Жунгли

Дора просто боялась довериться мужчине, которому днем она оставалась должна за ночь.

... пила чай с сахаром вприглядку.

– Должен же кто-то патроны подавать.

Своего б я и пальцем не тронула, – сказала она. – А муж не родственник – сосед по койке.

... позволили вчуже блистать и притягивать взоры, словно невесте-юнетке в самом начале свадьбы, пока хозяева и гости еще не довели себя до пьяного угрюмства и взрыва утробной злобы, на которых замешан всяк русский праздник, требующий разгула, загула, порванной на груди рубахи и надсада, требующий выхода надрывной ярости, невесть откуда подымающейся в человеческой душе и выплескивающейся на вся и всех, калеча, ломая и со зверским наслаждением давя самое красивое, самое дорогое, самое любимое, и завершающейся воплем «За что, Господи?» и самоуничижением ...

Типичная русская баба, которая до семидесяти остается четырнадцатилетней.

Они вышли на площадь и остановились перед Трансформатором. Так в городе называли памятник Пушкину, сделанный из памятника Сталину.

А если обычай переживает хотя бы одно поколение да еще замешен на крови, это уже не обычай, а почти что закон.

– Да нету у меня сердца, истерлось! – старик подмигнул Барби. – Какая-то жила внутри дрожит, и все. Старики – народ бессердечный…

«Зимой Тридцать страшного года, зимой Сорок тяжкого года…»