В ходе организационного отделения и обособления своих русских вспомогательных войск от всеобщей партии Ленин в обостряющейся полемической борьбе начал всячески уничижать другие фракции и группировки русской и польско-литовской социал-демократии. Уже Краковская конференция заявила о «полном банкротстве федералистических начал в построении с[оциал]-д[емократической] партии и глубоком вреде обособленности “национальных” с[оциал]-д[емократических] организаций для пролетарского дела», в частности подвергнув критике вождей польско-литовской социал-демократии (в первую очередь Розу Люксембург и Лео Иогихеса) и еврейского Бунда, и, напротив, похвалила представителей Социал-демократии Латышского края, перенимавших большевистскую пропаганду и организационную форму. Оставшееся до начала войны время Ленин использовал для пропагандистской подготовки социал-демократов западных и южных окраин Российской империи ко вторжению армий центральных держав, которые аннексируют их территории. Он делал это, придавая праву на самоопределение, закрепленному РСДРП – как и другими российскими демократическими партиями – в своей программе, сецессионистское значение («вплоть до отделения»). Его пропаганда должна была сделать местные партийные группы авангардом, открывающим армиям завоевателей дорогу на национальные окраины империи, и катализатором уступки центральным державам без боя вожделенных российских приграничных земель. Пропагандируя право наций на самоопределение в своем толковании, Ленин оказывал эффективное содействие аннексионистским планам генштабов центральных держав и в некоторых стратегически особо важных районах (таких, как Рижская губерния) точно создал ситуацию, которая благоприятствовала их захвату, по крайней мере позволяя обойтись без серьезных боевых действий497.
От некоторых критически настроенных современников не укрылся смысл ленинской пропаганды права на отделение как подспорья военным планам восточной экспансии, а вот Роза Люксембург его не уловила498. Вместе с ней и ее биограф П. Неттль удивлялся «обстоятельности» Ленина в подходе к данному вопросу, как будто «речь шла о злободневном пункте разногласий или хотя бы о предмете старого спора, вышедшем вновь на передний план в связи с текущими событиями». «Но нет, – продолжал он. – Текст, с которым полемизировал Ленин, представлял собой шестилетней давности статью Розы из польского журнала»499. Вопрос о праве на самоопределение – как показали нескончаемые споры наркома советского правительства по иностранным делам Л. Д. Троцкого со статс-секретарем фон Кюльманом в Брест-Литовске в начале 1918 г. – просто являлся идейно-политическим вопросом о национальных окраинах России в преддверии и в момент их завоевания, а статья Розы Люксембург «Национальный вопрос и автономия»500 1908–1909 гг. послужила для Ленина удобным поводом, чтобы в ожидании приближающейся войны заткнуть рот опасной противнице вместе с другими приверженцами культурной автономии своих народов в рамках Российской империи. Этой комбинацией он мог надеяться угодить венским и берлинским работодателям, убивая разом двух зайцев – дискредитируя докучливую противницу войны как лжемарксистку-оппортунистку, а социалистических поборников культурной автономии как мелкобуржуазных националистов.
Роза Люксембург стала к тому времени для Ленина грозным критиком. Уже в 1903–1904 гг. она, тогда еще вместе с Карлом Каутским, пролила свет на его уклон от марксизма и тем ослабила его позиции в международной социал-демократии501. Теперь же она вознамерилась вредить партийному стратегу как раз в тот период, когда он собирал все наличные силы для помощи в разгроме России. С лета 1911 г. Люксембург увидела в «русском маневре» Ленина опасность для польско-литовской социал-демократии, созданной и руководимой ею совместно с Лео Иогихесом (псевдоним Тышко). Работающее в Берлине Главное правление Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ), являвшейся с 1906 г. автономной национальной группой в составе РСДРП, подверглось массированным, скоординированным попыткам раскола, которые не случайно исходили от лиц из близкого окружения Ленина – Я. С. Фюрстенберга-Ганецкого в Варшаве и Кракове, Ф. Э. Дзержинского в Варшаве, А.-Г. С. Варшавского (Варского) в Париже. Казалось, их цель заключалась в том, чтобы надежно изолировать (Ленин называл эту процедуру «отмежеванием») обоих основателей и вождей партии, с успехом оберегавших ее идейную, организационную и во многом экономическую независимость от ленинцев, взять партийную массу под свое начало и на выборах в IV Думу повести в своем направлении. После переезда в Краков Ленин открыто встал на сторону внутренних «раскольников» СДКПиЛ. И недаром усилил нажим на берлинское Главное правление в то же время, когда на антимилитаризм Люксембург502 стало обращать внимание Центральное полицейское управление при полицай-президенте Берлина, которое поддерживало «тесное служебное общение с секцией IIIb» и «с готовностью подчинялось» ее руководству (см. выше). Нажим приобрел такие масштабы, что Роза Люксембург обратилась с просьбой о помощи в Международное социалистическое бюро (МСБ). 8 июля 1912 г. она сообщила МСБ, что группа «недисциплинированных индивидов» (по желанию МСБ исправлено на «товарищей») в Варшаве призывает к расколу партийной организации и с ними в варшавскую организацию «пробрались провокаторы», т. е. раскол явно происходит «при деятельном соучастии политической полиции» – верная догадка, которая могла бы послужить ей предостережением: по крайней мере один из «индивидов», Фюрстенберг-Ганецкий, позже, помимо совместной с другими ленинцами работы на Эвиденцбюро, состоял и в агентуре российской секретной службы за границей503. Люксембург объявила «группку раскольников» распущенной и просила не считать их членами ни СДКПиЛ, ни РСДРП504.
Своим письмом Люксембург привлекла внимание МСБ к варшавскому звену цепи, связывавшей Ленина и его «штабных офицеров» с директором Департамента полиции Белецким, а того, через его шпиков, т. е. ленинских агентов, – с СДКПиЛ. Слова о провокаторах в партии, должно быть, весьма обеспокоили Ленина, так как среди «раскольников» (и агентов охранки) находились его связные с разведками центральных держав (Ганецкий, позже Радек и др.). Поэтому 31 августа 1912 г. он, подчеркнуто выступая с высоты положения члена ЦК РСДРП, представил в МСБ свою версию происходящего, объявив раскол делом правления, утверждения Люксембург – неправдой, а Главное правление – больше не принадлежащим к партии. 20 октября последовал вопль возмущения Розы Люксембург: письмо Ленина, уверяла она МСБ, «последний из целого ряда скандалов этого товарища, сценой для которых до сих пор служило русское движение и которые Ленин теперь несет в Интернационал». Он, дескать, хочет сделать Международное социалистическое бюро орудием «раскольнических устремлений безрассудного фанатизма»; подорвав партийным расколом единство русского движения, ведет «всевозможные мелкие интриги и подкопы, чтобы внести раскол в национальные организации российской партии», с «неслыханной наглостью и порочным легкомыслием, какие можно встретить только у Ленина». Ленин в резком ответе назвал поведение берлинского Главного правления «не фракционной борьбой, а прямо какой-то уголовщиной», тем самым задевая, помимо Розы Люксембург, и Лео Иогихеса. Тон обеих сторон становился все ожесточеннее, позиции – непримиримее. Когда Ленин осенью 1913 г. сделал последний шаг к расколу русской социал-демократии, с помощью Малиновского и при поддержке охранки расколов общую социал-демократическую фракцию в Думе, – у Розы Люксембург от его непонятных маневров «голова кружилась» – он, по мнению Люксембург и многих других, дошел до предела допустимого. Люксембург направила в МСБ просьбу высказаться по поводу новых доказательств ленинского антипартийного поведения и принять меры для восстановления единства российской социал-демократии, а если они не принесут успеха – поставить вопрос объединения в повестку дня Международного социалистического конгресса в Вене в 1914 г. Несмотря на яростную обструкцию, устроенную Лениным, МСБ в декабре 1913 г. приняло решение провести 16–17 июля 1914 г. в Брюсселе объединительную конференцию российской социал-демократии.
Лишившись средств воспрепятствовать объединительной инициативе, Ленин попытался нанести удар Люксембург «как марксисту». Он развернул против нее несвоевременную лишь с виду полемику по поводу права угнетенных наций на самоопределение, с дальним прицелом – чтобы подготовить западным и южным окраинам Российской империи, предмету притязаний генштабов центральных держав, дорогу к мнимой независимости, а на деле к вхождению в состав Германской и Габсбургской империй. Его памфлеты были далеки от теоретических разработок, за которые он их выдавал, и своими идеологически слабыми местами приоткрывали преследуемые им политические цели.
Ленин опирался на два якобы незыблемых исходных пункта для любого возможного обсуждения национального вопроса среди марксистов вообще и российских социал-демократов в частности – точку зрения Маркса и Энгельса и партийную программу РСДРП. Тем самым он – как показывали интенсивные научные дискуссии по национальному вопросу во всех демократических и социалистических партиях России тех лет – непозволительным образом ограничивал простор дебатов. Национальный вопрос в России касался множества исторически, лингвистически и культурно обособленных этний, народностей и народов, которые претендовали или могли претендовать на право национального самоопределения. У Маркса речь шла преимущественно о поляках, и Ленин писал в первую очередь о них, во вторую – о русских евреях, а в третью – об инонациональных жителях других западных и южных окраин европейской части России. Его избирательный подход практически отказывал в стремлении к автономии остальным, тоже приграничным, но неинтересным для центральных держав с точки зрения планируемой восточной экспансии, народам и меньшинствам в этих и прочих регионах Российской империи.
Позиция Маркса в польском вопросе меньше всего могла притязать на актуальность для российских национальных меньшинств – она сложилась на основании ограниченного круга чисто немецких интересов, а через добрых полвека вообще уже не имела отношения к ситуации российского многонационального государства. Если упорная приверженность Ленина к этой устаревшей части Марксова наследия снискала ему поддержку, в том числе и против Люксембург, у русских (Плеханов) и немецких (Каутский) марксистов, то это говорило лишь о догматизме последних. Образ России 1840-х – начала 1850-х гг., с ее реакционной косностью и ультранационализмом, нашедший отражение в представлениях далекого немецкого наблюдателя Маркса и сохранявшийся в сознании его учеников и эпигонов, даже когда модернизирующаяся Россия требовала его коренного пересмотра (отчасти начатого Энгельсом), окончательно перестал соответствовать конституционной России после буржуазно-демократической революции 1905–1906 гг. Рисуя своим зарубежным и отечественным товарищам устаревшую, искаженную картину российской «тюрьмы народов», в то время как еврейские, польские, прибалтийские, кавказские и прочие депутаты от «Партии народной свободы» (конституционных демократов, или кадетов) вышли на всероссийскую политическую сцену под лозунгом «За вашу и нашу свободу», а «угнетенные» национальности давали законодательные наказы своим выборным представителям в национальных фракциях российского парламента, Ленин явно намеренно вводил их в заблуждение.
Роза Люксембург в подходе к национальному вопросу Польши имела два неоспоримых преимущества перед Лениным, которые он, при всем стремлении испортить ей репутацию в международных социал-демократических кругах, подорвать ее престиж среди немецкой социал-демократии и авторитет в польской партии, в принципе не мог поставить под сомнение своим доктринерским, научно-популярным изложением темы. Она исследовала социально-экономические связи русской Польши с Российской империей в своей цюрихской диссертации505 и при этом убедилась в правильности имманентных тенденций учения Маркса и Энгельса о выгоде больших экономических пространств, ведущих к тому, что экономические империи модернизированных крупных государств способствуют развитию отдельных наций лучше, чем их преждевременное выделение в национальные государства. И она по праву могла бы сказать о себе, что видит и понимает в трудах Маркса не мертвую букву, а дух. Оба преимущества позволили ей рассматривать Польшу (русскую) как национальное образование, которому выбор в пользу широкой национальной автономии в существующей системе современной, конституционной России – даже с точки зрения классовой борьбы и будущей революции – даст больше, чем дало бы отделение в устарелой форме буржуазного национального государства.
Не менее шаткой опорой служила Ленину платформа РСДРП. Статья 9 партийной программы 1903 г. гарантировала «право на самоопределение за всеми нациями, входящими в состав государства»506. Но именно Ленин с самого начала поставил действие этого права в зависимость от тактических соображений партийного руководства507. Признание права на самоопределение за каждой национальностью означало для него «само по себе лишь то, что мы, партия пролетариата, должны быть всегда и безусловно против всякой попытки насилием или несправедливостью влиять извне на народное самоопределение». «Пролетариат», считал он, не обязан поддерживать требования административной или культурной автономии (свободы языка, школ, образования и т. д.), выдвигаемые армянами, евреями и поляками, так как федералистский принцип национальной автономии ведет к созданию федеративного классового государства. Тем самым Ленин ограничивал право на самоопределение столь произвольным образом, что видел его необходимость «лишь в отдельных, исключительных случаях»: оно должно быть подчинено интересам классовой борьбы пролетариата, и «русская социал-демократия нисколько не связывает себе рук». За этим отрицанием всеобщего права на национальное самоопределение в любой заявленной форме (от культурной автономии и федерализма до возможного отделения) в 1903 г. стояло желание великорусских социал-демократов сохранить имперское целое при революционном правлении (своем). Ленин весьма выразительно упрекал ППС в стремлении к «распадению России», тогда как его цель – только «свержение самодержавия». Призывы к государственной и партийной федерации он называл «фиговыми листочками» идеалистической философии федерализма, которой надлежит отступить перед «необходимостью централизма» в партии и государстве.
В 1913 г. все изменилось. В преддверии восточной экспансии центральных держав Ленин по-прежнему осуждал представителей интеллигенции западных и южных национальных окраин за требования административной или культурной автономии в составе Российской империи, зато теперь пытался навязать им решение об отделении их территорий – отказ от централизма в данном случае представлял собой тактический ход ради удовлетворения завоевательных амбиций его работодателей. Мишенью своей политически прозрачной полемики он избрал, помимо Розы Люксембург с ее позицией по русской Польше, еще нескольких «оппортунистов»: меньшевистского философа и историка Семковского (литературный псевдоним С. Ю. Бронштейна), бундовца Либмана (Песаха Либмана Герша508) и украинца Л. И. Юркевича (Рыбалку). Все они хотели для своих народов и земель, как Люксембург для Польши, широкой административно-культурной автономии и по экономическим, политическим и историческим причинам были заинтересованы в единстве с Российской империей.
Семковский после раскола социал-демократии в 1903–1904 гг. представлял Гомельский партийный комитет западной Могилевской губернии, в 1905 г. был арестован как член Петербургского совета рабочих депутатов, в 1907 г. эмигрировал за границу, там в Вене работал вместе с Троцким в редакции «Правды».
Вернувшись в 1912 г. в Россию, примкнул к особенно важной для Ленина латышской социал-демократии509.
Либман, по рождению литовский еврей, с ранней юности жил в Калише – самой старой и богатой традициями еврейской общине Польши, активно работал в «Еврейском товариществе» – одном из предшественников основанного в 1897 г. как социалистическая партия Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России (Бунда). После обучения в Варшавском университете по специальности «демография и статистика» переселился в Женеву, где в 1909 г. вступил на научную стезю. Как член Бунда за границей Либман с 1905 г. участвовал в конфликтах Бунда, который тоже входил в РСДРП на правах национальной группы, с большевиками. Под влиянием австромарксизма Бунд с момента своего оформления в политическую партию избрал федералистско-национальное направление, а по причине широкого демографического рассеяния представляемого им еврейского населения по западным и юго-западным губерниям черты оседлости склонялся к требованию исключительно культурной автономии. Представляя в 1912–1913 гг. Центральное бюро заграничных организаций Бунда в Петербурге и редактируя здесь его печатный орган на идиш, газету «Ди цайт», Герш как международно признанный ученый (в 1913 г. вышла в свет его диссертация «Вечный жид в наши дни») обосновал требование национально-культурной автономии для живущих в России евреев. Поскольку за Бундом стояла большая часть еврейского населения (уже по данным первой всероссийской переписи населения 1897 г., насчитывавшего свыше 5 млн чел.) – рабочие, мелкая и средняя буржуазия (еврейская крупная буржуазия и академические круги в основном поддерживали кадетскую «Партию народной свободы», образованная мелкобуржуазная интеллигенция тяготела к меньшевикам, радикальная интеллигенция – к эсерам), – сосредоточенная преимущественно в южных и западных приграничных губерниях, Ленин постарался как следует ослабить его духовное и политическое влияние. Так же как с подкованностью Розы Люксембург в польском вопросе, он не мог тягаться и с научной компетентностью Песаха Герша в еврейском вопросе; его полемика и здесь принимала неподобающую форму политических обвинений и личных оскорблений. Особую остроту ей придавало то обстоятельство, что Бунд после окончательного раскола Лениным РСДРП в 1912–1913 гг. остался с меньшевиками и завоевывал среди них все больше сторонников своих умеренных представлений о культурной автономии, тогда как ленинская позиция по национальному вопросу с политической оглядкой на военные интересы центральных держав не по-марксистски ужесточалась.
В полемике Ленина с украинцем Л. И. Юркевичем, членом Центрального комитета Украинской СДРП, внешнеполитическая направленность его пропаганды права наций на отделение проявилась особенно ярко. Юркевич в 1913–1914 гг. на страницах легально выходившего в Киеве журнала украинской социал-демократии «Дзвин» («Колокол») – «литературного, научного и общественно-политического журнала марксистского направления» – отстаивал автономистскую позицию, выступая против антироссийских настроений украинских эмигрантов, действовавших из австрийской Галиции при поддержке Эвиденцбюро. Его сепаратистские наклонности шли вразрез с пропагандой присоединения к Австрии. Столкнувшись с жесткой критикой из Кракова, он во время войны выехал в Лозанну, где боролся против военных целей центральных держав на Украине и устремлений поощряемого ими «Союза освобождения Украины» в ежемесячном журнале «Боротьба» («Борьба»), органе украинских социал-демократов. Ленин, наклеивший на антиассимиляционные принципы Либмана ярлык буржуазного еврейского национализма, заклеймил как антимарксистский мелкобуржуазный национализм и проводившуюся Юркевичем идею сохранения национального характера украинского пролетариата. И в том и в другом он усматривал потенциальных попутчиков «Партии народной свободы», т. е. либеральных конституционных демократов, а подобное объединение он, как и в случае с готовностью меньшевиков к союзам с кадетами в Думе, старался предотвратить любой ценой.
Северо-западные окраины Ленина волновали мало. Финляндия, с ее преимущественно финским и шведским населением, среди которого он поддерживал старые связи с революционерами-сецессионистами, и без его помощи воспользовалась бы правом на политическое самоопределение в смысле отделения от Российской империи. То же самое касалось и тех областей прибалтийских губерний, где политический тон задавали остзейские немцы.
По поводу южных кавказских окраин, особенно лакомых с точки зрения экономической и военной стратегии, Ленин не вел отнимающей время полемики с меньшевистской и бундовской интеллигенцией. Он лично связывался с товарищами-большевиками из тех краев, не желавшими их откалывать. С ними, в отличие от высокообразованных польских, еврейских и украинских автономистов, он мог не церемониться. Так, армянскому большевику С. Г. Шаумяну он просто велел оставить мечты о региональном самоуправлении… и тем самым пойти против партийной программы! «Вы против автономии. Вы только за областное самоуправление. Никак несогласен… – возражал Шаумяну Ленин. – “Право на самоопределение не означает только право на отделение. Оно означает также право на федеративную связь, право на автономию”, пишете Вы. Абсолютно несогласен». Ленин признавал, что ратовать за отделение (читай: уступку) приграничных провинций его побуждают не партийно-теоретические причины, но подчеркивал, что намерен на нем настаивать (по крайней мере, временно, для определенных областей): «Право на самоопределение есть исключение из нашей общей посылки централизма. Исключение это безусловно необходимо… и малейший отказ от этого исключения есть оппортунизм (как у Розы Люксембург)… Но исключение нельзя толковать расширительно [курсив в тексте. – Е. И. Ф.]». «Безусловно необходимо» это исключение было только с тактической точки зрения, для удовлетворения (временного) интересов центральноевропейских завоевателей. «Централизм» оставался для великорусского партийного вождя высшей, конечной целью.
Поручив армянскому товарищу Шаумяну распространять основные принципы решения армянского вопроса в заданном смысле отделения с помощью «популярной брошюры», грузинского товарища Кобу Джугашвили он решил использовать для пропаганды среди земляков отделения Грузии: в 1913 г. отправил Сталина, только что бежавшего из сибирской ссылки, в нелегальную, с остановками в Поронине, командировку в Вену – подготовиться к выполнению своих задач в архивах австрийской социал-демократии510.
Малые народности Кавказа, имевшие не меньше признаков исторических этний, чем армяне и грузины, в централизаторски-великорусских расчетах Ленина никакой роли не играли. Третью большую кавказскую нацию, азербайджанцев, он больше не включал в свою карту будущих отделений/уступок приграничных территорий (как делал раньше, еще на Пражской конференции в январе 1912 г.): нефтяные месторождения Баку он хотел по возможности сохранить для «демократического централизма» Великороссии и его военных нужд (в том числе пресечения поползновений российских народов к самостоятельности) – центральные державы могли удовольствоваться румынской нефтью, а с Турцией все равно позже пришлось договариваться об установлении границ отдельно. Тот факт, что летом 1918 г. вопрос о Баку послужил причиной размолвки между Лениным и Людендорфом, заставляет предположить, что в предыдущих переговорах Ленина с представителями обоих генштабов этот вопрос действительно оставался открытым.
Если нужно было последнее доказательство использования Лениным устаревшей версии учения Маркса и Энгельса в актуальных политических целях, то Ленин его предоставил: его избирательное требование самоопределения народов относилось – вопреки всеобщему лозунгу в программе РСДРП – исключительно к российским народам, а не к национальным меньшинствам Габсбургской монархии и не к польскому меньшинству Германской империи. Именно это показывало, как далек русский партийный стратег в духовном и нравственном отношении от Карла Маркса, который считал освобождение немецкой Польши моральным долгом немцев.
Ленинская политическая эксплуатация права народов российских национальных окраин на отделение, вразрез с марксизмом и партийной программой РСДРП, готовила – как подтвердили и позиция Ленина во время войны, и его отношения с генштабами центральных держав вплоть до Брестского мира – почву для преждевременного предоставления этого права и в конечном счете для беспрецедентной сдачи вражеским захватчикам нужных им российских приграничных территорий. Это был важнейший, зафиксированный и сохраненный в письменном виде, вклад краковской деятельности Ленина в успешную восточную экспансию центральных держав.
Пропаганда отделения российских окраин не ограничивалась популистскими трактатами. Чем ближе подступала война, тем ревностнее Ленин в личных разговорах и секретной переписке ратовал за радикализацию социал-демократов российского пограничья и старался вовлечь их в направляемую и контролируемую им деятельность. В последние предвоенные месяцы опорой ему служили в особенности прибалтийские и кавказские товарищи, которые постоянно или временно работали в Берлине, в той или иной форме кооперируясь с заинтересованными отделами Большого генштаба и Министерства иностранных дел511. Его повышенным вниманием пользовалась латышская социал-демократия. По мере того как шли немецкие военные приготовления, активизировалась переписка Ленина с латышскими товарищами в Берлине, Я. Э. Германом и Я. Д. Рудис-Гипслисом, а через них с нелегальными рижскими агентами, прежде всего Я. А. Берзином и П. И. Стучкой512. Посетители из их круга приезжали к Ленину для тайных бесед в его австрийскую летнюю резиденцию. В своих письмах в Берлин, а также через Стокгольм в Ригу Ленин призывал местных социал-демократов к тесной связи с ЦК российской большевистской партии и как можно более широкому участию левого крыла их партии в планируемых действиях513. Военно-стратегическая причина его призывов лежала как на ладони: развитый промышленный центр Рига и ее экономический район как стратегический форпост российской метрополии представляли собой важную цель для германского Генштаба. Система укреплений Рижского залива за два последних предвоенных года под руководством адмирала Колчака превратилась в непроходимое кольцо неприступных позиций. В результате военный штурм Рижского залива немецким флотом и взятие Риги немецкими сухопутными войсками стали почти невозможны. Путь по суше при наличии готовой к бою русской армии грозил многими трудностями и жертвами. Чтобы овладеть заливом и городом с моря, требовалось заранее нейтрализовать их защитников изнутри. Осуществляемые Лениным радикализация латышских большевиков и использование прочих групп латышской социал-демократии путем привлечения на свою сторону ее левого крыла имели целью подготовить и облегчить вторжение немецких войск: эта цель была достигнута. Если в первые два года войны Людендорф и Гинденбург несколько раз тщетно пытались убедить начальника Генштаба и императора в необходимости скорейшего взятия Риги, то на четвертом году они благодаря подготовительной работе Ленина добились своего без особых потерь: 1 сентября 1917 г. вооруженные группы рабочих и солдат, среди которых большевистские пропагандисты вели агитацию на немецкие деньги, встретили немецкие войска на улицах латышской столицы революционными песнями и приветственными залпами!
Помимо связей с латышскими большевиками, Ленин в начале 1914 г. активизировал отношения с представителями других интересующих его национальных групп, которые временно или постоянно действовали в Берлине и наводили для него мост к разведывательной службе германского Генштаба, в том числе со своим кавказским «доверенным лицом»514, «дорогим товарищем» и «дорогим другом» В. М. Каспаровым515 (партийная кличка Берлинец).