Kitabı oxu: «Когда ошибается киллер», səhifə 3
Глава 6. Тверда, упряма, целеустремленна
За общим столом в гримерке я старательно нарисовала яркими театральными красками печальное Зинкино личико, отгоняя мысли о выходе на всеобщее обозрение. Эффекта печали достигла опущенными уголками губ и глаз. Подложила под юбку подушечку, завязала, чтоб не свалилась. Получилось месяцев семь. И чуть не расплакалась, жалея своего маленького ребеночка, которому предстоит родиться в неволе.
– Все занятые в первом акте – на сцену! – раздался из коридора голос Смолькова.
Анна Михайловна с Ирой поднялись, ободряюще улыбнулись, пожелали мне «ногу сломать». Театральное напутствие такое. Как оказалось, доброжелательное, типа нашего «ни пуха ни пера». Ногу сразу же заломило.
Хромая Зинаида и окровавленная Кира пропустила вперед основную группу и приблизились к сцене. За стеною плотного занавеса гудел наполненный зал, зэчки неслышно занимали исходные позиции. Мой выход через минуту после начала спектакля, это очень ответственно. Артистки к новенькой повернутся, и публика на меня уставится. Первое слово «Ай!», и улыбочка виноватая. Только бы не забыть!
– Занавес! – скомандовал режиссер.
Каннибал Леша поднял рубильник, тяжелые портьеры поползли в стороны. Сокамерницы, как ни в чем ни бывало, занимались своими делами, тихонько переговариваясь. По опыту репетиций знаю: обсуждать они могут что угодно, от рецепта таиландского пирога до опоздавших гостей на красных «Жигулях».
– Один, два, три, четыре… – считал Смольков, прислушиваясь к нарастающей тишине в зрительских рядах. Леша сунул мне в руки матрас и кошелку.
– Тверда, упряма, целеустремленна, как член девственника! – шепнул мне в затылок режиссер и ткнул в спину: – Пошла!
Должно быть, неопытный в деле метания женщин, Иннокентий Романович не успел ухватить на спине оттопыренное одеяние. Через несколько дней я его простила. Приближаясь к давно не крашеным доскам, заметила, что Ирка сидит на стуле, разинув рот и глядя в одну точку.
– А, дьявол! – воскликнула Зинка, шарахаясь на матрас, не отскочивший в сторону.
– Смотреть надо было, раззява! – рыкнул надзорник и, скрывая испуганную осторожность за показной грубостью, помог мне подняться.
– Ударилась? Играть можешь? – донесся из-за спины виноватый шепот Смолькова.
Я сердито кивнула Леше:
– Отцепись ты! Нормально все.
– Ты новенькая? Пойдем, представлю старшей, – запоздало подскочила карманница, выныривая из прострации.
Я двинулась меж обитателей камеры, ни с кем не здороваясь. Как потом уверяли свидетели, со злобно перекошенной мимикой. (Нещадно ныло запястье, ударенное при падении. У меня, почему-то, боль вызывает злость, а не слезы – особенность психологии.) Выслушав диалог со старшей, публика поверила: такая, при случае, пристукнуть может. Карманница подвела меня к старой железной кровати.
– Застелай! – приказала я тоном самым непререкаемым и бросила матрас на панцирную сетку. По сценарию, я сама уделываю постель, но одной рукой не решилась. Чтобы не выпасть из образа «незлобивой и чуткой» и не нарушать ход спектакля, Ирина вынуждена была подчиниться.
Ввели избитую Киру, публика переключила внимание на примадонну. Теперь нам с воровкой предстояло повернуться боком к народу и тихонечко разговаривать, перекладывая содержимое моего пакета в тумбочку. По схеме, я угощаю неожиданно обретенную подругу конфетами.
– Что ж ты, милая, растерялася? – прошипела Зинка, выкладывая горсть «Ромашек» на столешницу. – А если б я животом ударилась?
– Прости, Жень, прости! – зашептала девушка с жаром. – Ты только в зал не оглядывайся. Ты знаешь, кто там сидит?
– Какое мне дело?
– Акулина и Юлиан! Оба! Ты знаешь, что это значит?
– Какой еще Юлиан?
– Юлиан Жирков! Режиссер сериала! Он всегда появляется, когда кандидаты уже подобраны. В последний раз хочет убедиться, со Смольковым поторговаться.
– Он вас как рабов покупает?
– А ты как думаешь? Подготовленный артист денег стоит. Как и спортсмен, между прочим. Моего Олега три раза перекупали, а нам только на руку. Он в Канаду теперь уехал, за сборную по хоккею выступает. Олег Оскомин – слыхала про такого?
– Краем уха, Саша хвалил.
– Мы с Юлианом встретилась взглядами, – продолжала восторженно Ирочка, – он так на меня смотрел! Так бы и отдалась, не уходя со сцены! Как ты думаешь, за кем он пришел? – мечтательно прошептала девчонка и больную руку мою что было мочи стиснула.
Я пискнула и отдернулась. «Только не за тобой, недотепа», – мелькнула в голове злая мыслишка. К счастью, конвойный вызвал нас на работы, что спасло мою карму от льстивой лжи.
Теперь отдыхаем, приходим в себя. Две-три минуты, пока мужчины выносят со сцены кровати и ставят столики со швейными машинками.
– Что же ты вытворяешь, кобылка моя норовистая! Без ножа ты меня зарезала! – запричитал взволнованный Штуцер и бросился в мою сторону. Я поспешно выставила вперед здоровую левую руку, сценарист за нее ухватился. – Ты всю линию переиначила! К Зинаиде кроткой возврата нет, как теперь выкручиваться будешь? И другим под тебя подстраиваться придется, на ходу, экспромтом! Опозоримся перед Жирковым!
А ведь прав Василий Петрович. Успех спектакля зависит от слаженности, от гармонии постановки. А гармонии режиссер добивается не одноразовым указанием – годами упорных поисков, месяцами трудных репетиций. Новые семь минут с моим участим в прежней трактовке играть невозможно.
– Я, Василий Петрович, на ладони упала, связки растянула, не в первый раз, это хроника. А когда мне плохо, я злая. Не сдержалась, простите.
– О! Здесь больно? И здесь? Любаша, наложи повязку. Работать сможешь?
– Притерпелась уже.
Прибежала бабушка Люба, с ловкостью профессиональной медсестры зафиксировала запястье, подвесила на шее.
– Слушаем все! – скомандовал Штуцер. – Наша Зина крутая, как яйца на пасху. Отношение окружающих соответственное. Ирина, не ты ее, а она тебя с первого дня знакомства берет под свое покровительство. Поняла? Не напутай. Анна Михайловна, вы с Зиной тон поумерьте, покажите осторожное уважение. Любаша и Фая – в разговоре о смерти мужа оставьте насмешки и поучения. Любаша, фразу «Ой, дурища ты, Зинка», замени на «Ой, не права ты, Зинаида». Уяснили? На сцену, бегом! Анна Михайловна, Зина задержится. Когда войдет, спросите: «Где была?». Она ответит: «В медпункте, не видишь, что ли?» Придумайте ей легкую работу.
Интересно Штуцер общается, мирские и театральные имена в одну кучу свалил. Женщины сели за столики, застучали машинками, занавес распахнулся. Зэчка Лида стала рассказывать, как спрятала любовника в машину и заблокировала, а с мужем в кино отправилась, на комедию. Повесть о человеческой глупости закончилась не смешно – сорокалетний мужчина задохнулся. Собственно, сцена в мастерской и была придумана, чтоб героини третьего плана между делом поведали зрителю, как дошли до жизни такой.
Говорят, эти истории Штуцер не выдумал – выудил из Инета. Реальность чистой воды, писательской выдумкой не разбавленная. Жуткая такая реальность, зрителем с прямолинейным законопослушным мышлением принимаемая за выдумку.
– У тебя шесть минут, живо! – скомандовал Штуцер и кивнул мне в сторону туалетов. Понимающий мужичек. Я скользнула в комнату, покрытую кафелем, спряталась в кабинку.
– Ну что? Убедилась, как он ее пиарит? – Кто-то вошел за мной следом. Женщины остановились у раковины, отвратительно запахло сигаретами.
– Смотреть противно, – согласилась подруга.
– Не люблю лицемеров, – добавила первая. – Могла бы так и сказать: по знакомству пришла, от Акулины. А эта виляется. Хочет баба своего человечка в сериал протащить, попросила Смолькова чуток обстругать капризное Буратино. Юлиана теперь уговаривает.
– Заметила, как они оба на нее смотрели?
– А то! Другую бы после всех фокусов прогнали взашей, а к этой Штуцер приспосабливаться велит.
– Значит, материально заинтересован. Я, может, в сто раз талантливей, а пусто в кармане – приходится семечки грызть в стороне.
Так это они обо мне?! Это я пробираюсь по блату? Впечатление такое произвожу? Умеешь ты, Женька, людей от себя оттолкнуть, проклятие какое-то. Не вредная, не сплетничаю, не подсиживаю, а симпатии не вызываю. Противно и стыдно.
А впрочем, какое мне дело? Кто я здесь? Анонимный исследователь человеческих характеров. Вот он, пример, изучай, знаменитая театральная зависть. Каждая заурядность звездой себя видит, с этой мыслю ложится, с этой мыслью встает. А иначе, где черпать силы? Как годы терпеть безденежье, бесславие, унижения?
– Женя, поторопись! – прозвучал за дверьми голос Штуцера.
Я вынырнула из укрытия, подошла к умывальнику. Две девы немножко за тридцать, изображающие надзорниц в красном уголке и на прогулке, насмешливо уставились в мою сторону. В самом деле, лишь семечки лузгают, ни единого слова им Штуцер не написал.
– Подслушивать, значит, имеешь привычку, – презрительно констатировала худая и бесфигуристая, с рыхлой апельсиновой кожей лица, «самая талантливая» Лариса Ковряжкина. – Ну и ну… Знай, что коллектив о тебе думает, на пользу пойдет.
Я тщательно намылила руки.
– А я бы, на вашем месте, – заметила между прочим, – с подругой Потоцкой не ссорилась. Кто знает, за кого мне захочется словечко замолвить?
– Замолвишь ты, как же, – пробурчала в ответ приземистая широкоплечая Валентина. Но теперь в ее интонацию вкралась досада – на собственное недоумие.
До сих пор удивляюсь, как в тот день у меня получилось? Без опыта, без подготовки, на одном запале нахальства, но характер нордический, стойкий, я пред зрителем изобразила. А в сцене признания без покаяния такой монолог развернула, что творческий тандем, притаившийся меж кулисами, смотрел на меня огромными выразительными глазами. И читался в глазах этих ужас: вот-вот сорвется, дурында.
Не сорвалась, не запуталась. Эпизод вчера сочинила для грядущего детектива, до поздней ночи продумывала. Сама не знаю, как текст у меня из горла прорвался, как сам собой излагался. А когда спохватилась, когда саму себя услыхала, отступать уже было поздно.
Судили убийцу мужа, беременную бабенку. Попросили ее объяснить, как дело было. Встала, и рассказала. Как муж свою будущую дочурку в утробе возненавидел, как лекарства жене подсыпал, чтобы выкидыш получился, как друзей-собутыльников подговаривал ее в темном подъезде пугать. А кончились «мягкие средства», собственноручно избил. Соседи милицию вызвали, ребенок остался жив.
Неделю моя несчастная под капельницей лежала, много горьких дум передумала. А в милиции с хулиганом словно с глупы дитем понянчились и опять домой отпустили. Стоял пьяный муж под окнами женского отделения, прощение вымолял. А дома опять скандалы, опять жестокие драки. Он за нож, она за сковородку. Трезвая была, сильная. Била в висок расчетливо, ребеночка защищала. И по трупу потом дубасила, мстила за годы мучений.
(Мне, по правде сказать, такой метод самозащиты ни капельки не понятен. К маме надо было бежать, когда первые тумаки схлопотала, ребеночка подарить охотники на Руси не переведутся. Я сама, хоть стыдно признаться, четыре года назад выскочила в халате, и прощай, очередная попытка выйти замуж. Но толпы моих соотечественниц упрямо жмутся к бочку драчливого благоверного. И колотят его со злости, а иной раз – и до смерти.)
Моя оборзевшая Зина обвела сокамерниц предостерегающим взглядом: ребенок еще со мной, попробуй кто сунься. Залу тоже досталось. Артистки в замешательстве замолчали. Как потом уверяли многие (при обстоятельствах страшных и трагичных), в этот миг вдруг они распознали в невысокой полнеющей женщине затаившуюся убийцу, убежденную и расчетливую.
– И за что тебя осудили? – спохватилась Фаина, – за самооборону?
– За превышение самообороны, – насмешливо выдала Зина. И сплюнула на пол.
– Ох, не права ты, девка, не права, – переняла эстафету баба Люба, головой сокрушенно качая, как будто и вправду поверила. – Терпеть надо было…
Сцена благополучно продвинулся к драке, мне слова больше никто не давал. Когда выходили на поклон, Акулина смотрела в мою сторону внимательно и недоверчиво, как будто пыталась распознать соседку недельной давности. Отзвенели благодарные аплодисменты, усталая труппа разбредалась по своим коморкам. Пробегающий в обратном направлении Смольков вдруг резко затормозил, вцепился в мое плечо:
– Это что еще за самодеятельность? – зарычало из львиной пасти. – Еще раз отсебятину услышу – вылетишь, на х..! Прониклась?
Я молча кивнула, запал противодействия истощился.
– Сегодня разборок не будет, всем душеная благодарность! Играли все замечательно, кроме белой дурной вороны! Жду завтра всех к четырем. И не надо взглядом канючить, все новости тоже завтра.
– Не томи, Романыч, кого забирают? – послышались требовательные голоса.
– Не меня, почему-то, – развел руками маэстро и двинулся в сторону зала. Труппа разочарованно загудела, на лицах мужчин и женщин проступала тревожная надежда. Всю ночь будут маяться, бедолаги, о большом экране мечтать. Едва не ревя от обиды, я пробралась в гримерку.
– Ну что, выпендрилась перед Жирковым? – повернулась Анна Михайловна. – Всех растолкала локтями.
– Не нарочно, так получилось.
– А ты постарайся, чтоб впредь у тебя по-человечески получалось. Не одна ты на сцене, о товарищах надо думать.
Я смочила тампон молочком, утирала слезы вместе с гримом.
– Зря вы сердитесь, Анна Михайловна, – проворковала Юлия. – Первый раз человек на публике, куда занесло, там и прибилась. Не плохо она дебютировала, по-своему, не по-Смолькову, вот он и бесится.
– Дебютировала? Ты думаешь? Откуда бы столько прыти? Монолог на ходу сочиняла? Ни в жизнь не поверю.
– Мне кажется, мама…
– А ты, дурында, помалкивай. Сидит, коленки раздвинула, весь сникерс наружу. Из-за тебя человек, может, руку сломал. Так бы и треснула.
Ира быстренько отошла. Жаль девушку. И личиком, и статью хороша, но неловкая, бесхарактерная. Как она с паучихой-«мамашей» под крышей одной уживается? Надеюсь, до рукоприкладства не часто дело доходит? Почему моя героиня сидит за убийство мужа? А если через неделю рассказать про убийство свекрови? То-то рты все поразевают.
– Одевайся скорее, во дворе ждет сюрприз, – шепнула мне Юлия.
Я смочила новый тампон холодной водой, остудила лицо. Полнейшее опустошение, ни торжества, ни обиды. Неврастеническая релаксация.
– До свиданья, Анна Михайловна. Иринка, пока.
Пускай «проницательная» особа остается с досужими домыслами. Дебютировала, не дебютировала, какое ее полезное дело? Не в моем характере объясняться.
Глава 7. Счастливчиков пропивают
Сюрприз, в самом деле, имелся. Он стоял у служебного входа, картинно опираясь на блестящий синий «Фольксваген». Два букета шикарных роз и вечерний черный костюм эффектно выделяли молодого высокого адвоката среди простоватых поклонников наших товарок. Заметив приближающихся дам (я спрятала повязку за спину подруги), Беркутов обаятельно улыбнулся, шагнул навстречу и каждой вручил цветы.
– Поздравляю, Юленька, вы играли блестяще, – польстил приме, галантно целуя холеные нежные пальчики. Девушка расцвела от удовольствия.
Меня чмокнул в щеку, легко, по-приятельски:
– С дебютом тебя, театралка. Не устаешь меня удивлять.
И тотчас заметил бинты.
– Это что? Травма? В самом деле, плохо упала? – На лице непритворная тревога, почти испуг.
– Арсений, растяжение – не травма, а мелкое недоразумение. День-второй, и пройдет.
– Уверена? Заедем в медпункт?
– Не заедем, из принципа. Чем реже обращаемся к врачам, тем активнее работают наши внутренние ремонтные мастерские. Мое кредо – болезнь без посторонней помощи.
– Жень, ты с этим кредо поосторожнее. Один мой приятель, знаешь, книжечку приобрел, о прелестях самолечения. Трое суток животик грел, аппендицит себе вырезать не догадался. Когда мы с классом встречаемся, на могилку к нему заходим.
– А мы бы зашли перекусить, – кокетливо выдала Юлия. Не может девушка в сторонке оставаться, перетянуть внимание на себя – страсть и цель ее жизни.
– Я ждал этого предложения, – с улыбкой отреагировал наш кавалер, тряхнув рассыпчатыми кудрями, – и даже зарезервировал столик в ресторане через дорогу. Прошу вас, милые дамы.
И локти согнул колечками. Мы ладошки в сгиб положили и легкой красивой троицей направились к переходу. Тут я стала соображать: Арсений посмотрел спектакль. Юлия позвала, мое мнение не спросила. Теперь «опекун» доложит бдительному супругу и про поздние возвращения, и про падение на сцене. Проработок не оберёшься.
Метрдотель предложил нам столик в уютном уголке, подальше от оркестра, официант подал меню. Я к этим новомодным меню с неведомыми названиями грамотно приспособилась – по картинкам ориентируюсь. Хороший кусок мяса со знакомыми овощами – предел желаний, экспериментировать не люблю.
Юлия долго и въедливо выбирала малокалорийный салатик, спрашивала у Арсения совета кокетливым детским голосом. Знаю я эти «наивные» закидоны. Вроде глупостью отдают, а воздействуют на мужчину, устремляют все его помыслы в заданном направлении. Аллочка Самохвалова, подружка нижегородская, исключительно в детской манере с обладателями раскрученного бизнеса разговаривала. Проживает теперь в трехэтажном особняке, двоих дочурок воспитывает.
Интонации Юлии намекали на грядущий интим, приятный и беспроблемный, полуопущенные ресницы, густые и длинные, призывали на штурм «этой недотроги». Арсений излучал обаяние, призывов «не замечал». А пока выполнялся заказ, танцевал с обеими спутницами.
– Ты видела, кто причалил? – вернулась к столику Юлия и деликатно взглядом указала мне за плечо. – Не оборачивайся!
Опять?
– Неужели Жирков с Акулиной?
– Юлиан с женой и сыном, Смольков с супругой, Штуцер с внучкой. Счастливчиков продали, пропивают.
Так вот вульгарно пьянствуют? Я слегка повернула голову, сделав вид, что стряхнула пылинку. Семейная компания за сдвоенным столом производила самое респектабельное впечатление. Творческий тандем успел переодеться в вечерние костюмы. Невысокий кругленький Юлиан обхаживал сухопарую супругу, красивую из салона. Болезненная и бледная Елена Смолькова пришла в ресторан будто вынужденно, с усилием поддерживала беседу. Высокий парень и маленькая девушка сидели к нам спинами, их лиц я не разглядела.
Официант аккуратно порезал мне мясо по-французски и любезно пристроил вилку к левой руке. Аппетит закричал в два голоса, обсуждать навязшее в зубах не хотелось. Но Арсений поддержал беседу, очевидно, был в курсе событий:
– Скоро на всю страну запоете романсы, Юленька?
Девушка аж скривилась и тон игривый оставила.
– Издеваетесь? В этом виде?
– Нисколько не издеваюсь, – назидательно молвил Беркутов, – Считаю все ваши комплексы затянувшимися, надуманными. А если вид удручает, значит, с ним пора распроститься.
Непробиваемый субъект. Разговаривает с соблазнительницей, словно доктор на сеансе психотерапии. Обидеть ничуть не боится.
– А вы знаете, сколько стоит ринопластика? – взвилась Юлия. – У меня пошло нет денег! Я адвокату Кобенкову все отдала, а взамен получила два месяца ада! Меня на зоне за детоубийцу держали, а вы знаете, что такое детоубийца на зоне? Меня насиловали шваброй, меня били до посинения! А как узнали, что дело мое пересматривается, лицо кирпичом изуродовали, чтоб клеймо на всю жизнь осталось! Куда я теперь годна? Ни в школу вернуться, ни частные уроки давать. Родители меня стороной обегают, бывшие ученики в глаза издеваются, друзья прячутся, нигде поддержки нет. В театре копейки дают, дай Бог прокормится…
И девушка вдруг заплакала, тихонечко, горько. Я даже жевать перестала, когда весь ужас представила. Не убила она ребенка, а кому на зоне докажешь?
Арсений подал Юле салфетку, задумчиво похлопал по плечу:
– Ну-ну, возьмите себя в руки, можно что-то придумать. А прошлым махать как флагом – занятие бесперспективное. Убрать вам пора клеймо, однозначно. Лицо очистится – на душе станет светлее, и новая жизнь начнется. Молодая, красивая, талантливая – сколько радости впереди!
– У меня брюлики сохранились, Юра дарил, – подняла голову Юлия. В васильковом взгляде просыпалась надежда. – В банковской ячейке лежат, я их продавать боюсь, обманут.
– Как пить дать обманут, – авторитетно подтвердил адвокат. – Драгоценности следует предлагать знакомому ювелиру. Есть у меня человек, кой чем мне обязан. Вы, девочки, прогуляйтесь, носик попудрите, а я позвоню.
Адвокат достал телефон, мы направились в женскую комнату.
– Так я и сделаю, – вдохновилась девушка, остужая пылающие ланиты водой из-под крана. – Покопаюсь в Инете, клинику подберу, и завтра – на консультацию. Акулина к нам приходила не в первый раз, не в последний.
– Кто хочет пробиться на телевидение, милостей Акулины не дожидается. Станешь красавицей, сама подойдешь к Юлиану, он не сможет тебе отказать.
– И верно, – хихикнула девушка, – никто мне еще не отказывал, кроме зазнайки Беркутова. Он что, к тебе не ровно дышит?
Так-так-так, вместе с хорошим настроением, к нам возвращается беспардонность.
– Ты откуда это взяла?
– Я не слепая.
– Знаешь, Юль, иногда очень хочется, чтоб кто-то срочно ослеп. Углубится в свои проблемы, перестанет копаться в вещах, которые его ни разу не касаются.
Конкретная фраза, запрещающая развитие темы. Но прямолинейностью Юлию не проймешь.
– Значит, правда? Я угадала? – И посмотрела требовательно. Колись, подруга, хитрость твоя белыми нитками по черному вышита.
Пришлось объясняться, в подобных вопросах недомолвки опасны. Семейные недоразумения к хорошему не приводят, недаром половина вступающих в брак разводятся в первые четыре года.
– Мой муж и Арсений – друзья. Не давняя дружба, но крепкая, в трудностях закаленная. Благодаря усилиям Арсения, благодаря его помощи, мы с Сашей два месяца назад пожениться. Понятно тебе?
– А подробности?
Чтоб ты их по гримеркам разнесла?
– Перебьешься. Александр доверяет Арсению, как самому себе. А за меня боится, как бы что ни случилось. Просил друга присмотреть за женой. Я без присмотра бы обошлась, но спорить с мужем не стану, что скажет – сделаю. Так Саше спокойнее, это главное.
Юлия усмехнулась, ничуть не поверив:
– То-то твой друг платонический как Снегурочка побледнел, едва повязку заметил.
Но наткнулась на гневный взгляд и снисходительно выдала:
– Ладушки, успокойся, условно версия принята. А знаешь, зря ты корчишь недотрогу. Жить надо так, чтоб вспоминать было интересно, а рассказывать стыдно.
Мне уже стыдно, как будто я в самом деле в адюльтере виновата.
Впрочем, вечер прошел замечательно, Арсений передал Юле адрес и телефон ювелира. Приободрившись, девушка предприняла новые покушения на честь адвоката, и тот ей как будто подыгрывал.
Я приняла решение – впредь игнорировать бестактные выпады Юлии. Жалко ее. Потеряла почву под ногами, не может после колонии в себя прийти. Отсюда нервозность, постоянное желание самоутвердиться за счет унижения женщин и приближение мужчин. Со временем дурь пройдет, горизонты раздвинутся, я в талант Алины Ланской верю. И каждый, кто видел ее на сцене, верит.
