Kitabı oxu: «Полеты наяву или во сне. Детектив», səhifə 2
– Кажется, я – пищит Руфина Дмитриевна – я приходила пожелать ей доброго утра, и она попросила меня открыть их.
– Вы помните, во сколько это было?
– Нет, откуда? Я не смотрела на часы.
У этой самой Руфины Дмитриевны какие-то странные, коровьей преданности, глаза, а я, глядя на нее, думаю, что эта сорокалетняя женщина делает в доме своей тетки вместе со своей матерью. А вообще, интересная ситуация – все члены семьи грызутся, как волки, но живут почему-то вместе. Почему? Все это кажется мне странным. Ну да – клановость, огромная двухуровневая квартира, но разве в их возрасте не важна прежде всего самостоятельность? Хотя бы потому, что разве им не надоела лютая грызня одной из сестер с женой брата? А может быть, Генриетту все это забавляло? Ну, чем может развлечься женщина в ее положении? Только сталкивая друг с другом своих родственников.
– Аполлинария Александровна – обращаюсь я к средней сестре, она кажется мне наиболее адекватной из всех – скажите, ваша мама вообще не выходила из дома?
– Нет – отвечает та – после смерти папы мама очень сильно замкнулась в себе, а потом пришла эта болезнь… Все, кто надо, приходили к ней сами – личный врач, нотариус… Иногда навещали друзья – те, что остались живы… И друзья отца тоже…
– Она не лечилась?
– Нет. Предпочла, по ее словам, естественный ход событий…
– Вы обмолвились, когда ездили с нами, что у вас всех была традиция – приходить к ней утром и вечером и желать доброго утра и спокойной ночи, верно? А это было как-то упорядочено или каждый мог прийти, когда захочет?
– Мама была прагматиком и не терпела бардака. Мы ходили по графику, по старшинству… Последним, конечно, шел мой сын Филарет, в семь тридцать утра. После чего уходил в школу.
– А в этот день было также?
– Да – подал голос Филарет – но мне надо было к третьему уроку, а в связи с этими событиями я вообще отпросился. Бабушка все-таки.
Да ладно! Так бывает?! Ничего себе, бабуля порядки установила на своей территории! То есть свита приходила вызвать свое восхищение и уважение королеве-матери! Вот я не сомневаюсь, что старуха была противнее некуда. Хотя… О покойных либо хорошо, либо никак…
– То есть я правильно понимаю, что вы, Филарет, видели бабушку последним сегодня?
– Да ну вас – говорит он, с подозрением глядя на меня – откуда я знаю? Может, к ней кто еще приходил поговорить после меня? У нее вечно кто-нибудь толкался, особенно Луша и тетя Лампа, все секретничали о чем-то.
– И ниче мы не секретничали! – подает голос его сестра – бабуля прикольная была!
– Ага, прикольная! – кивает Филарет – еще скажи, что все это не из-за той броши, которую ты так мечтала выпросить у бабки! Потому и терлась около нее!
– Филя! – возмущенно тянет его отец, Иннокентий Савельевич – как так можно! Лушенька – чистая девочка, а ты про какую-то брошь!
– Так, хватит! – кажется, мое терпение кончается – потом разберемся, кто тут чист, как первая мартовская капель, а кто нет! Аполлинария Александровна, скажите пожалуйста, ваша мать принимала снотворное?
– Очень редко. На ночь, когда не могла уснуть. Прописал ей его лечащий врач.
– А она таблетки принимала под чьим-то контролем или сама?
– Обычно она пила лекарства в то время, когда я приходила пожелать ей доброго утра – подала голос невзрачная невысокая женщина, полная противоположность статной Генриетте, ее сестра Манефа.
– Вы видели, что она принимала? Сможете показать нам эти лекарства в ее аптечке?
– Да, смогу.
– Хорошо. Вот завтра первая и придете ко мне вместе со своей дочерью. Постановление я выпишу.
Нет, все… Оставаться здесь больше нельзя. Надо ехать в комитет, ждать результатов исследований и принимать эту чудную семейку по одному или по двое. Находиться с ними со всеми одновременно просто невозможно!
Я спускаюсь вниз вместе с Климом, он любезно предлагает мне отвезти меня до дома, тем более время уже семь вечера. Опера соберут все улики, а основные заключения экспертов наверняка будут готовы только завтра. Звоню Дане.
– Дань, слушай, мне нужна к завтрашнему дню вся информация по родной сестре погибшей – Манефе Аверьяновне Грачевской и по ее дочери Руфине Дмитриевне Грачевской. И еще мне нужна вся информация по самой погибшей. Конечно, кроме того, что она до пятидесяти пяти лет занималась балетом – это я и сама знаю. До сорока она танцевала, а потом занималась педагогической деятельностью. Кстати, ее ценили. И еще – выясни, пожалуйста, не было ли в ее карьере роли Офелии.
– Достану все, что смогу! – обещает он.
Дома меня встречает Рус, который готовит что-то на плите, попутно наслаждаясь бутылкой безалкогольного пива. Достаю тоже самое из холодильника, плюхаюсь на кухонный диванчик и мрачно спрашиваю:
– И что? Во сколько вылез ремонт машины?
– Да не так и дорого. Удивляет меня все же другое – я не думал, что женюсь на женщине, на которую даже с неба падают трупы, извини за такие неправильные, может быть, слова.
– Рус, ты всерьез думаешь, что я предполагала подобный исход?
– Конечно нет, дорогая, но в следующий раз если увидишь что-то подобное, пожалуйста, постарайся сделать так, чтобы это рухнуло не на капот твоей машины – смеется он.
– Скажи спасибо, что она вообще мне не на голову упала, а то лишился бы жены!
Я рассказываю Руслану о том, что наша жертва – бывшая легендарная знаменитость, артистка балета. Он свистит от удивления.
– Так может у нее того, замкнуло, и она решила, что и дальше может скакать, аки лань… Ну и.. Вышла с лоджии… Офелию сплясать!
– Да ну тебя! – смеюсь я – Рус, как можно? Это же мертвый человек!
– Марго, с нашей деятельностью мы становимся злыми и ироничными по вопросам, касающимися смерти.
На следующее утро я первым делом иду к Дане. Он уже на работе, но только-только надел свой белый халат и устроился за компьютером.
– Даня, есть что-нибудь для меня?
– Да, но не слишком что-то особенное. По Манефе информация будет позже… Кстати, ты не выяснила, чего у них у всех имена, как у фиг знает кого?
– Даня, ты вовсе дурачок? Я так и должна была у них спросить – почему вас звать не Таня-Маня-Ваня, а Генриетта, да Аполлинария?!
– Ну, не так конечно – пожимает он плечом – ладно, смотри. На одежде старухи нет никаких следов ДНК и потожировых. Кто-то работал в перчатках, вопрос в том, куда потом эти перчатки дел.
– Погоди… Ты хочешь сказать…
– Да, перчатки остались где-то в доме – он делает протестующий жест – не волнуйся, я уже отправил оперов изъять все, что в доме может быть похожим на перчатки – на них должны остаться ворсинки с одежды жертвы, ну и, соответственно, потожировые преступника.
– Блин, как я сама не подумала об этом. Он сто раз мог их уже выкинуть.
– Вряд ли. Только если в окно, но оперативники и там все осмотрят. Соответственно, сама понимаешь, на инвалидной коляске тоже нет никаких следов. Скорее всего, это перчатки из какой-то гладкой ткани… Но вот что меня удивляет – зачем преступник выкинул коляску? Ты не задумывалась?
– Нет, а что в этом такого?
– Ну, Марго! Посмотри чуть дальше своего носа! Ну, выкинул он Генриетту, но коляску-то зачем? Если бы оставил ее – мог еще надеяться на то, что мы решим, что это самоубийство – перелезла через бортик, у балерин сильные руки, и сиганула. Но коляска говорит уже о другом. Тот, кто ее убил, был очень на нее зол, понимаешь? Он словно стирал из жизни ее и ее инвалидность. С этим своим недугом она кому-то надоела настолько, что человек решил от нее избавиться. Инвалиды, Марго, капризны по большей части, а я совсем не сомневаюсь, что такая, как Генриетта, могла довести до белого каления самого спокойного человека. Дальше… показания Руфины о том, что она последняя открывала створки лоджии, подтверждаются – ее отпечатки пальцев находятся на ручках в том месте, где обычно все касаются, когда открывают, поверх остальных. То есть она пришла, открыла створки…
– И скинула родную тетку вниз? – говорю я – не, Дань, она точно не сможет. Не так физически развита… А вот внучка, дочь Аполлинарии – вполне. Она занимается тяжелым видом спорта – толкает ядро.
– Что? – удивляется Даня – да уж, не женщина, мечта… Всю жизнь мечтал посмотреть такую не по телеку, а в натуре…
– Ты что, интересуешься соревнованиями по толканию ядра?
Нашу беседу прерывает Роб. Он входит в лабораторию с таким видом, что мы понимаем – он пришел не просто так. Следом, такие же решительные и напряженные, входят шеф и Клим.
– Ребята! – торжественно заявляет Роб, поправляя надетые почему-то на лоб очки – у меня для вас такая сенсация, что вы сейчас сами захотите откуда-нибудь вывалиться!
Часть 3
– Ну, давай, удиви меня! – говорю я Робу, с улыбкой глядя на его немного растерянное лицо – я уже прямо жду какой-нибудь сенсации от тебя! Может быть, наша «из балетных» очнулась у тебя на столе под скальпелем?
– Маргооо – тянет шеф – что за черный юмор?
– Да ладно вам, Евгений Романович! Я еще даже не начинала.
– Так вот – говорит Роб – сначала подготовлю вас легонькими фактами. Во-первых, на теле убитой абсолютно нет никаких посторонних следов, то есть никто ее не бил, никто к ней не прикасался. Далее – в ее крови, кроме следов снотворного, тоже ничего нет такого, что могло бы нас заинтересовать.
– Подожди – говорю я – она же какие-то лекарства там принимала…
– Марго, не путай божий дар с яичницей. Она принимала витамины и БАДы, которые, видимо, прописывал ей врач. Ну, и иногда снотворное. А так – она была здорова, как бык. У нее не было каких-либо иных отклонений, ну, кроме, скажем так, старческих. Многие и помладше нее хотели бы иметь такое здоровье.
– Так, подожди – останавливаю я его – Роб, что это значит, о чем ты, вообще? Эта женщина была инвалидом, она весила сорок девять килограмм – это совсем не норма! Она должна была хоть чем-то болеть…
– Марго! Эта женщина была худой потому, что просто привыкла питаться так, как питалась в своем балетном прошлом! Не более того! Да и в таком возрасте много не съешь, согласись!
– Я не знаю, я там не была – мрачно говорю ему – и вряд ли доживу… Я на вредной работе!
– Марго, ты что, Гайдая пересмотрела? – спрашивает Даня, возвращая мне мой вопрос.
– Это не Гайдай – Рязанов – не моргнув глазом, отвечаю ему – впрочем, это сейчас неважно. Роб, еще раз – она была инвалидом, у нее должны были быть какие-то заболевания!
– А вот тут начинается самое интересное! То, о чем я вас и предупреждал! Эта жертва инвалидом не была! Никогда!
Мы переглядываемся с открытыми ртами.
– Что это значит? – нервно спрашивает его Клим – как это – не была? Она в инвалидной коляске…
– Клим, сидеть в инвалидном кресле и быть инвалидом – немного разные вещи, понимаешь?! У этой женщины все в порядке с ногами – мышцы не атрофированы, кости в целости и сохранности, кроме того, видно, что она активно двигала ногами, понимаете. Все мышцы растянуты, как надо, то есть ноги испытывали физические нагрузки! По утверждениям ее родных, она сидела в инвалидном кресле десять лет, с момента смерти мужа, за это время мышцы ног должны были полностью атрофироваться, суставы потерять свою подвижность, связки ослабеть. Понимаете, о чем я?
– Вот это новость! – тянет шеф – а зачем ей это было надо? Вернее, на кой ляд она притворялась инвалидкой?
– А мне другое интересно – мрачно заявляет Даня – кто-нибудь из ее многочисленного потомства знал об этом?
– Вряд ли – говорит Клим – скорее всего, она по договоренности с врачом прикинулась инвалидом. И хотела либо что-то втихаря выяснить, либо…
– Либо?
– Либо кого-то боялась.
– Клим – говорю я – поезжай к ее врачу. Вытряси из него все, что возможно. Вот телефон Аполлинарии, позвони ей, узнай, кто врач и где принимает. При необходимости доставь сюда. Врач точно должен был быть в курсе ее обмана.
Клим тут же уходит, за ним ретируется шеф и Роб. Со мной остается Даня.
– Марго, слушай, ну она должна была быть очень осторожной, чтобы никому не попасться. Они же все в одной хате жили…
– Видел бы ты ту хату – ворчу я – размером со стадион. Бедные опера, наверное, до сих пор там рыщут в поисках хоть каких-то улик.
– Слушай, а может, она ночью ходила? Ну, подсматривала, подслушивала, и например, набрала компромат на всех членов семьи. А потом шантажировала их.
– И они дружно выкинули ее из окна лоджии? Показательная казнь? Интересная версия, Даня, но бредовая. Ладно, иди работай. Скоро здесь будет эта самая Манефа и Руфина, мне нужна по ним информация.
– Скоро будет! – говорит он и уходит.
Манефа и Руфина
Генриетта была любимой дочерью нашего отца, хотя говорят, что родители больше любят младших. Но это не так, поверьте. Я всегда, всю свою жизнь была лишь бледной тенью своей пробивной старшей сестры. Генриетта четко знала, чего она хочет, и шла к этой цели с упорством ломовой лошади. Не отрицаю, она была… трудяжкой, хотя во всем и всегда ей помогали родители. Ее все называли сильной личностью, а меня с рождения… только жалели.
Я была очень болезненным ребенком. Болезненным и некрасивым. Сама не знаю, в кого. Мама и папа оба были с очень яркой эффектной внешностью, и Генриетта пошла в них. А я… Мама как-то упомянула, что я похожа на бабушку, но почему-то никогда не показывала мне фото этой особы. Впрочем, это было неважно – получилось то, что получилось.
Завидовала ли я своей сестре? Честно скажу – да, завидовала… немного. Она была общительной, красивой и очень цельной личностью. А я рядом с ней напоминала бледную моль, которая летает рядом лишь для того, чтобы ее кто-нибудь заметил. Я всегда была скромной, тихой и уступчивой. И если Генриетта могла легко и свободно шутить с отцом или смеяться вместе с мамой над очередной модной новинкой в одежде – мне подобное не дозволялось. Рядом со мной постоянно была какая-то куча нянек и гувернанток, мама и отец утверждали, что я крайне болезненный ребенок, хотя я не чувствовала ничего подобного. Непонятно, что они хотели этим сказать, но почему-то я охранялась от внешнего мира так, словно бы он мог мне навредить. А между тем, этот внешний мир всегда очень меня интересовал, поэтому успокоение я нашла в книгах. Читала много и запоем…
Когда отец нашел Генриетте достойную партию – Александра, я тоже порадовалась за нее, но… Мне хотелось бы, чтобы меня также любили, как он ее любил. Я смотрела на их счастливую пару и с тоской понимала, что мне не видать подобного.
И все-таки однажды встретила его… И ни где-нибудь, а в библиотеке. На тот момент я уже поступила в институт на филологический, по настоянию отца и мамы, хотя всегда мечтала о другом – я хотела быть актрисой. Но когда сказала об этом родителям и сестре, они только переглянулись с недоумением. А потом все трое стали убеждать меня в том, что ну какая из меня актриса?! С таким простым лицом и никуда не годной фигурой меня и близко не подпустят к театральному.
Итак, я сидела в библиотеке, и он сам подошел ко мне. Дмитрий… Для меня он был самым лучшим, хотя ничего особенного в нем не было. Наш роман закрутился с невероятной быстротой, и я уже надеялась, что скоро мой Дима сделает мне предложение. Познакомила его с семьей, а в один далеко не прекрасный день он вдруг признался мне, что… влюбился в мою сестру, и добавил, что уезжает именно по причине того, что жить с ней одном городе для него и знать, что она ему не принадлежит – огромное мучение. Я никогда не умела быть убедительной, и не могла заставить его остаться. Он уехал, а я узнала, что жду ребенка. Так у меня появилась Руфина. Мать и отец помогали мне с дочерью, но работать по специальности, даже когда она выросла, мне так и не пришлось. Я жила с родителями и дочкой, никак не была социализирована, и моя жизнь казалась мне скучной и пресной. Не знаю, чтобы я делала, если бы не отец и сестра. Отец все завещал Генриетте, конечно – у нее и семья больше, и ее Александр мог распорядиться состоянием по уму, мне же было положено небольшое ежемесячное содержание вместе с дочкой, а кроме того отец, умирая, взял с сестры обещание, что та никогда не бросит меня и Руфину. Так мы и остались жить рядом с Генриеттой, а десять лет назад, после смерти Александра, она объединила всю семью в одной большой квартире. Не скажу, что я была рада этому – вокруг нее теперь были родственники, которые мечтали только об одном – чтобы Генриетта и сама уже легла на вечный покой рядом со своим мужем, и оставила бы им все состояние. Особенно этот Гурий – он прямо потирал ручки в предвкушении наследства. А вот мне и моей дочери смерть ее невыгодна – куда мы пойдем, кто нас приютит-приветит, на что будем жить? Я ни дня не работала, Руфина тоже.
Руфине не повезло вообще – она так и не встретила человека, который бы полюбил ее. Всех, кого она приводила, Генриетта браковала.
– Муж должен быть надежным, как скала! – повторяла она своим громким голосом, и дочь стояла перед ней, опустив голову – а твои приятели? На кого они похожи, сама посмотри! Без слез ведь не взглянешь, да без смеха!
Таким образом Руфа уже повзрослела, и все женихи ее постепенно отсеялись. Хорошо, хоть в подоле не принесла, а то бы мы втроем сели на шею Генриетте…
Но сначала я получаю от Дани информацию по жертве. Итак, что тут у нас может быть интересного. Успешная женщина, талантливая балерина, выгодный брак с сыном дипломата, путешествия за границу… Да, в молодости была чудо, как хороша – грех было бы с такой красотой иметь какую-то другую судьбу. А так… Ей действительно везло. Она из категории этаких «везунчиков», которым все достаточно просто дается.
Хотя о чем это я? Балет – это совсем не легкий труд, это адски тяжело, а что потом становится со ступнями балерин – смотреть страшно. А ведь могла просто напросто сесть мужу на шею и сидеть, свесив ножки. Нет, всегда любила это искусство, просто бредила им… Сильная женщина.
Внимательно рассматриваю фотографии Генриетты, хмыкаю про себя – мне просто не верится, что родив трех детей можно сохранять такую прекрасную фигуру. Да, ее ценили в театре, всегда ставили на центральные партии, но вот Офелии среди них нет. Что же она хотела сказать этим именем, черт возьми? Надо бы поинтересоваться у близких, что это могло бы значить.
Итак, дамочка работала до пятидесяти пяти, потом ушла на пенсию, потом муж умер, и она якобы обезножила. Конечно, все осталось ей по завещанию мужа. Наверняка, много кто на это обиделся, вероятно, трое деток и их вторые половинки мечтали погреть ручки о состояние папаши. Гурий, например… Не нравится мне этот тип, причем совсем. Но я не могу опираться только на свои ощущения. По мне, так трусоват он для убийства. И вообще – убить собственную мать… Хотя из-за денег и не такое делают. Так, Генриетта после смерти мужа приобрела эту роскошную квартиру и собрала всех под одной крышей. Зачем? Неужели ей не хотелось покоя и тишины? Или она желала посмотреть, что из себя представляют ее близкие? Возможно, врач, который помогал ей с обманом, что-то знает…
Женщина была очень властной по характеру, над всеми доминировала. Кстати, Гурий имеет право только на формальное управление корпорацией, а вот продать ее, или что-то, принадлежащее корпорации, он не может. Юрист, который заправляет там делами, обязан раз в три месяца все проверять, а потом отчитываться Генриетте. Надо бы с ним поговорить – все ли было в порядке в корпорации до смерти дамочки, а то вдруг Гурий проворовался, не даром же младшая сестра говорила о том, что «мама не давала Гурию разгуляться! На все денежки корпорации.». Кстати, дамы там очень странные – все сплошь домохозяйки, Манефа и Руфина что-то вроде экономок у сестры и тетки, каким домохозяйством занимаются остальные – и не поймешь. Ладно, Луша студентка и ядро толкает – все при деле, а остальные? Лампа вон тоже занимается, правда, говорят, ерундой – свободная художница. Но глядя на ее картины, испытываешь какой-то депрессняк, видимо, поэтому она особым успехом и не пользуется.
Так, с Генриеттой понятно, теперь что касается Манефы и Руфины – быстро пробегаю глазами информацию, предоставленную Даней. Боже, какая серая, скучная жизнь! Сидеть при сестре и ждать от нее подачек, получая ежемесячное содержание. Почему нельзя было быть более самостоятельными и самим строить свою судьбу? И действительно, чего сейчас будет с ними? Наверняка, Генриетта им что-то оставила, но вряд ли им будет этого хватать, а работать где-то они не привыкли. При такой блистательной сестре – и такая жалкая жизнь! Может быть, Манефа так и не смогла ей этого простить? И на старости лет решила обеспечить такой вот полет? В последний путь… Или Руфина… Она свою личную жизнь из-за тетки не смогла построить. Теперь сорок лет – ни семьи, ни детей. Кому сказать «спасибо»? Конечно, тетке, которая всех женихов отсеивала. Хотя в первую очередь надо бы себе – что не хватило смелости и сил уйти и жить самостоятельно. Кстати, Руфина по образованию тоже филолог, скорее всего, с подачи тетки. Непонятно, зачем родители Генриетты и Манефы так сломали жизнь младшей дочери? Чтобы вечно жила при сестре экономкой? А смысл? Да, их, богатых, фиг поймешь…
Поскольку Клим уехал, прошу одного из оперативников помочь мне с допросом – на себя беру Манефу, а Руфина достается ему. Сергей с радостью соглашается, а я очень рассчитываю на показания этих двух женщин.
Конечно, они приходят вместе, и их тут же разводят по допросным.
– А нельзя нас вместе опросить? – тихо спрашивает у меня Манефа.
Я поглядываю на нее исподлобья, перебирая бумаги. Простое лицо, унылый, потерянный какой-то взгляд… Да, на фоне деятельной и яркой Генриетты она смотрелась не лучшим образом.
– Вы боитесь, что ваша дочь может сказать что-то лишнее? – спрашиваю у нее.
– Нет…– она, по-моему мнению, как-то нервничает, теребит старинную брошку-бижутерию у ворота кофточки – просто так было бы лучше, наверное.
– Давайте здесь я буду решать, что будет лучше. Скажите пожалуйста, Манефа Аверьяновна, почему вы жили с сестрой? Почему ваша взрослая дочь жила подле вас и своей тетки?
– Ну, так хотел отец… Умирая, он…
– Я знаю – останавливаю ее – просто, меня интересует вот что: неужели вам никогда не хотелось жить отдельно, самостоятельной жизнью, иметь семью, больше детей, а там и внуков?
– Таков наш семейный уклад и ценности – мы так привыкли.
– Скажите, в день смерти вашей сестры, утром, в начале девятого, вы где находились?
– У себя в комнате – мы с Руфочкой живем вместе.
– Что-то подозрительное слышали?
– Нет, абсолютно ничего. Обычно в это время и до обеда никто не шарится по дому – все занимаются своими делами по своим комнатам.
– А как в вашей семье завтракают и когда?
– У горничных расписано, кому и во сколько подать завтрак. Мужчины, которые работают, завтракают раньше всех, где-то в семь утра. С ними завтракают и студенты. Мы, женщины, завтракаем в девять тридцать, с нами же завтракала Генриетта. Только Евлампия не ест со всеми, как бы Генриетта ей не приказывала спускаться к завтраку. Она проспать может до двенадцати, и потом прямо на кухне что-нибудь перехватить. Она вообще избалованная особа – любимая дочь Генриетты.
– Вот как?
– Ну, младших всегда любят больше…
– Судя по вашей биографии, это не всегда так.
– Я – исключение.
– Скажите, Манефа Аверьяновна, вы не были в обиде на сестру из-за того, что отец оставил все состояние ей?
– Меня вполне устраивает моя роль в этой семье. Каждый должен быть на своем месте.
Я пристально смотрю на нее – ну монашка монашкой! А так ли ты проста, благостная женщина, как хочешь казаться? Чопорная, вся правильная… Глаза только какие-то жесткие, цепкие…
– А какова ваша роль в этой семье, а, Манефа Аверьяновна?
– Я руковожу хозяйством, домработницами, решаю все вопросы, связанные с различного рода хознуждами.
– А ваша дочь?
– Делает тоже самое. Вы не представляете, сколько забот в такой большой семье, в том числе и хозяйственных.
– Скажите, в последнее время в поведении вашей сестры было что-то странное?
– Нет. Все было, как обычно. Ничего нового. Я приходила к Генриетте пожелать ей доброго утра, и она в очередной раз рассказывала мне про один и тот же сон, который ей снился на протяжении почти уже десяти лет. Как она парит по сцене в пуантах и пачке – молодая и красивая.
– Да… – задумчиво говорю я – полеты наяву или во сне… Скажите, ваша сестра когда-нибудь упоминала при вас имя Офелия?
– Мне кажется нет – говорит она после того, как ненадолго задумывается – а почему вы спрашиваете?
– Манефа Аверьяновна, давайте здесь вопросы буду я задавать, хорошо. Скажите, вы подозреваете кого-нибудь в убийстве вашей сестры?
– Да вы что? Как можно? Никто не мог этого сделать – все очень любили Генриетту!
– Да? Разве? Ну, вот например Евлампия Александровна обмолвилась, что невестка, жена Гурия, ненавидела ее.
– Лампа порой несет такую чушь, что слушать противно! Не слушайте ее – она, как художница, очень далека от реалий жизни.
– Но тем не менее, она была близка с матерью…
– Да, они много времени проводили вместе…
– Скажите, а что это за брошь, которую вчера упомянул Филарет, сказав, что Лукерья хотела выпросить ее у Генриетты?
– О, это очень милая штучка стоимостью в половину нашей квартиры, наверное. Старинная вещь и очень дорогая – ее Александр подарил на юбилей Генриетте, на пятьдесят, что ли, лет. Он же был коллекционером, ко всему прочему, вот и собирал такие вещички. Она, эта брошь, чего-то приглянулась Луше, и Генриетта обещала ей, что после ее смерти драгоценность перейдет к ней.
А может быть, Лушенька-то и не вытерпела – брошь потребовалась ей как можно быстрее, и она, не долго думая, порешила родную бабушку?
– Скажите, ваша сестра когда-либо говорила с вами о своем завещании?
– Нет, но я знала, что оно существует.
– Но вы сами не спрашивали ее о своем, например, будущем, не интересовались, что будет с вами после ее смерти?
– Да вы что – как можно? Мы все желали, чтобы Генриетта прожила достаточно долго! В семье у нас все были долгожителями!
– Манефа Аверьяновна, пройдемте со мной в лабораторию. Вы сказали, что можете показать, какие именно лекарства принимала ваша сестра.
Мы идем к Дане, который сосредоточенно работает. Он достает собранную в доме аптечку и открывает перед нам коробку. Женщина внимательно смотрит на обилие лекарств, а потом указывает на несколько пластмассовых баночек с иностранными надписями.
– Ей это по интернету заказывали специально – комментирует она.
– Это все БАДы, Марго – говорит Даня – а снотворное сможете узнать, которое она принимала?
– Да, вот это – Манефа показывает на стеклянный тюбик.
– Она пила его только на ночь?
– Верно, и не всегда, а только тогда, когда не могла заснуть.
– А все то, на что вы указали, она принимала утром?
– Да, тогда, когда я приходила к ней поздороваться. А приходила я первая – в семь утра.
– Даня – прошу я эксперта – исследуй пожалуйста содержимое этих капсул, я имею ввиду БАДы.
Он кивает головой, мы с Манефой уходим, чтобы говорить дальше. Но в допросной я получаю звонок от Дани – скорее всего, он забыл мне что-то сообщить.
– Марго, я исследовал инвалидную коляску – на ней есть хаотичные следы всех членов семьи и горничных в том числе. Кто-то иногда брался за ручки этой коляски – не более того, может быть, помогали ей катиться или еще что, развернуть она ее просила, например… Чтобы поднять такую коляску, нужно было взяться, например, за руку и подножие, или за какие-то еще места. Но больше на ней нигде нет следов. Я все больше убеждаюсь в том, что преступник работал в перчатках. И еще – на замке входной двери нет никаких следов отмычек. Дверь открывали только родными ключами. На наличниках есть следы всех членов семьи и горничных, посторонних следов нет.
– Спасибо, Даня.
В голове мелькает какая-то беспокойная мысль, и я тут же понимаю, что в этой истории кое-что не сходится, кое-что неправильно.
– Манефа Аверьяновна, скажите, вот ваша сестра была очень богата, а почему у нее такая простая инвалидная коляска? Она же имела возможность купить дорогую, с электроприводом, со всеми удобствами.
– Вы знаете, она много их перепробовала, но… Ни в одной ей не было удобно. Поэтому остановилась на самой простой.
– Скажите, вы часто покидаете квартиру? Ходите куда-то? А ваша дочь?
– Мы с Руфой постоянно вместе. Но особо никуда не ходим – только по хозяйственным делам и в церковь, молимся за здоровье всех членов нашей большой семьи.
Да уж…Мне даже сказать больше нечего. Подписываю ей пропуск и отпускаю. В коридоре, на скамеечке, ее уже ожидает дочь – сидит прямо, вся какая-то тоже правильная, в мать, прямая, словно палку проглотила или надела слишком жесткий корсет. Да, дочь и мать друг друга стоят, это точно. Интересно, рассказала Руфина нашему сотруднику что-то важное или нет? Кстати, а чего это у нее так ярко щеки горят?
– Маргарита Николаевна! – оперативник Сергей, который разговаривал с Руфиной, заходит ко мне в кабинет – ну, какая женщина, а?!
