Kitabı oxu: «Возвращение Явленной», səhifə 2

Глава 3
1918 год. Октябрь
Выгодная сделка

^Дорога до Петрограда заняла немногим более двух месяцев. Поначалу двинулись в сторону Вятки. Опасаясь лишних глаз, ехали преимущественно ночью, днем отсыпались в лесу. Порой заезжали на постой в какую-нибудь глухую деревушку и, отдохнув день-другой, следовали дальше.

В одной из таких дальних деревень, состоявшей из двух десятков столетних покосившихся изб, отыскалась местная газета «Деревенский коммунист», в которой было напечатано сообщение о взятии 10 сентября Красной армией Казани. Там же было опубликовано письмо Ленина красноармейцам, в котором он поздравлял их со взятием города и называл эту победу началом перелома в настроении армии и переходом к более твердым и решительным действиям на фронте²¹.

Оставалось только удивляться, каким образом эта газета попала в деревню, которая даже не была связана с миром сносными дорогами. В доме, где обнаружилась эта газета, к печатному слову относились с явным почтением: газеты были сложены небольшой стопкой под иконами, их не использовали на самокрутки и не растапливали ими печь. Судя по обветшавшим краям, этот последний номер был перечитан не один раз.

Не дожидаясь обещанной отварной картошки, путники сложили нехитрые вещички, подхватили икону, упакованную в кожаную сумку, забросили за спину походные мешки и под злобное сопение закипающего самовара вышли под сень ненастной осенней ночи. Вдали зелеными огоньками блеснули волчьи глаза и тотчас померкли. Офицеры вывели со двора коней и неспешно двинулись в дорогу. Ожидаемую новость каждый из них принял тяжело, настроение было скверное, разговаривать не хотелось, они молчали, пока ранним утром не вышли к небольшой опушке, заросшей пожелтевшей лебедой, где сделали привал, чтобы немного поспать.

Недалеко от Петрограда их застала оглушительная новость: адмирал Колчак совершил переворот в Омске²², – свергнул Уфимскую директорию²³ и объявил себя верховным правителем России. А в одном из доходных домов, где они расположились на ночевку, мужчина средних лет с недельной щетиной на худом лице, каким-то образом признав в троице путников своих, за обедом неожиданно поделился распирающей его новостью:

– Все! Конец большевикам!

– Почему? – не удержавшись, спросил штабс-ротмистр Починков.

– Вся Сибирь поднялась! А тут я еще своего старинного товарища повстречал… вместе Николаевскую военную академию заканчивали. Он говорит, что генерал Деникин объединяет под своим командованием Добровольческую армию, донских и кубанских казаков. Хочет дать бой большевикам. Я как раз туда еду. Не могу просто так отсиживаться, душа не на месте! Может, вместе на Дон двинем? – он с надеждой посмотрел на Починкова.

Ковырнув вилкой в салате, штабс-ротмистр Починков негромко заметил:

– У нас другие планы.

Усмехнувшись, сухощавый буркнул:

– За границу, значит, сваливаете, шкуры свои спасаете…

– Послушайте, – поручик Свиридов резко поднялся со своего места, – как вас там…

– Сядь, Алексей, – твердым и спокойным тоном произнес Починков и, повернувшись к сумрачному соседу, добавил: – Просим прощения, но нам нужно идти. Завтра утром мы должны быть в Петрограде.

Так и не притронувшись к еде, Георгий поднялся и вышел из-за стола, уводя за собой остальных.

Наконец, поезд прибыл на вокзал. Вот и Петроград. Такой желанный. Такой родной.

В городе заканчивалась осень, а вместе с ней уходили и последние погожие дни. На асфальте сиротливо лежали пожелтевшие листья, пришпиленные струями дождя. Ноябрьское небо заволокли серые тучи. Мокро. Промозгло. Хмуро. Моросил дождь. Солнечные дни в это время года редки, а потому воспринимаются с особой нежностью. Но была еще надежда, что в ближайшие дни распогодится.

– Спасибо за компанию, – произнес штабс-ротмистр Починков, ступая на перрон Николаевского вокзала²⁴, – дальше я доберусь самостоятельно. Сначала решу, что делать с иконой, а потом зайду к своим… Очень хочу увидеть свою невесту, мы помолвлены, мечтали сыграть свадьбу, а потом как-то все разом завертелось… Сначала одна революция, потом корниловское выступление²⁵, дальше октябрьский переворот²⁶… Да что там рассказывать, – отмахнулся штабс-ротмистр, – вы это не хуже меня знаете.

– Как зовут вашу невесту? – спросил подпоручик Губарев – рослый крепкий парень.

– Мария, – широко заулыбался Георгий. – Самое красивое имя в мире.

– Мы не сомневаемся, господин штабс-ротмистр.

Расстегнув верхний карман френча, Починков вытянул из него небольшой отретушированный снимок.

– Вот она, моя красавица.

– Ваша невеста действительно очень красивая, – кивнул Губарев, едва глянув на фотоснимок.

– И не нужно нам никакой свадьбы, – вдруг сказал Починков, пряча фотографию в карман. – Зайдем в церковь и обвенчаемся. А потом, когда все это закончится, сыграем свадьбу. А куда вы теперь?

– На фронт, – ответил Свиридов, плотный крепыш. – К Каппелю.

– Каппель сейчас в Сибири, добираться к нему будет сложно, – сдержанно заметил Починков.

– Попробую прорваться. Сейчас по всей России много таких офицеров, как я, желающих поквитаться с большевиками.

– А ты? – посмотрел Починков на Губарева.

– Сначала проведаю мать, она в Тихвине проживает. Боюсь, что померла, перед моим отъездом скверно себя чувствовала. А потом буду пробираться на Дон, – сказал подпоручик. – Уверен, что генералу Деникину нужны грамотные офицеры. А там посмотрим, как судьба распорядится.

– Выполню порученное дело и тоже вернусь к Владимиру Оскаровичу, – заверил штабс-ротмистр Починков.

Распрощавшись с товарищами, Георгий сел в подъехавшую бричку и назвал адрес:

– Отвезите меня на Лиговку, любезнейший, к дому Перцова.

– Сумочка-то вам мешает, может сюда положим, тут место свободное имеется, – предложил кучер.

– Не стоит беспокоиться, любезнейший, справлюсь, – заверил кучера Георгий, прижав к себе поплотнее икону.

– Как скажете, барин. Но, пошла! – прикрикнул кучер на лошадь.

Подъехав к доходному дома Перцова – огромному шестиэтажному зданию, построенному незадолго до войны, кучер объявил:

– Пожалте, барин.

– Быстро довез, голубчик, – похвалил Починков. – Я даже осмотреться не успел. Держи! – щедро расплатился штабс-ротмистр. – Детишкам пряников купишь.

– Да какие нынче пряники, – отмахнулся извозчик. – Голодно. Хлеба бы купить.

Дождавшись, когда бричка завернет за угол, штабс-ротмистр направился в каменный флигель внутреннего двора, где проживал его давний приятель Суви Андерес, с которым он начинал военную службу. Впоследствии он был переведен в Эстонию, где командовал ротой до самой февральской революции. Примерно год назад Эстонская республика объявила о своей независимости и призвала всех эстонцев, проживающих на территории России, возвращаться на родину. Однако Суви Андерес не спешил покидать Россию и устроился при новой власти работать на таможню.

Ситуация на границах в северо-западной России была неспокойная. Около двух лет назад Великое княжество Финляндское объявило о своей независимости, которую вскоре одной из первых признала Российская Советская республика. А уже в середине мая Ставка Маннергейма опубликовала решение правительства Финляндии объявить войну советской России. После этого белофинны оккупировали Ребольскую волость в советской Карелии, высадились в Эстонии, где принялись оказывать активную помощь эстонскому правительству в борьбе с Красной армией.

Граница между Эстонской и Российской советской республиками не была сплошной, имела множество дыр, чем напоминала голландский сыр, – во многих местах, где простирались болота, были проложены тропы, через которые в обе стороны, кто по одиночке, а кто, сбившись в небольшие группы, передвигались люди. Одни уносили добро из большевистской России, другие прятались в карельских просторах и дожидались приказа правительства на дальнейшее вторжение на российскую территорию. Карл Густав Маннергейм²⁷, подписавший приказ на завоевание Восточной Карелии и ликвидации Петрограда как столицы Советской России, отказываться от своих планов не собирался.

Временное затишье, установившееся на границе, позволяло без хлопот перебраться с иконой в Эстонию, где святыня должна будет переждать лихолетье в одном из православных храмов, пока в России не сменится большевистская власть. Помочь ему перейти границу мог Суви Андерес, имевший надежных друзей по обе стороны.

Позвонив во флигель, штабс-ротмистр Починков стал ждать. Через минуту дверь распахнулась, и в проеме предстала русоволосая девушка лет двадцати:

– Вы к Андресу Антоновичу?

– Да, к нему.

– Проходите, – отступила в сторону девушка. – Он в гостиной.

Миновав широкий светлый коридор, в котором стояла кожаная софа с вешалкой для одежды, штабс-ротмистр Починков вошел в широкую гостиную с узкими высокими окнами. За столом сидели двое мужчин: один из них – черноволосый, сумрачного вида – перелистывал какие-то бумаги, второй, уже немолодой, в дорогом сером костюме, стоял у окна и с интересом смотрел на вошедшего.

Еще не чувствуя худого, Георгий Починков спросил:

– Позвольте полюбопытствовать, Андрее Антонович здесь?

Мужчина в сером костюме, сделав навстречу два шага, поинтересовался:

– А вы кем ему приходитесь?

Незнакомец взирал спокойно, даже как будто без всякого интереса. Но в нем присутствовало нечто такое, от чего по спине пробежал холодок. Стараясь не показывать беспокойства, штабс-ротмистр Починков по-дружески улыбнулся:

– Нахожусь здесь по делам, службы, хотел передать ему добрые пожелания от его старинного друга.

Не отводя взгляда, мужчина столь же доброжелательно осведомился:

– А что у вас за служба?

В правом кармане Починкова лежал револьвер, и требовалась всего лишь какая-то секунда, чтобы извлечь его и выстрелить в стоящего напротив мужчину, буквально излучающего смертельную угрозу, но тогда ему придется бросить икону, которую он держал в правой руке.

– А вы, собственно, кто будете, чтобы интересоваться? Я пришел к Андресу Антоновичу, если его нет, то придется зайти в следующий раз. Позвольте откланяться, было приятно побеседовать с вами.

Развернувшись, штабс-ротмистр шагнул к выходу, но в этот самый момент створки дверей неожиданно широко распахнулись, и он увидел двух молодых мужчин с револьверами в руках, направленных в его грудь. Штабс-ротмистр удивленно повернулся к мужчине в сером костюме и натолкнулся на его насмешливый взгляд.

– Вы спрашиваете, кто мы такие? Извольте услышать… Мы из петроградского ЧК. А вот кто вы? Ваша фамилия?

– Она вам ничего не скажет, – хмуро проронил Починков, осознавая, что случилось худшее из всего, что можно было представить. И всякая возможность, чтобы выпутаться из этой скверной истории, отсутствует.

– Это уже нам решать. Что-то мне подсказывает, что нас с вами ожидает очень обстоятельная и интересная беседа. А насчет Андреаса Антоновича вы не беспокойтесь. Сейчас он находится в «Крестах»²⁸, в очень интересной компании, кажется, среди них есть парочка министров, и им есть о чем поговорить и что обсудить. А теперь я еще раз спрашиваю вас, с какой целью вы явились в дом к господину Суви?

– У меня нет никаких целей. Я нахожусь здесь проездом и хотел бы переночевать в его доме.

– Презабавно! – широко заулыбался мужчина. – Значит, «проездом». И позвольте полюбопытствовать, куда вы, собственно, направляетесь? Уж не в Эстонию ли часом? Осмелюсь спросить, а вы, батенька, не британский шпион? – зло сверкнув глазами, человек в сером костюме приказал: – Обыщите его!

Стараясь не уронить икону, Починков прислонил ее к стене.

– Руки в стороны! – скомандовал подошедший чекист. Он уверенными движениями постучал по его бокам. Обнаружив в кармане пистолет, вытащил его и положил на стол.

– Что в сумке? – спросил мужчина в костюме.

– Икона.

– Что за икона?

– Не имею понятия… Я в этом не особо разбираюсь, – равнодушно произнес Починков. – Зашел в антикварный магазин, увидел в лавке расставленные иконы, взял одну, что приглянулась.

– Мужчина в костюме расстегнул сумку и вытащил из нее «Казанскую икону Божьей Матери», сверкнувшую бриллиантами.

– Однако! – невольно ахнул он. Он долго разглядывал лики, затем, перевернув, внимательно осмотрел икону сзади, а потом спросил: – И сколько же вы ему заплатили за эту икону? На одну буханку хлеба дали или все-таки на две? А может быть, карточками своими расплатились? – Починков подавленно молчал. – А вы, как я посмотрю, миллионщик, если можете себе позволить такую красоту. Не хотите отвечать? Вижу, вы не из разговорчивых… Что ж, я терпеливый, подожду. Может, хотя бы имя свое назовете, должны же мы знать, кого поставим к стенке.

– Извольте, штабс-ротмистр Георгий Починков.

– Уведите его, пусть пока у нас посидит, а там посмотрим!

– Руки давайте сюда, ваше благородие!

Надев на штабс-ротмистра Починкова наручники, его вывели из флигеля.

– Что скажете об этой иконе, Федор Макарович? – обратился мужчина в костюме к человеку, сидевшему за столом.

– Скажу, что это очень дорогая икона. Бриллиантами покрыта вся риза. Стоит очень больших денег. Только на Чудотворных иконах так украшают ризу и оклад.

– Все так… Соглашусь с вами. В семинарии я проучился целых два года и кое-чему научился… Как видите, священником стать не получилось, но вот в иконах я немного разбираюсь. В это трудно поверить, но, на мой взгляд, это «Явленная Чудотворная Казанская икона Божьей Матери».

– Павел Глебович, шутить изволите?.. – посмотрел с удивлением на мужчину в костюме собеседник. – Неужели вы полагаете, что это именно та икона, что пропала из Богородицкого монастыря в Казани в 1904 году?

– Хотел бы сказать «да», но такой уверенности у меня нет, – продолжал он рассматривать икону.

– Где, в таком случае, она была все это время?

– Не могу знать, но обычную икону столь богато не украшают.

– Мы должны передать ее в оценочно-антикварную комиссию. А уж Ферсман²⁹ со своими людьми решат, что делать с ней далее: передать в Гохран или отложить для продажи за границей.

– По декрету нам остается пять процентов реквизированного, – слегка поморщившись, произнес Павел Глебович. – Но даже этой суммы будет вполне достаточно, чтобы пережить нынешнее время. Я тут как-то прошелся по рынку, так царский генерал продавал бриллианты с рубинами. Я у него спрашиваю: откуда драгоценные камни берете? И знаете, что он мне ответил?

– Даже не догадываюсь.

– Говорит, что из орденов вытащил. Спрашиваю у него, и не жалко вам свои ордена уродовать? Все-таки не просто так вам их давали, а за верную службу, пусть даже хоть и царскую. А он мне отвечает, что ему деваться некуда: принадлежит к четвертой группе населения. Его карточки сейчас не отоваривают, а отоваривают только у первой и второй – у рабочих тяжелого труда и у рабочих других профессий. Эти камушки помогают выживать ему и его семье. А еще сказал, что оправа у орденов золотая, скоро очередь дойдет и до них.

– Нам, Павел Глебович, такая судьба не грозит. Царские ордена мы не получали.

– Сделаем так… У меня есть знакомые, которые с удовольствием купят эту икону, причем, за большие деньги. И пять процентов, которые нам обещают, это будут сущие пустяки по сравнению с тем, что мы получим от продажи. Деньги поделим поровну. И об этой иконе никто никогда не услышит.

– А как же этот арестованный, он же не будет молчать. Икона дорогая, усыпана бриллиантами.

– Завтра он будет расстрелян как английский шпион. Лишние свидетели нам ни к чему. – Уложив икону в сумку, Павел Глебович добавил: – Квартиру держать под присмотром. Уверен, что этот английский шпион не последний, кто в нее заглянул.

– Вы возьмете автомобиль?

– Не нужно, доберусь на экипаже, тут недалеко, – отмахнулся Павел Глебович и вышел из гостиной.

Подъехав на экипаже к «Дому Фаберже», Павел Глебович взял сумку с иконой и зашагал к парадному входу, отделанному в стиле модерн с использованием мотивов средневековой архитектуры. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, – в здание вложены огромные деньги. Каждый входящий клиент должен был уверовать в то, что он попадает в настоящую сказку. И сказка начиналась уже с фасада, украшенного красивыми колоннами, между которыми размещались широкие витринные окна, составляющие первый этаж. Именно здесь еще совсем недавно шла основная торговля; на остальных этажах располагались отдельные кабинеты, в которых заключались контракты, а также приватные комнаты, где заказчик мог сохранить инкогнито.

Сейчас здание пустовало, в широких коридорах, выглядящих уныло, проживало только эхо. А ведь в недалеком прошлом «Дом Фаберже» был едва ли не самым оживленным местом в городе.

Павел Глебович кивнул дворнику, почтительно вышедшего ему навстречу, и, потянув на себя медную ручку, вошел внутрь здания. Пройдя под подковообразной аркой, он ступил на парадно оформленную лестницу. Внутри здание оставалось по-прежнему живописным, вот только исчезли длинные ковровые дорожки, тянувшиеся от самой двери по итальянским белоснежным мраморным ступеням до второго этажа, прямиком под высокие колонны, что подпирали балконы просторного холла. Витражи, прежде украшавшие внутреннее убранство помещений, во многих местах потрескались, а на первом этаже и вовсе были разбиты. Теперь вместо них было вставлено обыкновенное стекло.

Чуть касаясь кованых перил, Павел Глебович стал подниматься по высокой лестнице в кабинет Карла Фаберже³⁰.

На втором этаже здания размещалась бухгалтерия, занимающая несколько комнат; в небольших залах прежде находились образцы предлагаемых эмалей, а также витражи с растительными узорами; в трех просторных комнатах за стеклянными витринами на аккуратных цветных подушечках была представлена коллекция моделей. На третьем этаже располагались кабинеты и залы, включая художественную студию и мастерскую скульпторов, а также ювелирные мастерские, в которых работали именитые золотых дел мастера.

На самом верхнем этаже размещалась квартира многочисленного семейства Фаберже, состоявшая из пятнадцати комнат. Особенно изящно выглядела рабочая комната Карла Фаберже, обшитая до потолка панелями из мореного дуба, именно в ней, чувствуя себя полноправным хозяином, и расположился антиквар Модест Германович Краузе. В стеллажах и застекленных шкафах, где прежде находились ювелирные изделия, теперь лежал антиквариат. Несмотря на потрясения, случившиеся в последние годы, раритеты продолжали пользоваться спросом. Только вместо аристократов, гоняющихся за старинной диковинкой, их место теперь заняла нарождающаяся пролетарская элита. Они мало разбирались в старинных вещах, пренебрегали историей раритета, если что-то их будоражило, так это внешний лоск покупаемой вещицы и то, как она будет смотреться на фоне маузера, висевшего в «красном углу».

Открыв дверь, Павел Глебович вошел в кабинет и увидел Модеста Краузе, сидевшего за большим дубовым столом, прежде принадлежавшим великому ювелиру. Удивительно, что этой ценности удалось сохраниться в такой повальной неразберихе, как революция.

Увидев вошедшего, Краузе почтительно поднялся из-за стола и, изображая неподдельную радость, двинулся навстречу, широко раскинув руки:

– Как я рад вас видеть! Вы даже не представляете! – Казалось, что восторгу антиквара не будет конца. – Я как раз только что думал о вас.

– Полноте, Модест Германович, – небрежно отмахнулся гость. – К чему этот театр? Я ведь не гимназистка, меня такими приемами не проймешь. Давайте лучше поговорим о деле.

– Как вам будет угодно, – вежливо произнес Краузе. – Вы что-то принесли?

– Да. Кое-что имеется… Взгляните сюда. – Открыв сумку, Павел Глебович достал из нее икону и бережно положил ее на стол. – Что вы на это скажете?

Семейство Краузе последние сто лет занималось продажей антиквариата; они имели свои филиалы в России, в Прибалтике, три магазина в Кенигсберге. Даже две революции, случившиеся в 1917 году, не сумели нанести ущерб процветающему семейному делу, настолько крепким оно оказалось. Лишь гражданская война, развернувшаяся по всей России, сумела поломать налаженное h оборвать устойчивые связи. Дела повсюду шли из рук вон плохо. Краузе предчувствовал, что дальше будет еще хуже: через год-другой ничего более не останется, как выйти на базар и менять редкостные вегцицьг на буханку хлеба.

И вдруг совсем неожиданно к нему пришло спасение в образе Павла Глебовича Березина, занимавшего в Петроградском ЧК весьма солидную должность: взамен на свое покровительство он передавал ему на продажу раритетные вещи, перепадавшие ему во время обысков.

Модест Германович целую минуту с восхищением взирал на икону. Потом, словно очнувшись, взял со стола очки и вновь принялся рассматривать драгоценные камни и лики святых.

– Вы спрашиваете, что я могу сказать?.. Я потрясен! У меня просто нет слов, – развел он руками.

– И все-таки я бы хотел, чтобы вы отыскали слова. Готов услышать самые нелепые предположения.

– Если нелепые… Хорошо! Мне бы хотелось сказать, что это подлинная Казанская икона Божьей Матери. Вот только не знаю, прав ли я? Мне приходилось молиться перед Чудотворной Казанской в Богородицком монастыре в 1901 году… У меня до сих пор стоит перед глазами ее образ. Глаза такие, как будто заглядывают тебе в душу из загробного мира. Здесь точно так же. Но дело даже не в этом… На лике Богородицы был небольшой след от горевшей свечи. Я вижу его и здесь… Допускаю, что икону мог создать какой-то гениальный копиист… Но как в таком случае объяснить ризу, украшенную бриллиантами? И эти изумруды… Они чистейшей воды! По первой своей профессии я геммолог³¹, но мне трудно вспомнить, когда ко мне попадали столь совершенные драгоценные камни… Я склоняюсь к тому, что эта икона в действительности подлинная икона Чудотворной Казанской Божьей Матери. А вы что сами о ней думаете?

– Думаю, это и есть подлинная Казанская икона Божьей Матери.

– Но, позвольте, как же это возможно! Она же пропала, ее так и не нашли!

– Икона Чудотворная… Может, это и есть самое настоящее чудо, и после всего того, что с ней произошло, она осталась с нами.

– Где же она была все это время?

– Мне тоже хотелось бы это знать, – в задумчивости протянул Павел Глебович. – Надеюсь выяснить это в самое ближайшее время.

– Как она к вам попала?

– Давайте пропустим подробности. Мне бы хотелось поговорить с вами о главном…

– И о чем же? – обескураженно спросил Краузе.

Неожиданно улыбнувшись, Павел Глебович произнес:

– Не нужно столько эмоций. Я иногда думаю, что в вас больше русского, чем немецкого. Ведь пруссаки, в отличие от нас, куда более сдержанны.

– Возможно, – буркнул Краузе. – Вот только я считаю себя русским. Все мои предки, до седьмого колена, родились в России. А фамилия… Она мало что значит. Досталась мне в наследство от предков… Так о чем бы вы хотели со мной поговорить?

– Я бы хотел вам предложить продать эту икону.

– Что?! – невольно выдохнул Модест Германович.

– Вы не ослышались. Нет смысла возвращать икону России. Не известно, как с ней могут распорядиться. А тот, кто ее купит… за большие деньги… будет относиться к ней куда более бережно, чем те, кому она достанется бесплатно.

– Кажется, я вас понимаю… Возможно, в ваших словах есть сермяжная правда. И сколько вы за нее хотите получить?

– Не тот случай, чтобы я вам назначал цену. Дайте мне столько, сколько посчитаете нужным.

Ювелир понимающе кивнул.

– Как раз сегодня я совершил очень выгодную сделку… Одна молодая пара купила четыре золоченые чашки и два блюдечка из посуды Николая II. Вы как-то обмолвились, что вскоре наступят времена, когда пролетариат захочет потчеваться из царской посуды. Похоже, эти времена пришли раньше, чем думалось… А я еще имел тогда глупость сомневаться.

Модест Краузе подошел к несгораемому шкафу, бестактно выпиравшему бронированными углами из угла кабинета, немного поковырялся в замке длинным ключом и вытащил картонную коробку. Поставив ее на стол, он сказал:

– Здесь три тысячи фунтов стерлингов. Это очень большие деньги.

– Мне это известно, – ответил Павел Глебович, забирая коробку.

– У меня к вам просьба. Не сочтите это за бестактность.

– Слушаю вас.

– Если вам удастся узнать, где все это время пропадала икона, расскажете мне об этом?

– Вы будете первым, кто это услышит.

Попрощавшись, Павел Глебович вышел за дверь.