Kitabı oxu: «Когда ошибается киллер», səhifə 2

– Подожди, – спохватилась Юлия, – ты сумку оставила. Вернись, положи в карман деньги и паспорт.

– Воруют? – Обычаи закулисья нравилось мне все меньше.

– Были случаи, и незнай, на кого подумать. В гримерках замки символические, шпилькой открываются. При желании, любой пробраться может.

Получив символический ключик, плоский, с одной зазубриной, я вернулась за «ценностями», тоже весьма символическими.

– Если Юлию перепродашь без моего ведома, я тебя задушу, своими руками. Запомни это, Василий! – раздалось вдруг за правой дверью. Решительный, злобный голос. Не похоже, что полчаса передышки кого-нибудь вразумили.

Дверь резко дернулась, упитанный корпус Смолькова возник в полумраке коридора.

– А ты что тут делаешь?

– Деньги хочу забрать.

– Свои?

Так, хватит. Этот тип мне не командир, и манящая звездочка актрисулькина на моем горизонте не светится.

– Я по-прежнему под подозрением? Забираю сумку и ухожу.

– На сцену! – рявкнул маэстро. Развернулся и ринулся в желтый прямоугольник света. Старичок поспешил за боссом, успев мне по-шутовски подмигнуть.

Глава 3. Вперед, на штурм несбывшегося!

Быть может, тут и следовало уйти. Не люблю я грубых людей. Необходимость противостоять хамскому напору отнимает тонны нервной энергии. Казалось бы, рыкнешь по сути и обоснованно, одержишь победу в споре. А удовольствия никакого. И противно потом становится: не сдержалась, до уровня гоблина опустилась. Аргументировать следует тихим и ровным голосом, с доброжелательной улыбкой, провоцируя оппонента на ответные доброжелательные действия. К сожаленью, сама провоцируюсь, втягиваюсь в разборки. Мигом, на автомате.

Положила деньги в карман, пожалела брошенный на стол золотистый парик, что эффектно на сцене портили, вздохнула и выдохнула три раза, решилась. Нельзя такое приключение упускать, когда еще будет возможность в театре себя попробовать? Все детство тихонько завидовала детишкам из «Ералаша», во сне снималась в кино. Несбывшиеся мечты вредны для здоровья. Сама не заметишь, как превратишься в заржавелую кочерыжку, скрипящую по поводу чужих безумных дерзаний. Вперед, на пик несбывшегося!

Между кулисами рослый парень сунул мне в руки скатанный тонкий матрас и целлофановый пакет с тряпками.

– Неси!

– Зачем?

– Будешь новенькой, Штуцер велел.

Значит, новенькие у них тяжести передвигают, а этот обормот медвежьей наружности порожняком простаивает. Я схватила объемный сверток, закрывающий видимость, и ринулась к сцене.

– Ступенька! – послышалось сзади.

Поздно. Ноги уже подкосились, я летела вперед и вниз, уповая на мягкость подстилки, предусмотрительно переданной мне загадочным Штуцером.

– Осторожно! – Тонкие руки обхватили тюфяк с другой стороны и с заметным усилием вернули мою фигуру в вертикальное положение

– Фиксируем! – раздался командный голос из зала. Как ни странно, он принадлежал утконосому старичку.

Я поставила сверток на пол, благодарно кивнула карманнице Ирине:

– Куда положить?

– Повтори! – потребовал Смольков.

Он еще и глухой?

– Куда положить, я спрашиваю?

По сцене пронесся смешок. Режиссер откинулся в кресле, рассматривая меня, как неведомое насекомое.

– Повторим эпизод, – пояснил гномик. Больше он не паясничал. Лоб нахмуренный, вдумчивый взгляд, в руках большущий блокнот с прикрепленной на пружинке ручкой.

– Вы хотите, чтоб я еще раз упала?

– Вас еще раз поддержат. Ну-ну, Евгения, смелее. Мы хотим, чтоб вы научились падать по собственному желанию. Чтоб падение у вас получалось естественно. – А этот как будто повежливей, имя мое запомнил, обращение на «вы» усвоил. – Постарайтесь, чтобы матрас не закрывал выступающий животик. Зритель должен сочувствовать будущей маме с первой секунды ее появления на сцене.

Что ни сделаешь для хорошего человека. Я вздохнула, подняла матрас, пристроила с левого бока. Левой рукой держать неудобно, но теперь ступенька видна, с чего бы терять равновесие? А живот как раз беззащитен, как бы Ира не подвела. Осторожно шагнула вперед, аккуратненько наклонилась в сторону «нежданной спасительницы».

– Нет, так не пойдет, – забраковал мои компромиссы Смольков. – В образ вникай: ты новенькая, первая ходка. Караульный ведет тебя в камеру, а там, как гадюки в колоде, уживаются сорок преступниц. Ты их очень боишься, понятно? Ничего не видишь под ногами, смотришь только вперед. Хочешь показать себя храброй, хочешь смелостью, словно щитом, защитить своего ребенка. Неожиданно падаешь. Никто не шелохнулся, лишь одна молоденькая воровка бросается на помощь. С этого эпизода начинается ваша дружба. Ира, сядь на табуретку, вскочишь и подхватишь.

Еще хлеще. Табурет далеко, а вдруг не успеет? Испуг на моем лице проявился вполне объяснимый. Раз десять пыталась упасть. Матрас тяжелел, как будто водой наливался. Раз десять девушка вскакивала, успевала.

– Не верю, – констатировал Смольков. «Станиславский» местного разлива.

– И я не верю.

– Что?

Я кинула на пол свертки, потерла затекшую руку.

– Не верю, что мне это нужно. Ни одна женщина в положении не станет рисковать ребенком ради ваших ухищрений. Положите любой подушку под юбку, пускай упражняется.

Зэчки одобрительно загудели. Многие проходили в спектакле немым серым фоном, и многие потихонечку возмущались, почему возможность выделиться предоставлена этой новенькой, грубиянке и неумехе. Смольков недоуменно безмолвствовал. Безумную, для которой родное дитя дороже игры на сцене, он наблюдал впервые.

Старичок потянул Иннокентия за рукав, что-то шепнул на ухо. Тот согласился.

– Усилим страховку. Леша, подойди.

Громила-конвойный (теперь-то разглядела в нем рекламного каннибала) лениво спустился со сцены, с минуту выслушивал инструкции, и с тем же отстраненным выражением на раскормленном ромштексами личике вернулся на место.

– Оденьте тюремную одежду, – попросил меня старичок. – Мы хотим посмотреть, как это будет выглядеть. Вера, принеси халат на два размера больше.

Женщина лет сорока подала мне серое мешковатое одеяние.

– Застегнитесь все пуговицы, обязательно.

Я тщательно закупорилась, не подозревая подвоха. Подхватила левой рукой матрац, правой пакет. И, мысленно посылая устроившийся внизу творческий тандем, шагнула к ступеньке. Вдруг – резкий толчок! Я вскрикнула, выбросила руки вперед, кули разлетелись. Ирина сразу вскочила, уперлась ладонями в плечи, реакция у девушки замечательная. Халат на груди натянулся – конвоир держал его сзади. Неплохо, двойная страховка.

– Фиксируем, – произнес режиссер. Как будто довольным голосом: из зала проделки Лешеньки не просматриваются, а мне иллюзия естественного полета гарантирована. – На этом сегодня закончим, всем завтра к тринадцати часам. Евгения, на тебя рассчитывать?

– Я подумаю.

– Думай-думай, Василий Петрович за ночь твою линию в общих чертах разработает. Если не появишься, роль получит другая.

Ой, напугал. На жадность рассчитывает, что ли?

На улицу выходили через черную лестницу, ведущую из закулисья во двор. Старичок, он же Василий Петрович, он же Штуцер (не прозвище, фамилия такая), он же сценарист, он же хранитель тяжелой связки ключей от дюжины дверей, терпеливо нас выпроводил и выходы запер.

Оказалось, не мы одни полуночничаем. Любимые, отцы и мужья дожидались служительниц Мельпомены, покуривая у автомобилей. Теплый воздух июньской ночи наполнился возгласами приветствий и чмоками поцелуев. Я вздохнула и вынула телефон.

– Муж не подъехал? – поинтересовалась Юлия.

– Угу. Из Китая не успевает.

– Из Китай-города? – Девушка щелкнула пультом, и красный спортивный «Феррари» подмигнул ей раскосым глазом.

– Из города Шэньян, он у меня в командировке. Такси вызову.

– Да ладно. – Юля решительно нажала разъединение. – Пойдем, отвезу.

– Мне далеко, до Маршала Рыбалко.

– В самом деле… А знаешь, дома никто не ждет?

– Одна осталась в трехкомнатной. Не по себе с непривычки.

– А давай, ночуй у меня.

Неожиданное предложение. И даже не очень приятное, я так быстро с людьми не сближаюсь. А, впрочем, не обо мне речь. Юлии надо выговориться, выплакаться, подруг она здесь не нашла, это видно. Заодно о порядках в театре расскажет, поможет принять решение.

Девушка гостеприимно распахнула салон «Феррари», приятно пахнущий кожей и французской косметикой. Я устроилась рядом с водителем в неестественно мягком кресле.

Машина дернулась резко.

– Юлия, не гони, троих везешь.

– Проникаюсь мерой ответственности.

Мотор замурлыкал ровно, мы вывернули на Фрунзенскую набережную. Цветные дорожки рекламы плескались в темной воде.

– Жень, ты что сомневаешься? – перешла сразу к делу подруга. – Штуцера ты сразу вдохновила – редкая удача. Быть может, у тебя бабла не хватает?

– Средств мне хватает, любимый муж обеспечил. Но на будущее загадывать не приходится. Врач говорит, беременность протекает нормально, без токсикозов, без осложнений. Но первый ребенок на четвертом десятке, все может случиться. А вдруг придется в больницу лечь? Дорогие лекарства, платные обследования. Рисковать не привыкла.

Юли не прониклась пониманием ситуации.

– Фи, какая ты скучная! Будешь так рассуждать, всю жизнь проживешь по средствам.

Неожиданный выпад, грубый. Каждый занимает в этой жизни свою комфортную нишу, и никому не нравится, когда его выбор критикуют.

– А мне не по средствам не надо.

Маленький ротик насмешливо искривился:

– Меня когда-то Монтегю обхаживал. Колоритный такой старикашка, не жадный.

– Тот самый, который…

– Угу. Наследство в полмиллиарда Юрочке отписал, а мог бы оставить мне, будь я пошустрей и побеспринципней. Тоже так рассуждала: не мое, мне не надо. Видишь, как подло все обернулось?

– Не у каждой свой Монтегю в кармане.

– Но кое-кто не умеет пользоваться счастливым случаем. Если Смольков и Штуцер примутся за тебя всерьез, пробы в сериал обеспечены. Они на этом имеют, не забывай.

– Юль, мне ваши пробы в бока не уперлись. Мой любимый мужчина, мой ребенок – самое лучшее, самое дорогое, что у меня есть.

И сразу же пожалела о нечаянной откровенности. На изуродованном лице мелькнула досада. А может быть, зависть?

– Я твоего ненаглядного помню. Красавчик черноглазый, темненький такой. И любит тебя, сразу видно.

Она разглядывала мужчин, занимая скамью подсудимых?

– Черненький адвокат Беркутов, мы часто сидели рядом.

– Беркутова знаю, он меня вытащил. А Молодцев – темно русый, с легкими залысинами. Подтянутый, гибкий, в меру накаченный. Мне нравится такой тип.

Дразнит, пытается пробудить во мне ревность? Не удивительно, что подруги от примадонны бегут.

– Познакомишь с супругом?

– Нет.

Девушка радостно рассмеялась:

– Вот это и клево, хоть кто-то меня боится. Девчонки от меня парней прятали, знали, что уведу.

– А ты уводила?

– Конечно. Тонизирует, как утренняя пробежка. Понимаешь?

– Где уж мне.

– Ну да, извини.

Тфу ты, дрянь. И что я с ней валандаюсь?

– Меня вчера Анжелка с бой-френдом своим оставила на целых полчаса.

– И как?

– Взаимно. И я ему не уперлась, и она ничего не заподозрила. А я проревела весь вечер.

Потеря потерь – чужого жеребца не объездила.

– Это имеет значение?

– Имеет! Я никогда не была доступной, но мне нравилось подавать парням надежду. Сразу многим парням, чтоб рядом крутились, чтоб влюблялись, страдали, цветочки носили.

– Тонизируют, как удары по заднице?

– Что?

– Во время оргазма шлепки ладонью по ягодицам. Не пробовала?

Девушка кинула в мою сторону долгий взгляд, машина вильнула к тротуару.

– Надо попробовать, двигай за мной. Из этого кабака одной уйти невозможно.

Вот тебе и довезу, ужином накормлю, одиночество скрашу, ночевать оставлю. Неподалеку грустил невостребованный таксист. Как раз кстати.

– Пожалуй я обойдусь.

– А Молодцев твой, думаешь, обходится?

Нарочитый удар, болезненный. Приходится отвечать.

– Мой Молодцев, Юля. Только мой. И что бы между нами ни случилось, обсуждению с посторонними не подлежит. За благие намерения спасибо.

Отстегнула ремень, аккуратно прикрыла за собой дверцу. Прохладный ветер с реки покрыл мурашками кожу. Только не плакать. Только не думать, только не признаваться себе, что эта озлобленная девица, рассуждая теоретически, вполне может быть права.

Глава 4. И так бывает: очнешься, а руки в чужой крови

– Алло, Женя! – бодрый голос Арсения пробирался сквозь занавес сна. – Как делишки?

Пришлось принимать вертикальное положение на подушках и срочно составлять недельный отчет. О сценических экспериментах решила пока помалкивать. Доклад «опекуна» не устроил, обещал заскочить вечером. Проверит, чем я питаюсь, четыре пакета витаминов с базара привезет. Парень младше меня на четыре года, а ставит себя заботливым дядюшкой. И как ему удается?

– А знаешь, тобой Сланцева интересуется.

– Да ну?

– Просила твой телефон. Говорит, вчера вы встречались.

Воистину, от домашнего сыщика ни слова, ни дела не утаишь. «А нюх, как у собаки, а глаз, как у орла».

– Было, – призналась я неохотно.

– Уверяет, что некто Штуцер, сценарист театра «Саморезы» очень хочет послать тебе текст, чтобы ты разучила к полудню.

– Артисты – самородки, режиссер – саморез. Всю печень мне пробуравил.

– Ты хочешь об этом поговорить?

– С утра не хочу.

– В таком случае, до вечера.

И не отвертишься. Утомительное воскресенье намечается: днем театр, потом друг семьи. Ужин придется готовить вместо того, чтоб с книжечкой на диване спокойно полеживать. Впрочем, надо взглянуть на текст, что Штуцер там напридумывал?

– Доброе утро, Василий Петрович! Это Молодцева.

– Доброе, доброе, зайчонка моя пухохвостая. Пришли-ка мне свой е-мейл.

Минуты через три на мониторе высветилось:

«1 – КАМЕРА – ДЕНЬ 1 УТРО

ЗИНАИДА ПРЯХИНА, ВОРОВКА ИРИНА, СТАРШАЯ СЕРАФИМА МАТВЕЕВНА, КИРА, БАБА ЛЮБА, ФАЯ, ВСЕ ЗЭЧКИ.

ЗИНАИДА ПРЯХИНА (32) входит с левой стороны сцены, запинается, падает, бросает вещи.

ЗИНАИДА

А!

Подскакивает карманница Ирина, подхватывает Зину.

ИРИНА

Осторожно, здесь ступенька!

ЗИНАИДА

(смущенно)

Спасибо…

ИРИНА

Ты новенькая?

Зинаида смущается сильнее, кивает, собирает разбросанное.

ИРИНА

К старшей пойдем, представлю.

Двигаются меж коек. Зинаида здоровается с каждой из зэчек, никто ей не отвечает, недоверчиво рассматривают. Подходят к старшей.

ЗИНАИДА

Здравствуйте, Серафима Матвеевна.

Старшая с презрением и превосходством осматривает новенькую, ее взгляд с явной недоброжелательностью останавливается на животе.

СЕРАФИМА

Ну и ну. По какой статье залетела?

ЗИНАИДА

(тихо)

За убийство.

СЕРАФИМА

Кого приговорила?

ЗИНАИДА

Мужа. Нечаянно вышло.

СЕРАФИМА

Врать надо было следователю, а мне поздно. На зоне таких нечаянных, куда ни плюнь.

Входит Кира с забинтованным лицом, ложится на кровать. Старшая со злобным удовольствием наблюдает мучения соперницы.

СЕРАФИМА

(Зине, сквозь зубы)

Все вы, сучары убогие, своих мужиков не жалели, а здесь на чужих бросаетесь. Замечу с моим – урою!

ЗИНАИДА

Мне не до шашней.

СЕРАФИМА

Туда вон ложись.

Тычет пальцем в пустую крайнюю койку у открытого унитаза.

Далее по сценарию. Зинаида молчаливо участвует во всех массовых сценах: в швейной мастерской, в столовой, в красном уголке. Простая, растерянная, не агрессивная. Очень боится потерять ребенка. Этот страх необходимо донести до зрителя.

В СЦЕНУ НА ПРОГУЛКЕ БУДЕТ ВМОНТИРОВАНО:

СЕРАФИМА

Зинка, ты всем расскажи, как своего угробила?

ЗИНАИДА

Я не помню… Не хочу вспоминать…

СЕРАФИМА

Мыла в ж…е не утаишь! Ты ему череп утюгом раскроила и морду расквасила всмятку, в закрытом гробу хоронили.

ЗИНАИДА

Ревнивый был, дрался очень… Как я забеременела, каждый день с синяками ходила. Все выпытывал, с кем нагуляла…

ИРИНА

(сочувственно)

Бежать от него надо было.

ЗИНАИДА

Куда же я убегу? Говорил, подашь на развод, придушу, в тот же день.

БАБА ЛЮБА

Если бил, то за дело. Учил уму-разуму.

ЗИНАИДА

(плачет)

Я ни с кем… Никогда… Он сам пропадал неделями, домой приводили шалавы, а меня попрекал… Приехал к нам в гости деверь, весь день его ждал – все нету. Я рубашку деверя постирала, самого отправила в ванну, сполоснуться с дороги, стою, глажу. Тут Костя ввалился, злой, пьяный… Как увидел чужую рубашку, взревел, на меня набросился. А в руке вот такущий нож… Я ребенка рукой прикрыла, а другой за утюг схватилась… И не помню потом… Когда деверь из ванны вышел, мы рядом лежали… Костя мертвый, и я без сознания… А руки в крови…

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

(насмешливо)

И за что тебя осудили? За самооборону?

ЗИНАИДА

За превышение самообороны.

БАБА ЛЮБА

Ой дурища ты Зинка, дурища. Терпеть надо было. Мой старик тридцать лет меня бил, а я терпела, пятерых детей подняла. Ни копейки в дом не принес. Я вино воровала с завода, продавала, тем и кормились.

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

То и пили, за то и сидишь. И старик твой подох от того же.

БАБА ЛЮБА

Прикуси язык, нарковумен, пока зубы не проредила! Ты детям наркоту продавала!

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

Я чужих детей погубила, а ты – своих. Все дети твои спились! А малая у печки сгорела!

Баба Люба бросается на Фаю, начинается драка, ввязываются многие. Зина испуганно отбегает в сторону, карманница с ней, Кира брезгливо отходит.

СЕРАФИМА

(дерущимся)

Затухли, разом!

Далее по сценарию».

Это все? Я даже растроилась. И позвонила Штуцеру:

– Извините, Василий Петрович, это ваша история с Зиной какая-то… неестественная. Не нарочно Зина убила, защищала себя и ребенка. Никто ее не осудит и в тюрьму никто не посадит. Наоборот, забитая заслуживает оправдания.

– Наивная ты, Евгения, – тихонько вздохнула трубка. – Ты хоть знаешь, что там творится, в наш просвещенный век, за чужими дверями с замками? Тыщи женщин терпят побои, тысячи погибают. А другие вдруг не выдерживают, бросается на обидчика… Но нет такого понятия в нашей судебной практике – доведение до убийства. В наше стране считается, если женщина простофиля, если молча терпела удары – сама во всем виновата. Это значит, сама довела бытовуху до кровопролития, заслуживает наказания. Ты Гугл открой, почитай, набери «бытовое насилие»⁵.

Бытовое насилие? Нет уж… Даже глазком не гляну. Хватит с меня рассказов встрепанной сумасшедшую из бабушкиной деревни. (Авторы просят читателей, в отличии от непослушной Жени, просмотреть все сноски по данной тематике, они дополняют и раскрывают содержание книги.)

– Ну тогда, Василий Петрович, – развила другую идею, – быть может, вовсе не Зина кровососа-мужа угробила? Может, треснула и отключилась, такое с беременными бывает. А коварный приезжий деверь давно на квартиру зарился. Вышел из ванной, сообразил, в чем дело – и брата зверски пришиб. Тщательно руки вымыл и милицию вызвал. Почему бы правоохранительным органам не пересмотреть это дело? Невиновную не отпустить?

Трубка радостно захихикала:

– А вот это уже толковей, моя козочка остророгая. Оправдываешь Зинку свою непутевую, сочувствуешь ей, в роль входишь. Так и играй, чтобы зритель оправдывал, чтобы домыслы строил.

– А может, вы ее освободите?

– Ни-ни. Ты себя с Алиной Ланской не путай. Она весь спектакль тянет, ее роль – динамичная трагедия, твоя – статичная. У меня на включение новенькой тринадцать минут отведено, в них и резвись. На зоне каждая говорит, что она здесь случайно, каждая о своей невиновности сказки в высокие инстанции пишет, где правда, где неправда, не разобрать. Ты вот что понять должна: тетка у тебя простецкая, без двойного дна. Сыграй ее трогательно, это все, что потребуется. Для первого раза и этого лишку. Реплики разучи, чтоб сами срывались с губ. Интонации, жесты не придумывай, Иннокентий подскажет.

Так вот спокойно и без вопросов. Уверен, очень мне хочется с пятитысячной распрощаться. А впрочем, заплачу первый месяц, там видно будет.

Глава 5. Пришлось подчиняться сильному

В ДК я пришла пораньше, хотелось у Юлии расспросить о хитростях наложения театрального грима. И где этот грим покупать? Не пользоваться же чужим. Не удалось, примадонна опаздывала. Зато белокурая Ирочка, девица с круглым лицом, выдающим отменную толику провинциальной наивности, но эффектной тонкой фигуркой, встречала меня как родную. Конфеты из сумки достала, чай налила.

– Мы с тобой теперь будем в паре. Романыч мне объяснил: я в тебе вижу маму, которая меня в детстве оставила на вокзале. А ты во мне видишь сначала опытную зэчку, защитницу, а позже относишься как к дочери. И то и другое странно, по возрасту не подходит, но человеческие привязанности в колонии принимают неожиданные формы.

– И не только в колонии, – проворчала вошедшая Анна Михайловна. – Что Олег мой нашел в этой бландыхрыстке, до сих пор не пойму.

Девушка извиняющее улыбнулась, повернулась к свекрови.

– Налить вам чаечку, мама? Я печенье купила, с орехами.

– А ты передо мной хвостом не крути, невелика заслуга мужнины заработки в кондитерских оставлять.

– Я в театральный институт поступлю, хорошо зарабатывать буду. – Иринка ловко собрала для родственницы угощение, поставила на ее часть стола. Та брезгливо отодвинула блюдце.

– Вот тогда и похвалишься. А пока ты есть приживалка, помалкивай в тряпочку.

Накакала в душу и спокойно собой занялась. На постороннего человека – ноль внимания, могла бы и поздороваться. Мне стало совсем неудобно. Разве это уместно, семейные дрязги на всеобщее обозрение выносить? Судя по стильной одежке, со вкусом подобранной к солидной высокой фигуре, Анна Михайловна не голодает. Искристые камушки в ушах и на пальцах подтверждают это наблюдение. Зачем же молоденькую девчонку коробочкой печенья попрекать? Содержит ее муж, значит, любит. Значит, плохо будет ему без этой «бландыхрыстки», понимать надо.

– А Штуцер велел спросить, – как ни в чем не бывало продолжала беседу Ира, усаживаясь напротив, – может, ты делать умеешь что-то полезное?

– Я? Полезное? Вряд ли.

– Ну, в смысле, для нашего театра. Вот Вера у нас, к примеру, следит за костюмами, подгоняет по фигурам, а стираем и гладим мы сами. А баба Люба ответственна за инвентарь, кладовщица.

– Она и в спектакле баба Люба?

– Угу. На сцене на другие имена не откликается, забывает, что к ней обращаются. А Надя моет полы. Они за обучение не платят. Исполнители вторых ролей, Анна Михайловна и Веня, тоже не платят, а Юля даже процент с выручки получает, вместе с режиссером и сценаристом. Вот так и живем.

– А кто артистам прически делает?

– Какие там в колонии прически? Косу заплела, резинкой закрепила, вот и вся красота, – подала голос Анна Михайловна. – Иннокентий сразу предупредил, чтоб девки не расфуфыривались. Шпильки и заколки за колючей проволокой не положены, зэчки глаза друг другу выкалывают.

Я зажмурилась и поежилась. Если б женщины знали, какая дрянная, какая опасная жизнь их ждет по ту сторону забора, день за днем, ночь за ночью, долгие годы, многие отказались бы от мысли о преступлении.

Жила в нашем городе агент по недвижимости, получила от клиентки доверенность собирать документы для продажи квартиры. Не только собрала, но и продала чужие квадратные метры. Зачем? Ради глупого удовольствия полтора миллиона три дня в руках подержать? В УФРС⁶ ее паспорт при сделке купли-продажи зафиксировали, сведения в милицию передали, а милиция по прописке съездила – вот и все хитромудрости следствия. Она, профессиональный риэлтор, мама и бабушка, разве не видела наперед, что только так и получится? Стоила ее авантюра трех лет мучений?

– А можно красивую косу заплести, по моде, – внесла я рацпредложение, отгоняя мрачные мысли. Идея предназначалось для Иринки.

– А ты парикмахер, что ли? – Суровая Анна Михайловна впервые взглянула в сторону новенькой с некоторым интересом.

– Немножко работала, не мастер. Для колонии сгожусь.

– Ну, коль не мастер, приколи мне вон тот шиньон, чтоб выглядел как свои. Старшей по рангу выделяться положено.

Вообще-то, она права, не все выделяться воображалке Юличке. Я ловко собрала короткие волнистые волосы Анны Михайловны в хвостик, замаскировала тяжелой косой с проседью, свернула в низкий пучок. Получилось роскошно. Благодарности не получила. А потом заплела Ирине французские косы, начиная с висков. Девушка покрутилась перед зеркалом, любуясь собой во всех ракурсах.

– Все равно на спектакль косынку наденешь, никто не увидит, – огорчила невестку бдительная свекровь.

Я хотела было заметить, что косыночку можно и сдвинуть ненароком, до уровня плеч. Но в дверь постучали, раскатистый бас Смолькова прогудел:

– Все одеты? Можно войти?

– Входите, Иннокентий Романович! – крикнула Ира и бросилась открывать. Услужливая девушка. Или наивная подхалимка?

Сегодня Бог и царь «самородков» выглядел неожиданно благодушно. Узкие глазки лучились, пухлый ротик сложился в добрюсенькую улыбку. Подобрав на коленках штанины, уселся на жесткий диванчик, позволил Ирочке попотчевать себя, сочинил комплимент Анне Михайловне. Повернулся ко мне:

– Явилась?

Я выжидательно кивнула, подтверждая очевидное.

– Сможешь репетировать каждый день по несколько часов?

Тринадцать минут – мусолить целыми днями?

– Если ничего не случится, смогу.

– На сцену когда-нибудь выходила? Может быть, в школе? Петь, танцевать умеешь?

Красивая учительница пения, она же руководитель школьной самодеятельности, насмешливо помахала мне ручкой из стремительно убегающего детства.

– Я рисовать умею и делаю прически. Может быть, пригодиться?

– Может… – Смольков озабоченно уставился на мою полноватую талию, как скульптор на кусок глины. – Животик мало заметен, попроси у Любови Викторовны специальную подушечку. В субботу спектакль, не струхнешь перед публикой?

– В ближайшую субботу? А разве… можно так сразу? Люди годами учатся.

– Так то люди. У тебя в запасе нет этих лет. Даже пары месяцев, может быть, нет. Получишь отменное приключение, прежде чем будешь вынуждена уйти.

А ведь прав Иннокентий Романович, и цель мою тайную разгадал. Проницательный человек, внимательный к людям.

– Особо не вымудряйся, сыграешь саму себя, как будто Евгения Молодцева в камеру угодила. Сможешь?

– Я в школе стрекозу из басни Крылова играла. Вышла на сцену, и окаменела, только текст рассказать смогла.

По правде, совсем не в школе, не один раз, а целых пять, зеленела и каменела под насмешливый шепот комиссии.

– А текст в твоей роли – главное. Все остальное: смущение, страх, неумение правильно повернуться, только на пользу пойдет. Главное, не переигрывай.

Я обещала стараться.

И в самом деле, старалась, неделю отрабатывала вплетение в уже готовый спектакль. Точнее, отрабатывал режиссер. Я, как куколка на веревочках, по его указаниям двигалась. Каждый жест повторяла раз тысячу, чтоб до автоматизма дойти, чтоб в зале, полном народа, работать на автопилоте, без участия разума. Эффект каменной стрекозы потихонечку пропадал. Походка приобретала естественность, мимика – соответствие ситуациям, даже голос менялся. «Театральный шепот» освоила, чтоб Зинулю мою стеснительную в последних рядах было слышно.

К счастью, не только со мной Иннокентий валандался, многие не соответствовали высоте его идеалов. Маленький старичок с большущим блокнотом придумал новый поворот сюжета, вся труппа в спешке его осваивала. Оказалось, им не впервой, привыкли работать со скоростью мысли сценариста. Юлия разучила новые романсы и пела их очень трогательно.

Наступила суббота. Так и хочется уточнить: наступила на пятки. Проснулась я поздно, вставать не хотелось – сказывалось напряжение последних дней. Вдруг вспомнила, что неделю, и́зо дня в день, собиралась постирать тюремный халат. (Тот самый, функциональный, сзади прихват, впереди простор.) Почему-то, так и не сподобилась. От залежалой одежки пахло мышами, при взгляде на серую ткань начинало противно тошнить. При мысли о необходимости выйти на сцену, под критичные и насмешливые взгляды сотен зрителей, замутило еще сильнее. И стало вдруг страшно, до дрожи. Захотелось задернуть шторы, отключить телефон, заснуть, навеки забыть о невыполненных обязательствах. Быть может, я так бы и сделала. Но за пять часов до спектакля появилась нежданная Юлия.

– Ну что, собираешься? – перешла в наступление от двери.

– Юля, я не пойду. Мне плохо.

– Я та и знала.

– Ты не могла этого знать заранее. У меня раньше не было токсикоза.

– Жень, кого ты обманываешь? Боязнь первого выхода – это классика, так всегда и бывает. Смольков меня специально за тобой послал. Знаешь, сколько людей у нас репетировали, а на сцену ни разу не вышли, затерялись в небоскребах мегаполиса? Ты хотя б до гримерки дотопай – уже преодоление. Баба Люба на первый раз ко второму действию нарисовалась. В церковь ходила, говорит, просила у батюшки благословления грешницу изображать. У Веньки диарея разыгралась, он свой первый спектакль на очке просидел, его сам Смольков заменял, представляешь? Девчонки перед спектаклем по рюмочке принимают, для куража. Не ной, возьми себя в руки.

– У меня давление низкое.

– Да что ты говоришь? – Юля достала из сумочки аптечный пузырек и влила в меня половину. Я выпучила глаза, хватаясь за горло.

– Пробирает? Настойка семян лимонника, спирт девяносто процентов. Гипотоники рекомендуют.

– Я текст не помню. В голове пустота, круговерть, путаница!

– Что-нибудь ляпнешь.

– Халат не стиранный, от него воняет.

– Где халат?

К моему удивлению, утонченная Юлия закинула одежку в стиралку, прокрутила на быстром режиме, потрясла с балкона и взялась утюгом сушить. Больше отмазок не сочинилось, пришлось подчиниться сильному.