что герой испытывает… хм… "размышления о природе бытия".

– Размышления о природе… – Пъе откинулся на спинку стула, закрыл глаза и тихо простонал. – И вам не смешно?

– Мне? – удивился модератор. – Простите, я здесь лечусь, у меня биполярное расстройство. Но я очень серьёзно отношусь к работе.

– А это вы мне рассказали ради сочувствия? – спросил Пъе, чувствуя, как раздражение перерастает в бессилие.

– Не только, – честно ответил модератор. – Просто иногда я вижу сны, в которых грибы… осуждаю… они заполняют всё пространство. И когда я начинаю осуждать их, они смеются. Это… тяжело.

На секунду повисло молчание.

– Слушайте, Алексей, – наконец сказал Пъе. – А вы сами-то хоть одну мою книгу читали?

– Нет, но у меня очень много ваших правок, – с гордостью произнёс модератор. – Я знаю, как они выглядят.

"Вот он, символ современной литературы," подумал Пъе, глядя в окно на море. "Человек, который знает мои тексты только по правкам."

Модератор добавил неуверенно:

– Знаете, а мне кажется, вы гениальны. Вы так глубоко описываете лесные формы.

Пъе почувствовал, как его бровь дёрнулась.

– Лесные формы, говорите… Осуждаю! – выкрикнул он, и на том конце телефона раздалось испуганное:

– Простите, пожалуйста!

"Я превращаюсь в одного из них," – мелькнула у Пъе мысль, и он торопливо положил трубку.

Пъе Левиндт опять засел за ноутбук, тарабаня по клавишам, как будто пытался обогнать самого себя. Он наклонился ближе к экрану, глаза бегали по строчкам, а губы беззвучно шевелились. Он думал о человеческом уме, но всякий раз, как ему удавалось сформулировать хоть одну более-менее глубокую мысль, в голове вспыхивал сигнал тревоги: "Осуди это!"

"Человеческий ум сегодня подвергается трём главным воздействиям: психотропному страху, модерации и бесконечным опросникам удовлетворённости," – набирал он, но тут же останавливался и со вздохом добавлял:

"Осуждаю."

Он попробовал снова:

"Когда человек, по доброй воле съев гриб мудрости, долго слушает редакторов, корреспондентов и модераторов, у него возникает желание самому стать редактором, корреспондентом и модератором своей жизни."

И опять:

"Осуждаю."

Пъе снял очки, посмотрел в окно на мокрые банановые листья, по которым хлестал проливной дождь, и опять застучал пальцами по клавиатуре:

«Если на Западе боятся оскорбить меньшинства, то у нас меньшинства сидящие в Госдуме и отменяют меньшинства, находящиеся в плебсе. Логика проста: если кто-то ниже по социальной лестнице, его существование оскорбляет сам факт наличия лестницы.

Российская отмена – это не просто инструмент власти. Это стиль жизни, способ мышления, при котором отменяют всех сразу, включая тех, кто даже не знал, что может быть отменён. Здесь каждый виноват по умолчанию. Как говорил один известный российский модератор:

"Идеальный текст – это пустая страница, но даже её придётся осудить за пассивную агрессию."»

– Оh my dear blooming heck!!! Я забыл, что «меньшинство» у нас тоже попадает по отмену, – Осуждаю!!!

Ему опять бесконечно звонили. То редактор "ЭХЧМО" с насмешливо-извиняющимся тоном:

– Пъе, знаешь, по новым законам РФ любое упоминание веществ, стимулирующих мозговую активность, должно быть либо удалено, либо осуждено.

То корректор, шёпотом, будто это была военная тайна:

– Вы, конечно, гений, но мы вынуждены заменить слово "мухомор" на "этнический гриб". Осуждаете?

И наконец, модератор "ЛитПресс", голосом настолько скучным, что Пъе чувствовал, как его муза умирает прямо на месте:

– У нас искусственный интеллект нашёл 73 потенциальных нарушения в вашем тексте. Можете добавить ещё 50 осуждений, чтобы перестраховаться?

Пъе устал.

Он поднял голову от ноутбука, оглядел комнату и вдруг закричал в окно, обращаясь к невидимым небесам:

– О Творче, и плеяда ангелов! Я осуждаю всё это! Верьте мне! Я осуждаю себя, редакторов, корректоров, модераторов, даже клавиатуру, на которой я печатаю. Вот что я осуждаю – все это торжество абсурда!

Глава 2 : Пъе

Пъе Левиндт родился в Москве, в семье типичных представителей столичной интеллигенции: отец был преподавателем марксистской эстетики в одном из вузов, а мать – сотрудницей библиотеки, которая всегда знала, как заменить слово "дефицит" на "временные затруднения".

Имя своё он получил благодаря причудливому вкусу отца. Тот обожал комедию дель арте и с детства был заворожён образом Пьеро. Но назвать сына этим именем прямо не решился – не хотел, чтобы мальчика дразнили. А ещё тогда была мода на короткие, странные имена, вроде, Бо, Ли, Ти, Эя, или Че.

– Пусть будет Пъе, – решил отец. – Эстетично, коротко и с намёком на глубокую драму.

Мать пожала плечами. Её это имя не впечатлило, но спорить она не стала.

Уже в детстве стало понятно, что Пъе – ребёнок непростой. Он был вдумчивым, немного замкнутым, но всегда знал, как обратить на себя внимание, если хотел.

В школе его уважали учителя и тихо ненавидели одноклассники. Он никогда не бегал с толпой за футбольным мячом, зато мог устроить трёхчасовую дискуссию с учителем литературы о том, почему Обломов вовсе не ленив, а протестует против бессмысленного труда.

Когда ему было десять, он победил в своём первом литературном конкурсе. Ещё тогда он понял, что лучше всего умеет писать тексты, которые заставляют людей чувствовать, что они вдруг стали умнее, чем были минуту назад.

К шестнадцати годам Пъе уже твёрдо знал, что он умен, даже чересчур. И это было его проклятием.

Женщины появлялись в его жизни часто, но с самого начала что-то в них его отталкивало. Они были слишком предсказуемы, слишком наигранны.

Пъе научился безошибочно распознавать манипуляции. Один взгляд, один жест – и он уже понимал, что перед ним: очередная охотница на жертву романтических романов, пытающаяся вызвать у него чувство вины, или королева истерик, проверяющая границы его терпения.

– Удивительно, – говорил он однажды своему другу, – насколько примитивны эти игры. Как будто они думают, что я не вижу, что за всем этим кроется банальная скука.

Он не ненавидел женщин. Но он и не мог принять их такими, какими они были в его жизни: зеркалами, которые пытались отразить его собственную значимость.

Это отчуждение сформировало в нём особую мизантропическую грань: он начал замечать за каждым человеком попытку "воспользоваться" им. И это только усилило его внутреннюю изоляцию и его литературные акценты.

К двадцати годам Пъе уже понял, что писать – это его единственная отдушина. Он нашёл небольшую работу в редакции журнала "Эзотерика и индустрия", где вёл колонку о "механизмах сознания".

Его тексты пользовались успехом. Люди писали письма в редакцию, поражённые тем, как Пъе умело смешивал научные термины, философию и тонкую иронию.

Но его всегда угнетало одно:

"Читают не ради смысла. Читают, чтобы почувствовать себя лучше других, как будто прочитать – это уже понять."

Эта мысль стала одной из главных в его первых литературных опытах. Он хотел создать тексты, которые не только восхищали, но и выводили читателя из зоны комфорта, заставляли задуматься о собственной глупости.

Это было началом его писательского пути. Пъе Левиндт – человек, который оттолкнул мир, чтобы понять его.

Глава 3: Сумо-тошный локдаун

Пъе знал, что этот момент наступит. Ещё когда первые слухи о новом вирусе полетели из Китая, он почувствовал всем своим существом: сейчас время действовать. Пока другие смеялись над мемами про летучих мышей, он молча собрал рюкзак, купил билет и исчез.

Остров Сумо оказался местом, где люди жили так, будто никакого 2020 года в мире вообще не существовало. Вся цивилизация сводилась к удалённым бунгало, магазину с кокосовым молоком и прокатной точке, где за 10 долларов можно было арендовать мопед, который глох каждые десять минут.

Бунгало Пъе стояло на отшибе, среди пальм и звуков дикой природы. Здесь был тощий сигнал Wi-Fi, и была старая антенна, улавливающая телевизионные сигналы. Именно так он и узнал, что мир погружается в локдаун: по экрану пробежала строка новостей.

"Китай захвачен Covid-19."

Он выключил телевизор, откинулся на деревянное кресло и подумал: "Вот это и есть идеальная симуляция. Глобальный страх и полное отсутствие смысла."

Следующие недели он ездил на мопеде в единственный магазин, покупал еду и подолгу сидел на пляже, глядя на горизонт. В голове всё ещё роились обрывки мыслей, но они казались слишком абсурдными даже для его романов.

Однажды он сказал себе:

– Может, я осуждаю не модерацию. Может, я осуждаю сам факт того, что пытаюсь осуждать.

И, усмехнувшись, записал это в свой блокнот.

Снимая двухэтажное бунгало, укрытое джунглями, Левиндт жил уединённо, выходя только за продуктами да на пляж. Он не носил маску, а только бандану и очки Ray Bam, потому что был уверен: на острове, где русская речь звучала реже, чем гимны дельфинов, его никто не узнает.

Но он недооценил своё собственное проклятие – славу.

Всё началось с того, что в продуктовом магазине он заметил двух девушек. Одна из них смотрела на него слишком долго, прежде чем отвлечься на бананы. Вторая, глядя на Пъе, шепнула что-то первой.

– Это он? – услышал он едва различимый шёпот.

Пъе напрягся.

В следующие несколько дней он замечал, что за ним кто-то ходит. Однажды, выйдя на пляж подышать воздухом, он заметил, что его снимают на телефон из-за пальмы.

– Чёрт, – пробормотал он.

Шёпот становился громче. Люди, жившие на острове во время локдауна, начали узнавать его. Русскоязычные туристы, застрявшие на Сумо, шептались:

– Это он.

– Да нет, не может быть.

– Ну посмотри: шляпа, очки, походка. Это точно Пъе!

– Скидывай в «сториз»!!

Он пытался делать вид, что ничего не замечает. Но, как это часто бывает, игнорирование только подогревает интерес.

Через несколько дней всё стало совсем плохо. Кто-то выложил в Инстаграм:

"На Сумо застрял сам Пъе Левиндт! Можете себе представить? Вот он, гений, сидит в продуктовом магазине, выбирает лапшу!"

После этого его бунгало начали брать приступом.

Кто-то стучал в дверь с криками:

– Пъе! Мы ваши фанаты! Откройте! Мы хотим фото!

Другие стояли у окна, подсвечивая его комнату телефонами.

– Это он! Точно он!

Третьи начали выкрикивать:

– Скажите, будет ли следующая книга "Трансмудизма"? Мы просто жить не можем без неё!

Когда он попытался не реагировать, фанаты начали писать ему в соцсети:

"Мы знаем, что вы здесь. Почему молчите? Вам что, сложно ответить?"

– Это ад, – прошептал Пъе, стоя у окна. – Просто ад.

Поняв, что если он не сбежит, то эти люди разнесут его бунгало, Пъе принял отчаянное решение.

Надев очки и шляпу, он собрал в рюкзак самое необходимое – ноутбук, деньги и коробку крошеных хреноцибинов – и открыл окно.

– Это идиотизм, – сказал он сам себе, но выбора не было.

Он выбрался через окно и побежал в сторону джунглей. Ветки хлестали его по лицу, ноги вязли в песке, но он бежал, чувствуя, как за спиной раздаются голоса.

– Эй, он убегает!

Достигнув другой стороны острова, он нашёл местного рыбака, который за приличную сумму согласился переправить его на соседний, ещё более безлюдный остров.

Покидая Сумо, он оглянулся на силуэт острова, освещённый луной, и пробормотал:

– Никогда. Больше никогда.

Через несколько недель, измотанный и всё ещё параноидально озирающийся на каждом шагу, Пъе оказался в предгорье Гималаев, на севере Индии.

Он нашёл маленький отель, заброшенный почти полностью из-за пандемии, и предложил владельцу сумму, чтобы снять все комнаты.

– Никого. «Никаких соседей», —сказал он строго.

Хозяин, немолодой индус с мудрыми глазами, долго смотрел на Пъе, будто пытаясь понять, что за странный человек перед ним, но в итоге согласился.

Теперь Пъе жил здесь, уверенный, что никто не найдёт его в этой глуши.

"Это не Сумо," – думал он, заваривая чай в скромной кухне. "Здесь меня никто не узнает. Здесь я наконец могу быть просто собой."

Он смотрел в окно на горы, которые поднимались за горизонтом, как молчаливые свидетели всех его бед, и впервые за долгое время чувствовал, что хотя бы частично укрылся от мира.