Kitabı oxu: «Счастливое завтра», səhifə 5
10
– Наконец-то, тишина, – сказала Кейт, закрыв входную дверь.
Посмотрев на себя в зеркало и распустив волосы, которые были аккуратно завязаны в хвост, женщина пошла на кухню убирать утренний бардак. Убирая испачканные тарелки в раковину, она посмотрела в окно, где старый Ford Mustang 1973 года, дыша 8-цилиндровым мотором мощностью 225 лошадиных сил, своим ревом давал знать всей улице, что самый лучший отец на свете везет своих мальчиков в школу. Билл и Коли сидели на заднем сиденье и улыбались во весь рот.
«Они никогда не станут так улыбаться в семейном Chevrolet», – с завистью подумала Кейт.
Она ненавидела эту чертову машину всем сердцем. Когда они ждали мальчиков, Сэм настоял, что красную BMV необходимо заменить на этот семейный катафалк. Почему-то его драгоценный Ford остался также стоять в гараже.
– Всем автомеханикам необходимо иметь классную машину. Как ты думаешь, сколько людей будут обращаться ко мне, если я буду разъезжать на восьмиместном Chevrolet? Мой автомобиль – это мое лицо. Да и к чему тебе сейчас BMW? Тебе намного удобнее будет отвозить детей в школу на практичной машине.
Кейт опустила глаза и залила остатки красного клубничного джема горячей водой.
Достав телефон, она посмотрела на экран. Занятия в школе начинались через 20 минут. От Скарлетт так и не было никаких звонков или даже сообщений. Это не было неожиданностью для Кейт. Дочь часто оставалась у подруг с ночевкой. В этом не было никаких проблем, но обычно она предупреждала мать.
«Хотя вчера был день города».
Последний раз Кейт видела дочь на стадионе, когда сжигали чучело Карла Стаки. Потом, как всегда, состоялась дискотека. Мать не сомневалась, что «королева» школы обязательно должна там присутствовать.
«Наверное, так напилась, что побоялась позвонить. Лишь бы пьяная за руль не садилась».
Когда вся посуда была перемыта, Кейт села на диван. Секундная стрелка на старых часах медленно пробегала круг за кругом. Женщина листала новый выпуск журнала Vogue. Но мысли ее были далеко от статей журнала. Она думала о том, что ей пора бы уже устроиться куда-то на работу. Через каких-то девять месяцев Скарлетт соберет сумки и уедет на другой край страны. Это неизбежно. Поэтому Кейт хотела оградить себя от того, что ей придется отпустить дочку. Она считала, что работа поможет ей отвлечься и забыться.
Проблема была в том, что Кейт никогда в жизни не работала. Всего через месяц после выпускного она забеременела Скарлетт, еще через месяц была сыграна свадьба. Затем она сидела с дочкой, затем она забеременела мальчиками. Да и мысль о том, чтобы устроиться на работу, никогда не посещала ее голову до последнего время. Ей нравилось колесить на своем красном BMW по городу. Гулять в легком летнем платье и ходить по магазинам, держа на руку свою маленькую принцессу. Ей нравилось проводить время со Скарлетт, которая своими большими глазами смотрела на нее. Дочка всегда внимательно слушала ее и старалась сделать так, чтобы никогда ничем не расстроить. Они обожали друг друга. Кейт даже стала считать, что все эти разговоры, о том, что «маленький ребенок забирает у тебя все силы» – это все чушь. Но так было только со Скарлетт.
Когда родились мальчики, она полностью ощутила, что значит быть «вымотанной». Мальчики сильно отличались от спокойной Скарлетт. Они часто плакали. Настолько часто, что первый раз, когда Кейт смогла всю ночь проспать, не вставая, было лишь спустя долгих два года после их рождения. Да и потом чем они становились старше, тем тяжелее было за ними уследить. Они были самой энергией в чистом виде. Сидеть на месте – это было не про них. Но, слава Богу, тогда уже Сэм взял мальчиков под свою опеку. Он привил им любовь к спорту, где они выплескивали все свои силы и становились хоть немного спокойнее.
И вот сейчас, когда мальчики пошли в школу, она стала чувствовать себя в доме одинокой. И всякие грустные мысли стали осаждать ее голову. Поэтому Кейт хотела посвятить себя какому-нибудь делу. Первым ее пунктом плана по устранению одиночества был сад. Год назад на заднем дворе, где раньше висели старые качели и располагался домик на дереве, Кейт решила сделать красивый сад. И всего за год она легко с этим справилась. Теперь она с гордостью приглашала гостей на задний двор, который был произведением искусства. Большая вместительная беседка укрылась в тени под деревом. Она вмещала в себя больше десяти человек. В углу двора вместо ржавого мангала была построена огромная печка для барбекю. Весь двор был искусно выложен натуральными камнями, вокруг которых были кусты различных цветов, таких как розы, пионы, гортензии и лилии. В этом месте нашлось место и для декоративного озера. Без стеснения сад можно было назвать «восьмым чудом света».
Но теперь, сад был сделан и в нем оставалось лишь изредка поливать цветы. Поэтому Кейт искала себе новое занятие. Сейчас, просматривая модные журналы, она с интересом изучала новые тенденции в моде, из которой ее вырвали на несколько десятков лет. Кейт знала, что у нее было безупречное чувство вкуса. Поэтому сейчас, листая журнал, она делала записи в свой блокнот, в котором уже были сделаны два десятка набросков платьев. Она еще не сообщала мужу о своем новом увлечении. Хотя у нее не было сомнений, что он ее поддержит.
Кейт хотела сделать пробную партию платьев и выставить их в одном из магазинов в центре города. Она хорошо общалась с парочкой владельцев магазинов, так что дело оставалось за малым. Ей нужно было всего лишь ощутить, что сейчас модно и что будет модно завтра.
Так, в непринужденной атмосфере, Кейт сидела в гостиной, попивала чай и делала пометки в своем блокноте. Она уже собиралась идти на кухню готовить ужин, но ее отвлек шум машины, которая остановилась около их дома.
Кейт взглянула сквозь окно в кухне и увидела полицейский автомобиль, из которого вылез Трэвис Брук. Кейт давно знала его. Он был на год старше ее и еще в школе подбивал к ней клинья. Трэвис был не самый глупый парень в школе, но все же ума ему явно не хватало. После школы он подписал контракт и пошел в армию. Десять лет Кейт о нем ничего не слышала, пока однажды не встретила его в магазине. В то время он был простым сержантом и патрулировал улицы. Но сейчас он дослужился до офицера. Честно сказать, дослужиться было не так уж и сложно, поскольку любое дело с легкостью можно было закрыть, ведь сейчас так легко было найти подозреваемого. Они сплошь и рядом, в любом поселении «грачей» их были сотни. Если беженец не мог предоставить доказательств того, где он был во время того или иного преступления, то получить от него признание было делом времени, или вернее сказать, делом кулаков и боли. Делом черты, до которой готов дойти человек.
Сейчас он выходил из машины, подтягивая штаны, которые отвисали под тяжестью «Глока». Трэвис сплюнул остатки табака и, облизав желтые зубы и зачесав свои засаленные волосы назад, с неохотой пошел в сторону входной двери.
Наукой доказано, что у человека есть пять чувств: зрение, слух, вкус, обоняние, осязание. Тогда как тогда объяснить то, что почувствовала Кейт, глядя на офицера? Вдруг страшная паника накатила на нее волной. Ей стало страшно. Так страшно, что она стала смотреть по сторонам, словно стараясь найти мужа, хотя прекрасно знала, что он на работе. Она хотела даже позвать его. Пусть он откроет дверь, она не хочет этого делать. За ней что-то плохое, что-то ужасное. Она слышит, как звон дверного звонка пролетает по дому. Ей нужно идти, нужно открыть, но она не хочет. Она стоит и смотрит на мясо, которое она достала, чтобы приготовить ужин. Капли конденсата стекают с него. Кейт поворачивается и идет к двери. Трясущейся рукой она берется за дверную ручку.
«Пожалуйста, я не хочу. Не надо!»
Глядя на дверь, она вдруг ясно осознает, что за ней ее ждет то, что навсегда поменяет ровное течение ее жизни. Делая над собой усилие, она все-таки открывает дверь.
– Здравствуй, Кейт, – Трэвис держит руки на ремне, словно ковбой. Даже сейчас он находит уместным покрасоваться перед девушкой, которую обожал в школе.
– Привет, Трэвис, – срывающимся голосом говорит Кейт. Она пару раз кашляет, приводя голос в порядок. – Что-то случилось?
– Случилось, – опустив глаза, отвечает офицер. – Разреши, я войду?
Кейт отпускает дверь и проходит в комнату. Она чувствует, что ей срочно нужно сесть. Садясь на кухонный стул, она испуганно смотрит на Трэвиса, который берет соседний и ставит его напротив хозяйки. Видя, как трясутся руки женщины, он аккуратно берет их в свои.
– Кейт, мне трудно тебе об этом говорить, но я думаю, что лучше тебе узнать все от меня, ведь как-никак, мы не чужие люди, – он делает глубокий вздох.
«Какие нежные у нее руки».
– Кейт, я должен тебе сообщить, что твоя дочь Скарлетт… Она мертва. Прости, что…
Женщина смотрит на него, но ничего не слышит. Трэвис продолжает что-то говорить, но она ничего не может разобрать. Слезы медленно текут по ее лицу. Если бы его сейчас тут не было, она бы уже билась в истерике. Но она не может себе этого позволить – ни при нем, ни при ком-либо другом она не станет рыдать.
Кейт вынимает свои руки и идет к раковине. Она слышит, что Трэвис все что-то говорит и говорит. Трясущаяся рука берет стакан и набирает воды. Хочется пить, но вода не лезет в горло. Лишь вымочив губы, она ставит стакан на стол.
– Кейт, я знаю, как тебе сейчас тяжело, но нам нужно съездить в морг на освидетельствование. Я знаю, что тебе сейчас не просто, так что можем сделать это потом…
– Нет, – грубо сказала она, – мы сделаем это сейчас!
– Хорошо, Кейт. Я тогда подожду тебя в машине, – Трэвис вышел из дома, тихо прикрыв за собой дверь.
Кейт достает телефон и набирает номер мужа.
– Алло. Кейт?
– Да, – глотая ком в горле, говорит она.
– Что-то случилось? – по голосу слышно, что Сэм встревожился не на шутку. Жена никогда еще не говорила с ним таким голосом.
– Сэм, наша дочь… Скарлетт… Она…
11
На дворе конец 60-х годов. За океаном доблестные солдаты умирают на вьетнамской земле, расовая дискриминация запрещена законом, а одну из заметных ролей в жизни людей, в основном молодежи, стали играть общественные движения, такие как «Феминизм» и «Движение за защиту окружающей среды». Мартин Лютер Кинг еще не был убит, но уже тогда вся страна чувствовала, что грядут большие перемены.
В этот самый период девушка по имени Джейн Саммерс перебралась из холодной Аляски в центр всех этих волнений. Похоронив так рано покинувшую их мать, отец с дочерью решают сменить обстановку и перебираются вглубь США.
По сравнению с Аляской, их новый дом кажется чем-то необычным, чем-то совершенно новым. Это было не похоже на мирное и спокойное течение жизни на Аляске. Тут каждый день собираются какие-то митинги. Открываются новые и новые общества борьбы со всем на свете. И главное, в любом из таких обществ тебя ждут с распростертыми объятиями.
Молодая Джейн с интересом впитывает в себя, что ей говорят с экранов телевизора, что говорят ей митингующие, и все то, что она читает в брошюрах общественных движений.
«В этой стране люди меняют мир, тут каждый будет услышан и понят».
Вот только ее отец был против всего этого. Он был слишком стар, чтобы понять, что сейчас творится в мире. Его устраивало, что ему говорили, что и когда делать, что вся его жизнь давно была распланирована поэтапно. Он был из старого рода канадских дровосеков. Он был большой и сильный, такой же, как и канадская ель, и такой же тяжелый и недалекий. На все то, что твориться на улицах его нового дома, он смотрел с ухмылкой. Во всех этих общественных движениях он видел лишь кучу ленивых бездарей, которые пойдут на что угодно, лишь бы не работать. В общем, весь этот новый мир, не впечатлил старого сурового дровосека, в отличие от его дочери.
Со смерти матери и переезда в новый дом прошел уже год. Джейн устроилась работать в швейную мастерскую, которая находилась рядом с домом. А ее отец нашел себе место в одной строительной бригаде, состоявшей из таких же, как он непробиваемых людей. И в то время как Джейн слушала разговоры таких же, как она девушек, яро призывавших ее вступить в движение «феминисток», ее отец слушал старых скряг, которые болтали лишь о том, что «раньше было лучше».
Вся неделя Джейн была расписана по минутам. С утра отец отвозил ее в мастерскую, где она работала до четырех часов. Потом она спешила домой, где готовила ужин и наводила порядок в доме. После ужина, который был всегда в семь вечера, отец проверял чистоту в доме, и, если оставался доволен, разрешал Джейн посмотреть с ним телевизор. В полдесятого они вместе молились и шли спать. Надо сказать, что после смерти матери ее отец ударился в религию, к которой приучил и Джейн. В выходные дни он оставлял немного денег в кино, но только при условии, что дочь вернется не позже десяти вечера.
Отец Джейн был воспитан суровым мужским коллективом, где за любую провинность наказывали кулаками.
«Да, мой отец… твой дед… был еще тем куском дерьма. Никогда ничего не объяснял, а сразу бил. Бывает, все дела переделаешь, а он раз… И заехал тебе по уху. Потом ходишь и думаешь, что не так сделал? А придешь спросить, так в другое ухо получишь! Вот так!»
Пока была жива мать, воспитанием Джейн занималась она. Но после того как она умерла, вся ответственность за будущее дочери свалилось на плечи старого дровосека. И он воспитывал дочь так, как умел. Так, как воспитывали его.
Если ему не нравился ужин или порядок в доме, он заставлял дочь весь вечер простоять в углу на коленях, или бил тонким прутиком по рукам, считая, что это наказание больше подходит девушке, чем удар в ухо. И это стало нормой для Джейн, к которой ей пришлось привыкнуть с двенадцати лет.
И если с будничной рутиной смириться было можно, то вот выходных дней она боялась.
Каждую пятницу и субботу отец Джейн проводил вечера в компании коллег по работе, сидя в баре и болтая. Потягивая за разговором сначала пиво, а потом что покрепче, мужчины не замечали, как могли оставить в баре не только половину зарплаты, но и здравый рассудок.
Джейн до сих пор помнит тот вечер, когда отец пришел пьяный первый раз. На часах было 23:30. Считая своим долгом дождаться отца, Джейн сидела и читала книгу. Отец был весьма огорчен тем, что она до сих пор не спит. Так же он решил высказать свое недовольство порядком в доме. Он доказал ей свою точку зрения двумя крепкими ударами по ребрам.
С тех пор Джейн никогда не ждала его по вечерам. Она уходила к себе. Закрыв комнату, она двигала большой книжный шкаф, который стоял рядом с дверью, таким образом, чтобы дверь невозможно было открыть. Каждую пятницу и субботу она слышала, как пьяный отец тарабанит в ее дверь, как он кричит, какими словами называет ее и ее мать. Укрывшись одеялом, Джейн лежала и смотрела на тумбочку рядом с кроватью, на которой стояла фотография так рано покинувшей ее матери.
Так проходили пятница и суббота. А в воскресенье они вместе с отцом шли рано утром в церковь, словно ничего не было. После они заходили в магазин, где покупали продукты на неделю, а затем в аптеку, где они покупали закончившиеся таблетки и заправляли ингалятор отца Джейн.
Так проходила неделя за неделей. Джейн уже привыкла ко всему, но все же, смотря на ярых девушек «феминисток», она хотела что-нибудь поменять. Сидя на коленях в гостиной вечером и держа за руку своего отца, она повторяла заученные ей молитвы, но в глубине души просила лишь об одном: «Господи, помоги мне поменять свою жизнь».
То ли Господь Бог наконец обратил свое внимание на бедную девушку, которая носит перчатки круглый год, чтобы скрыть синяки от деревянной палки, то ли обстоятельства так сложились, но в один из дней Джейн резко изменила свою судьбу.
Был обычный пятничный вечер. Домой спешить не было смысла. Всю неделю Джейн вкусно готовила и исправно поддерживала порядок в доме, поэтому в этот вечер хотела сходить в кино. На часах было 16:00. Швейные машинки утихли до понедельника, и девушки начали потихоньку расходиться. Кто-то шел домой к мужу и детям, кто-то спешил на свидание, кто-то собирался на собрания.
Стоя в темном углу, Джейн натягивала на свои руки перчатки. На работе за швейной машинкой на ее руки никто не обращал внимания, но когда наступал перерыв, она прятала их в карманы своего рабочего халата.
Натянув платок, она взяла старую мамину сумку и стала уже уходить, но неожиданно к ней подошла девушка по имени Тиффани. Она была одной из сторонниц новых общественных движений. Ее можно было встретить в таких обществах как, «борьба за защиту окружающей среды», «борьба с дискриминацией», выступала в забастовках профсоюзов и, конечно же, она была одной из самых ярых феминисток. Как Джейн скрывала свои синяки на руках, так и Тиффани скрывала то, что ее дома ждал муж и маленький ребенок. Обручальное кольцо она носила на цепочке с крестиком и всем говорила, что это кольцо ее покойной матери.
– Есть планы на вечер, Джейн? – резко спросила она.
– Я, честно сказать, думала сходить в кино. Там сегодня показывают…
– Ты в те выходные уже была в кино, как тебе не надоело еще туда ходить? – девушка имела странную манеру вести разговор. Она совершенно не глядела на собеседника, а все время оглядывалась по сторонам, при этом говоря тихо и очень быстро, из-за чего с большим трудом можно было понять, что она вообще говорит.
– Ну, там каждый раз показывают разные фильмы, – Джейн чувствовала страх, глядя на эту девушку. При разговоре с ней ее голос становился тихим и тонким.
– Слушай, новые фильмы выходят чуть ли не каждый день. Всех не пересмотреть. Я предлагаю тебе сегодняшний вечер провести со мной, – ее предложение прозвучало как некое одолжение, словно еще пару минут назад Джейн сама умоляла ее об этом.
– И чем займемся? – робко спросила девушка.
– Сегодня у нас заседание. Я там буду выступать. Хочу, чтобы ты послушала. Ну так что?
– А в котором часу начало? Просто мне до десяти часов нужно вернуться домой, мой отец…
– Не волнуйся, сегодня мы на машине. Клер из бухгалтерии нас подвезет.
– Клер тоже состоит в обществе? – удивленно спросила Джейн.
Клер была большой суровой женщиной, которая больше походила на мужчину.
– Конечно, Клер ни одного собрания не пропустила. Ну так что?
– Даже не знаю…
– Пойдем, хватит ломаться. Это для твоей же пользы, – и Тиффани крепко взяла ее за руку, при этом надавив на синяк, от чего Джейн даже скривила лицо от боли, но, к счастью, ее подруга ничего не заметила.
Они вышли на улицу, где уже стоял старый мини-автобус, за рулем которого сидела бухгалтерша Клер. Тиффани открыла дверь в фургон, где на трех рядах сидений уже сидело около десяти девушек. Большинство из них Джейн видела на работе, но некоторых сейчас встретила впервые. Девушки залезли и сели на свободные места.
Водитель Клер с трудом повернулась и, пристально посмотрев на Джейн, спросила грубым голосом:
– Эта тоже с нами?
– Да, Джейн, тоже едет с нами.
– Как скажешь… – пробурчала Клер и, воткнув передачу, так резко нажала на педаль газа, что от неожиданности Джейн чуть не распласталась по салону.
Дорога заняла больше часа. Во время дороги Тиффани любезно представила всех сидящих в салоне девушек, которых испуганная Джейн даже и не пыталась запомнить. Одна из девушек, сидящая около окна, держала в руках сверток с бумагой. Эта хрупкая на вид девушка лет двадцати работала в типографии, в которой она печатала небольшие программки, одну из которых любезно протянула Джейн.
На белом листе бумаги, сложенном в четыре раза, была нарисована девушка, стоящая рядом с гильотиной. Надпись под рисунком гласила:
«Если женщина достойна взойти на эшафот, то она достойна войти и в парламент».
Тиффани ткнула пальцем на рисунок девушки и сказала:
– Олимпия де Гуж. Она написала «Декларацию прав женщин и гражданок». Через пару лет ее казнили на гильотине. Великая женщина.
Наконец-то старый фургон резко затормозил. Одна за одной девушки повыскакивали из фургона и медленным шагом направились в ничем не примечательное здание.
Девушка с программками заняла место у входа и принялась раздавать листовки всем желающим. А их было немало. Помимо тринадцати спутниц Джейн, вышедших из фургона, со всех сторон улицы небольшими группами шли девушки.
Тиффани кивком головы пригласила Джейн пройти вслед за ней в здание. Они прошли в большой холл, который имел весьма печальный вид. Выцветшие обои были изорваны, полы прогнили, из-за чего каждый шаг сопровождался противным поскрипыванием, а воздух был пропитан каким-то кислым запахом. Хотя на улице был еще день, в самом холле было уже темно и лишь через открытые двери в конце коридора проступал свет.
От Тиффани не ускользнул пренебрежительный взгляд, с которым Джейн осматривала помещение.
– Это здание признали аварийным. Скоро снесут. Вот в таких местах нам приходиться ютиться. Это тебе не Нью-Йорк, – грустно сказала она. – Но поверь мне, это только начало. Поверь мне.
Посмотрев на свою спутницу, Джейн почувствовала, что такая девушка, как Тиффани, просто так такими словами не разбрасывается. Ее лицо излучало уверенность.
Войдя в открытые двери, девушки очутились в огромном зале. В нем было около трех десятков рядов сидений, обращенных к сцене, на которой располагалась небольшая трибуна. Все окна были завешены, а единственным источником света были сотни свечей, расположенных по всему залу. Над трибуной висел огромный плакат, на котором кривыми буквами был написан лозунг: «Освобождение женщин».
– Прости, света тут не очень много. Электричество давно отключили, а окна мы завесили плотной тканью. Нельзя, чтобы кто-то знал, что мы здесь. Это, кстати, одно из ключевых правил. Думаю, ты поняла?
– Да, конечно. Я никому не скажу, – ответила Джейн.
– Я не сомневалась в тебе, подруга, – подмигнув, сказала Тиффани. – Что ж, мне пора идти. Нужно еще перекинуться парой слов кое с кем. Ты не стесняйся, проходи, присаживайся, мы скоро начнем, – и новая подруга Джейн уверенной походкой пошла к трибуне, где ее уже ждала группа девушек, которые встретили ее радостными воплями и объятиями.
Гладя на это, Джейн почувствовала грусть. Никто никогда так не радовался ее приходу, даже ее отец, а тем более совершенно незнакомые люди.
Практически все первые ряды уже были заняты. Около пятидесяти девушек, сидя на старых выцветших и дырявых стульях, тихо о чем-то перешептывались между собой. Все они были абсолютно разными. Кто-то был одного возраста с Джейн. Справа в углу был кружок из уже давно не молодых особ, которые приходили на такого рода собрания лишь за тем, чтобы убить вечер. Почти рядом с трибуной мирно сидела огромная Клер в окружении девушек с работы. Всего через ряд от нее сидела женщина, которая привлекла внимание Джейн.
Это была невероятно красивая барышня в черной меховой накидке, стоившей по меньшей мере долларов сто. У нее были ослепительно белые волосы, уложенные в одну из самых модных причесок того времени. Сама женщина выглядела лет на тридцать-тридцать пять. Она сидела совершенно одна и устало смотрела на сцену.
В общем, в этом старом аварийном зале под согревающим светом свечей в этот вечер собрались совершенно разноплановые женщины, но каждой из которых здесь были рады. Каждая из них чувствовала себя здесь уверенно и спокойно.
Заняв одинокое место в самом углу, Джейн ощутила сладостный вкус тайны, которой теперь она была связана наравне со всеми этими женщинами. Ей стало приятно осознавать, что у нее есть теперь секрет, о котором не знал никто, даже отец.
Ровно в 18:00 Тиффани взошла на трибуну и, оглядев присутствующих, одарила всех согревающей улыбкой и решительно начала.
– Приветствую вас, мои друзья. Сегодня я вижу среди нас много новых лиц. Не скрою, мне приятно осознавать, что все большее количество женщин, наконец, перестают питать себя ложными надеждами и решают сами стать хозяйками своей жизни. Конечно, сейчас нас не так много, но поверьте мне, это только начало. Всего каких-то полгода назад мы собирались в небольшой однокомнатной квартире, а сегодня у нас свой зал. Конечно, он оставляет желать лучшего, но повторюсь – это только начало, – голос Тиффани звучал громко, но все также торопливо, из-за чего съедались окончания некоторых слов.
– Из десяти женщин, ютившихся в маленькой квартирке, тихо читающих «Загадку женственности» и боящихся, что они делают что-то противозаконное, мы выросли в целые общество, в котором сейчас насчитывается уже свыше ста двадцати человек. И боюсь ли я сейчас? Нет! Думаю ли я сейчас, что мы с вами делаем что-то противозаконное? Нет!
Глядя в ваши глаза, я ясно вижу, что противозаконно поступают в отношение нас с вами. Общество давным-давно отвело женщине роль в жизни. Роль, которую мы с вами приняли в тот момент, когда врач достал нас из утробы нашей матери и сказал: «Это девочка!» Уже тогда наш отец отчетливо видел наше будущие. Уже тогда он прикинул в голове, что не стоит откладывать деньги на образование, ведь девушке оно ни к чему. Ей лишь нужно уметь готовить и рожать детей, а для таких навыков не нужно учиться в Гарварде.
Не стоит винить отца, или мать. Ведь так на нас смотрит каждый. В наше время нам отводится всего-навсего роль домохозяйки. И знаете что? Мы с вами с этим смирились. Да! Смирились! Каждая из нас, лишь дернув плечами, сказала: «Ну и пусть!»
Ну и пусть я буду хранительницей домашнего очага, в то время как мой муж будет зарабатывать! Ну и пусть я не буду нигде работать, не смогу зарабатывать себе на жизнь, зато я буду воспитывать детей! Ну и пусть мой пьяный муж будет приходить под утро, крича на весь дом и доводя меня с ребенком до слез! Ну и пусть он будет изменять мне с каждой проституткой, что встретит по дороге от бара до дома! Ну и пусть он будет колотить меня, когда ему вздумается! Ну и пусть я не буду вылезать из длинных кофт и юбок по щиколотку, лишь бы скрыть следы побоев! Ну и пусть я буду каждый день надевать на лицо маску хранительницы домашнего очага, заботливой матери, а по ночам плакать в подушку! Ну и пусть я буду заглушать боль алкоголем или таблетками и бояться что-то кому-то сказать, поскольку буду знать, что никто мне ничем не поможет, все лишь скажут: «сама виновата»!
Так ведь?! Разве мы не сами с вами виноваты, что родились женщиной?! Я хочу сказать вам, что хватит. Хватит этих бесконечных «Ну и пусть». Хватит плакать и бояться! Хватит уже терпеть! Я прошу вас! ХВАТИТ! – Тиффани так резко ударила кулаком о трибуну, что несколько женщин в зале даже вскрикнули от неожиданности.
Каждая из нас имеет полное право на счастливую жизнь. Жизнь, которую она построит сама, не надеясь ни на кого. Жизнь, которую она сама выберет.
Если уж жить, то иметь право на получение образования, право на собственность, право на равенство в браке, право на защиту от домашнего насилия, защиту от сексуальных домогательств, права на труд и равную оплату труда. И, наконец, право на счастливое завтра!
Разве мы этого не заслужили? Каждый день из телевизоров, с экранов кинотеатров, со страниц модных журналов нам внушают, что женщинам не нужно образования, не нужна карьера, не нужны политические права. Но кто это вам внушает? Мужчины. А почему они хотят нас видеть только на кухне в фартуке? Да потому что они боятся нас. Боятся, что мы сможем превзойти их. А я верю, что сможем! ВЕРЮ!
И я верю, что никто и никогда не имеет никакого права сказать мне, как мне нужно жить. Никто. Ни муж, ни брат, ни отец. Когда вы это поймете, тогда вы станете свободными. Тогда вы станете собой!
Гул аплодисментов взорвал зал. Он был настолько оглушительным, что все зажженные свечки заколыхались. Все девушки встали и, не отрываясь, смотрели на оратора. Тиффани стояла на сцене и лишь кивала головой. Все ее лицо было красное, а на лбу выступил пот. Она пристально смотрела в глаза каждой стоящей девушке. Ее взгляд был полон силы, уверенности, незыблемости. Глядя в ее глаза, ошарашенная Джейн, которая нашла в себе силы только встать, вдруг поняла, что хочет стать такой же. Такой же сильной и смелой, как она.
Собрание закончилось в 21:00. Клер отвезла всех обратно в центр города. Обменявшись горячими рукопожатиями, все девушки, с горящими глазами, расходились кто куда. Кто-то шел домой, к любимому мужу и ребенку, кто-то к родителям, сидящим у окна и ждущим свою ненаглядную дочь, а кто-то бежал скорее туда, где сможет поделиться пылающим огнем, что рвется из груди.
Тиффани предложила Джейн пройтись по вечерней улице. Они шли среди жилых домов. Каждая из них должна была спешить домой, но расходиться совсем не хотелось. Так они проходили дом за домом, пока наконец, пересилив свой страх, Джейн не произнесла едва слышно:.
– Ты такая… сильная.
– Нет, Джейн, я не сильная. Я лишь хочу такой казаться, – уставшая и вымотанная, Тиффани шла, глядя себе под ноги. Ее голос стал тихий и спокойный.
– Ты…
– Джейн, у меня есть муж и ребенок. И сейчас они ждут меня дома. Все мои слова – это всего лишь слова. Я никогда не смогу сделать что-то… Но верю, что сможешь ты.
– Я?! – удивленно спросила девушка.
– Ты, Джейн, ты. Я знаю, почему ты всегда прячешь свои руки в перчатках или карманах, – при ее словах Джейн опустила глаза, к которым стали вдруг, почему-то стали подступать слезы. – Я знаю, почему ты вечно спешишь домой. Я не вправе судить тебя, но хочу тебе сказать лишь одно: ты намного сильнее, чем ты думаешь. В тебе есть огромная сила, которой ты просто боишься, но однажды ты поймешь, какая ты на самом деле.
Неожиданно Тиффани повернулась и протянула Джейн листок бумаги, на котором был написан адрес и номер телефона.
– Звони в любое время. Хочу, чтобы ты знала, никто не имеет никакого права причинять тебе боль.
Девушка не могла поднять на нее глаза, в которых стояли слезы. Тиффани пожала ее руку, которая держала ее номер и, развернувшись, ушла.
Подходя к дому, Джейн заметила, что на кухне и в зале горел свет.
«Значит, отец уже дома».
Все ее тело сразу задрожало от страха. Она знала, что на часах уже 22:21, но надеялась, что в пятничный вечер он придет домой попозже. Стоя в ступоре перед домом, она не могла найти в себе силы сделать хоть шаг. Стараясь не скрипеть дверью, она тихо зашла в дом. Надежда, что ее отец, может быть, уже забылся пьяным сном в кресле, еще теплилась в ее душе. Но его громкий голос в одно мгновение похоронил все ее надежды.
– Где ты была?! – звучал его пьяный голос из гостиной.
– Я была в кино, – неуверенно ответила Джейн. Она сняла обувь и посмотрела на лестницу, ведущую на второй этаж. В голове она представила, как она бежит по ней. Всего каких-то двадцать четыре ступеньки, потом еще десять шагов прямо, вторая дверь направо. Она резко захлопнет ее и подвинет шкаф. Пусть он орет. Он ее не достанет.
