Kitabı oxu: «Затерянный книжный», səhifə 4

Глава 9. Генри

– Все в порядке?

Я услышал какой-то шум и очень удивился, увидев Марту, которая с тем же вызывающим выражением лица спорила о чем-то с библиотекаршей. Сам я долго проработал в библиотеках, так что мои симпатии, как правило, были на стороне персонала, но не сегодня.

– Все отлично, спасибо. – Марта так сильно дернула лямку рюкзака, висевшего на плече, что он лопнул и все содержимое высыпалось наружу.

– Позвольте-ка. – Я наклонился, желая помочь.

– Все в порядке, я сама, – шепнула она. И добавила с очень несчастным видом. – Я только сегодня его купила…

Я не знал, чем утешить в такой ситуации.

– Скупой платит дважды, – сообщил я. Чтоб уж наверняка было понятно, что моя любимая олимпийская дисциплина – ляпнуть, не подумав.

Она закатила глаза и стала поднимать личные вещи, пока я собирал ворох разлетевшихся листовок.

– О, думаете поступать в университет? Круто, – сказал я, бегло пролистывая брошюрки.

– Думаете?

– Конечно. Как студент со стажем, полагаю, что… – Я поймал ее взгляд, возвращая брошюры. – А, это был сарказм.

Возможно, на мгновение она даже улыбнулась, но я не успел поймать это мгновение.

– Прошу прощения. Не мое дело. Конечно.

Она тяжко вздохнула.

– Нет, это вы извините. Просто это немного…

– Не могли бы вы вести себя потише? – громким шепотом осведомилась библиотекарша. – Люди здесь пытаются читать!

– Секундочку, подождите, я только вещи соберу. – Я жестом велел ей оставаться на месте, будто Марта была не Мартой, а машиной с хитрым ручным тормозом.

Выйдя на улицу, она немного оттаяла, но все еще бросала на меня настороженные взгляды. Вполне справедливо.

– Итак, все еще ищете вашу утерянную рукопись?

По тону было ясно, что, в отличие от меня, она не видит в моем крестовом походе ничего значительного.

– В общем, да. Я нашел старый каталог, отпечатанный магазином «Опалин» в 1920-х годах. Это в самом деле удивительно, что…

– Опалин? Какое красивое имя.

Я очень глупо обрадовался тому, что она наконец улыбнулась из-за меня.

– Да, весьма необычное, не так ли?

– И что же с ней произошло?

Нырнув в каменную арку, мы попали в какой-то тайный сад, прямо в центре города, с мраморными статуями и фонтаном. Никого, кроме нас, здесь не было.

– Это-то я и пытаюсь выяснить. Надеюсь, ее история поможет понять, что стало с книжным магазином.

И куда подевалась рукопись, ибо меня интересовало именно это. Я бы сделал себе имя, с успехом вернулся в Лондон и продемонстрировал Изабель, что брак со мной – это не «последний отчаянный шаг», как она когда-то выразилась.

Марта достала из своего огромного рюкзака банку кока-колы и сильно надавила пальцем на крышку, чтобы напиток не прыснул во все стороны.

– Не хотите ли присесть на минутку? – предложила она, указывая на аккуратную скамейку рядом с какой-то жалкого вида клумбой. – Я на самом деле совсем не спешу домой. Оказывается, если ты домработница с проживанием, то работаешь круглые сутки и без выходных.

Я был только за. Кажется, первое впечатление, произведенное мной, немного сгладилось. Постепенно я сознавал, почему мне так хочется ее компании, – меня глодало одиночество. Нет, я всю жизнь сознательно отгораживался от людей, но только здесь почему-то чувствовал себя как в изгнании.

– Так откуда эта навязчивая идея?

– О чем вы?

– Ну рукопись.

– О, не думаю, что это можно считать навязчивой идеей.

– Знаете, на днях вы стояли на коленях возле моего окна и вели себя… весьма навязчиво.

– Ну ладно. Может, это самую капельку все же навязчивая идея… Я пишу диссертацию об утерянных манускриптах и о том, почему они нас так привлекают.

– А они привлекают? – уточнила она, сморщив нос и отхлебнув колы.

– Да ладно, неужели вас совсем не завораживает эта мысль? Возьмите, например, Харпер Ли. Ведь все эти годы мы думали, что она написала всего один роман!

Марта покосилась на меня.

– «Убить пересмешника», – подсказал я.

– А, ну конечно, да.

Последовало неловкое молчание, во время которого я размышлял, что эксперт по редким книгам и утраченным рукописям на деле может оказаться весьма унылым собеседником.

– Ну и конечно, как тут не вспомнить второй роман Сильвии Плат «Двойная экспозиция», который таинственно исчез после ее смерти.

– Чей роман?

– А вы не очень любите литературу, да?

Марта снова бросила на меня взгляд, теперь полный злобы и боли. У меня действительно был талант выводить ее из себя.

– Ладно, слушайте, я расскажу вам про Уолтера Бенджамина. Писатель, интеллектуал, гений и к тому же еврей, который жил в Париже в тот период, когда город захватили нацисты. Нужных документов у Бенджамина не нашлось, так что ему пришлось, как и многим другим, рвануть на юг, чтобы беженцем перебраться через Пиренеи в Испанию.

– Как ужасно! – Она повернулась ко мне всем телом.

– Однако в это опасное путешествие он взял с собой нечто громоздкое – тяжелый черный чемодан, в котором хранил рукопись. Случайному попутчику Бенджамин сообщил, что содержимое этого чемодана ему важнее собственной жизни.

Марту мой рассказ увлек так, будто она сама ехала бок о бок с Уолтером Бенджамином.

– И что с ним было дальше?

– Ну… На границе испанские власти сказали, что не пропустят его и что он должен вернуться во Францию. Бенджамин знал, что возвращение – верная смерть от рук нацистов, так что той же ночью он проглотил целый пузырек морфия.

– Господи боже!

– Да уж, просто ужас.

– А что стало с рукописью? Он ее кому-то отдал?

– Зафиксировав самоубийство, полиция тщательно обыскала его жилье, но черный чемодан испарился. Ту рукопись больше никто никогда не видел.

Она покачала головой, кажется с трудом удерживаясь от слез. Как просто подхватила она мою болезнь – неразделенную любовь к тому, что могло бы существовать, если б не превратности судьбы. Помню, я рассказывал Изабель историю про Бенджамина, а она в ответ только заявила, что никогда толком не отдыхала в Испании.

– Получается, что кто-то, вероятно, опубликовал эту книгу, но уже под своим именем?

– Хм. Не могу сказать, какая версия хуже – что рукопись была утеряна навсегда или же что ее кто-то подло присвоил.

Пожалуй, я бы развил эту идею на бумаге, когда вернусь домой.

– Есть много историй, подобных этой: спрятанные книги, позабытые черновики в коробках из-под обуви, романы, которые сожгли члены семьи автора… У старушки-жены Хемингуэя украли портфель с его романом прямо на железнодорожном вокзале в Париже!

«Париж! Париж и потерянное поколение! А возможно ли»

– Что такое? – Марта прервала ход моих мыслей еще до того, как они успели оформиться.

– О, возможно, что вовсе ничего. Просто история не сохранила никаких следов Опалин Грей, и я думаю, не могла ли она какое-то время жить в Париже.

Она вытащила телефон. Довольно невежливо, по-моему, но, с другой стороны, люди не в состоянии так долго концентрироваться на чем-то одном.

– Это она?

– Что?

Марта сунула мне свой телефон, демонстрируя зернистую черно-белую фотографию на страницах старой газетной вырезки.

– Кто это? Что вы вообще сделали?

– Ну мистер Модный Университет, я погуглила «Опалин», «книги» и «Париж».

Я присмотрелся, отказываясь верить глазам.

– Да это же… Эрнест Хемингуэй!

Она расплылась в улыбке, как чеширский кот, но так и не рискнула посмотреть на меня. Я же впился взглядом в подпись под фотографией: «Сильвия Бич, владелица магазина “Шекспир и Компания”; продавщица Опалин Карлайл». Так вот как она выглядела: молодая, с короткими темными волосами. В руках – книга, женщина наполовину забралась на лестницу, а у ее ног – Хемингуэй.

– Карлайл… О мой бог, это нечто!

– Не за что.

– Боже, да, конечно, спасибо вам, спасибо! – Я хотел было неуклюже обнять ее, но Марта отпрянула – с молчаливым упреком, как мне показалось. – Простите, я просто… Вы понятия не имеете, как много значит ваша находка.

– Думаю, я понимаю, – сказала она, забирая телефон и подхватывая сумку со скамейки. – Как бы там ни было, мне пора.

Глава 10. Опалин

Париж, 1921

Недели переросли в месяцы, и, сама того не замечая, я начала ощущать Париж домом. Я стала частью маленькой разномастной семьи Сильвии и штатным работником «Шекспира и Компании» (по крайней мере, никто не утверждал обратного). Я сняла комнату в пансионе недалеко от магазина и на выходных гуляла с Арманом, поддавшись в итоге его очарованию. Он показывал мне укромные уголки города, например блошиный рынок Сент-Уэн, где бродяги, собиравшие старье по всему Парижу, сбывали товар. Арман называл их les pêcheurs de lune, лунные рыбаки, – и я улыбалась, ведь знала, что уже попалась в его сети и что чем больше бьюсь, тем крепче к нему привязываюсь. Джейн в своих письмах неизменно поощряла меня продолжать роман: «Какой смысл срываться во Францию, если не для того, чтобы завести любовника?»

В одно утро, уже в конце лета, когда в городе воцарилась тишина, потому что все разъехались по деревням, я усердно работала, расставляя по полкам последние поступления. Сильвия в глубине магазина пила чай с американским писателем Эрнестом Хемингуэем, обсуждая литературный вечер, который они собирались провести. Он был невероятно красив и очаровывал всех вокруг своей харизмой, но мне в нем чудилось что-то недоброжелательное. Разумеется, он обожал Сильвию, чье хорошее мнение стоило много больше, чем добротный отзыв от любого критика. И все же – и я не могла объяснить почему, даже сама себе, – мне не нравилось находиться с ним наедине. Как-то раз, стоя на стремянке и расставляя книги по полкам, я заметила, что он пялится на меня снизу.

– В чем дело? – спросила я, одарив его таким взглядом, чтоб он устыдился своего поведения. Не помогло.

– Вам следует быть осторожнее, мисси.

«Мисси», бога ради!

– С чего бы?

– С того, что все писатели по натуре каннибалы.

Не знаю, к чему он клонил, но прозвучало не очень приятно.

– Что вы имеете в виду?

– Будешь так вилять задом – и не заметишь, как окажешься персонажем моей новой книги! – Он ухмыльнулся, откровенно наслаждаясь моим раздражением. Честное слово, писатели могут быть такими эгоистами!

Я принялась медленно спускаться. В это время в магазин вошли Сильвия и какой-то мужчина, видимо репортер. Быстро, точно молния, он достал из футляра фотокамеру, и нас троих ослепило вспышкой.

– Прекрасный снимок, пойдет в следующий выпуск, – пообещал он, и мужчины ушли, обсуждая ссадины на кулаках Хемингуэя, которые он (с его слов) получил, защищая честь Джойса в какой-то пьяной драке.

– Кто это был? – спросила я, опасаясь мелькнуть на страницах популярного издания.

– Журнал «Космополитен», они печатают один из рассказов Эрнеста.

Что ж, я стояла на середине стремянки, наверное даже в кадр не попала, успокоила я себя. Кроме того, вряд ли Линдон выписывает «Космополитен». Не о чем беспокоиться.

Я и сама почти поверила в это.

Я решила нанести Арману неожиданный визит, удивив его, и по дороге в его квартиру прошла мимо «Ле Де Маго» – модного кафе, где часто обедали писатели и художники. Ярко-зеленый тент был натянут прямо над тротуаром, а замысловатый балкон обвивал второй этаж кованым кружевом. Я поймала в окне собственное отражение, а затем увидела человека, похожего на Армана. Остановившись и приглядевшись, я поняла, что не ошиблась. Он сидел на кожаной банкетке подле женщины с густыми каштановыми кудрями. Сидел очень близко, и все равно, кажется, шептал ей что-то на ухо – столь интимное, что ему даже пришлось откинуть ее волосы кончиками пальцев. Эта картина ударила по мне, будто молния. Не знаю, почувствовал ли Арман что-то или же это было случайно, но он поднял глаза и увидел, что я смотрю на них. Почему-то мне стало неловко, и я поторопилась уйти. Несколько секунд спустя я услышала, что он, выскочив из кафе, зовет меня по имени, – но не обернулась.

– Опалин, пожалуйста! – воскликнул он, нагоняя меня и хватая за руку.

– Ах, оставьте меня!

– Но вы должны позволить мне объяснить!

Я не хотела слышать никаких объяснений. Он или солжет, или, хуже того, будет вынужден сказать правду, – и я не была уверена, что выдержу.

– Дело в том, что Кристин – моя старая подруга.

Хотелось зажать уши руками, как будто я была ребенком. Ее имя… от этого стало только хуже. Нет, Арман не должен был узнать, что я влюбилась в него так сильно, что это ранило. Я знала, что сердца склонны разбиваться, но это знание никак не подготовило меня к той боли, которую я испытала.

– Арман, прошу, избавьте меня от этого унизительного разговора.

На мгновение тень набежала на его лицо, но потом оно вновь прояснилось.

– Вы правы, да, я унизил вас, и за это прошу прощения. Но вы должны поверить, умоляю: мои чувства к вам глубже, чем все, что я испытывал когда-либо раньше.

– Возможно, вы думаете, что я глупа и неопытна, но я в состоянии распознать нечто банальное! – Я вырвала руку и попыталась уйти.

– Но это правда! – воскликнул он. – Думаете, мужчине легко сознаться в своих чувствах?

Я обернулась и одарила его презрительным взглядом.

– Это… трудно сказать по-английски, – добавил Арман.

– А вы постарайтесь.

– Те чувства, что вы пробуждаете во мне, удивительны… и в то же время страшат меня. Я становлюсь уязвим, а я не привык к такому. Именно поэтому я флиртую с другими женщинами, чтобы доказать себе… что-то. J’en sais rien⁴.

– В ваших словах нет никакого смысла.

– Да, когда я это говорю, звучит глупо. Но в душе мне казалось, что таким образом я сохраняю контроль над собой.

Я не могла придумать, что ответить. Оправдание звучало так ужасно, что не могло оказаться не чем иным, как правдой.

– Однако то, что вы видели сейчас… Я как раз говорил ей, что с нашими отношениями должно быть покончено.

Я отвела глаза, пытаясь скрыть свои чувства. В конце концов, у меня была гордость. Может ли статься, что Арман просто говорит то, что я, по его мнению, хочу услышать? Однако сердцу не нужны холодные факты, оно видит надежду в невозможном, видит любовь там, где нет ничего, кроме страсти, оно не склонно к логике. И вот я уже позволила Арману обнять меня и стояла, окаменевшая, в то время как он сыпал комплиментами, уговорами, жаркими убеждениями в том, что я – единственное, что имеет значение для него.

– Пойдемте со мной, прошу, давайте поговорим об этом у меня в квартире.

Конечно, я пошла. В тот момент я была готова поверить его притворству.

Он жил в районе города под названием Монмартр. Мы прошли под сверкающими белыми куполами Сакре-Кёр, взирающими на город сверху, и по мощеной улице вышли на оживленную маленькую площадь Тертр. Виды были как на открытке: элегантные здания с открытыми ставнями возвышаются над ресторанами и кафе, а по периметру развернули торговлю художники. Арман подошел к дому с синей дверью, повернул ключ в замке, и мы поднялись по лестнице на второй этаж.

Мы зашли в квартиру, и, казалось, оба не понимали, что надлежит делать дальше. У широкого окна с видом на площадь приглашающе расположились маленький столик и два стула, и Арман жестом предложил мне сесть.

– Я заварю нам чай.

Вскоре он вернулся, неся серебряный поднос, на котором стоял старинный, тоже серебряный, чайник с витиеватыми узорами на боках и маленькие стеклянные стаканчики, украшенные золотой вязью – по виду арабской. Однако больше всего меня удивил густой мятный аромат.

– Вы когда-нибудь пробовали марокканский чай? – спросил он.

Я покачала головой, глядя, как он снимает с чайника крышку и щедро сыплет туда листья. Потом Арман принялся разливать чай, высоко поднимая чайник над стаканами и стараясь не смеяться слишком открыто над моим изумлением.

– Это традиционный способ наливать чай на Востоке, – просто пояснил он, подавая мне стакан.

Я подула на золотистую поверхность и позволила экзотическому аромату окутать меня.

На площади несколько музыкантов начали играть, звуки гитары и скрипки заполнили паузы в нашей беседе. Я старательно смотрела на все подряд в комнате: шелковый ковер на полу, странные кожаные тапочки с загнутыми носами у двери, маленький деревянный столик с золотой инкрустацией в мавританском стиле. В конце концов пришлось поднять взгляд на Армана, и я поняла, что все это время он неотрывно смотрел на меня. Он забрал стакан из моих рук, поставил на поднос и, взяв меня за руку, заставил подняться. Мы оказались так близко, что я могла ощущать его дыхание. Он склонил голову, и мои губы приоткрылись будто бы сами собой. Его теплый язык скользнул ко мне в рот, и я желала только одного: чтобы это не прекращалось. Мы вжимались друг в друга, мне хотелось стать еще ближе к нему, и если бы…

– Опалин, – выдохнул он, прерывая поток моих мыслей.

– Да?

– Скажи мне, хочешь ли ты остаться или уйти, – Арман тяжело дышал, – потому что, боюсь, у меня не хватит смелости спросить тебя об этом снова.

Все мысли исчезли. Впервые за всю жизнь моя чувственная сторона одержала верх.

– Хочу остаться.

Комната была такой узкой, что в ней едва помещалась его латунная кровать. Тонкая занавеска на окне развевалась от ветра. Темнота скрадывала нас, оставался только свет от низкой оплывающей свечи на углу стола.

Как волновалась я прежде о том, что не буду знать, что делать! Ах, если б только тогда я могла представить, что не существует никакого «знать», что можно жить лишь инстинктами, чувствами. Его тело в свете свечи казалось золотым, а запах пьянил.

– Было больно? – тихо спросил он.

– Совсем немного.

Где-то я читала, что боль – это плата за наслаждение. Я больше не невинна. На мгновение эта мысль поразила меня, а вслед за ней пришло ощущение, что я переступила неведомый порог. Мы очень долго лежали и разговаривали, а потом, в ночи, он проводил меня до дома. Я понадеялась, что смогу незаметно проскользнуть мимо хозяйки пансиона.

Света совсем не было, если не считать мягкого лунного, пробивающегося сквозь высокие окна. Каждый скрип лестницы звучал подобно пушечному выстрелу, и я прикусила губу, молясь, чтобы никто не услышал. Добравшись до комнаты, я заперла дверь, рухнула на кровать и вдруг испугалась, увидев в зеркале на туалетном столике собственное прозрачное отражение. Схватила подушку, заслонилась ею и в эту секунду заметила нечто действительно важное.

Трость брата у двери.

Глава 11. Марта

День начался с надраивания унитаза. Мадам Боуден пригласила парочку старых друзей из театра на ужин и потребовала, чтобы дом «сверкал чистотой». В ней ощущалось нечто необычное: хозяйка суетилась и прежде, но сейчас почему-то все ей казалось неправильным. Она вернулась из парикмахерской в мрачном настроении и заявила, что они специально слишком туго накрутили ей локоны, чтобы она выглядела старше, и в итоге засела за туалетный столик, яростно расчесывая шевелюру, превращая кудри в пушистые завитки.

– МАРТА!

Вопль был таким истошным, что я выронила ершик и рванула к ней, предполагая, что найду ее как минимум распростертой на полу спальни.

– Что случилось? – Я никак не могла выровнять дыхание.

Мадам Боуден сидела все там же, за туалетным столиком, в распахнутом шелковом халате и бежевой комбинации. Я не могла оторвать глаз от ее шеи и груди, где кожа вся была сморщена и покрыта пятнами, словно печеная индейка на Рождество. Одна престарелая монахиня из моей школы любила говорить, что свиное ухо не перешьешь в шелковую сумочку, – и только сейчас до меня дошло, что она имела в виду.

– У меня пропала жемчужная серьга! – обвиняющим тоном заявила она.

Я посмотрела на столик, на вываленную груду драгоценностей и снова на хозяйку. Одна серьга была в ухе, в другую такую же она вцепилась узловатыми пальцами.

– Она у вас в руках, мадам, – спокойно ответила я.

– Я вижу, что она у меня в руках, глупая девчонка! Куда подевалась вторая?!

Глубокий вздох. Если б я не нуждалась в деньгах настолько, я бы сказала, куда ей засунуть вторую серьгу.

– У вас в ухе.

Она подняла руку и пощупала мочку.

– В другом.

Я прислонилась к дверному косяку. Что ж, в конце концов, у меня было все время на свете.

Она дотронулась до прохладной жемчужины, и на лице возникло выражение, которое человек, не знакомый с мадам Боуден, назвал бы пристыженным. Однако ее гордость исключала любой намек на стыд.

– Ну, раз уж ты тут, то помоги одеться. И не забудь, что в четыре приедет кейтеринг, их надо встретить и все показать. Ты разложила столовое серебро, проверила все дважды?

И никаких извинений за то, что, по сути, назвала меня воровкой. Впрочем, не то чтобы я их ждала. Я сняла с вешалки платье (усыпанное серебряными блестками так густо, словно прежде его носил Либераче) и наклонилась, чтобы она могла опереться о мое плечо, влезая в платье, будто на лошадь. Руки у мадам Боуден дрожали, и эта дрожь передалась моему телу. Да, она была в здравом уме и остра на язык, но вот тело старую леди подводило. Внезапно я ощутила прилив симпатии к ней. Странно было видеть ее в таком состоянии: казалось, мадам Боуден так непринужденно несет себя миру, и ее нисколько не заботит, что о ней подумают. Ну, может, она просто хорошая актриса, а в остальном – такая же, как все люди. Испуганная.

После препирательств о том, что надеть на вечер мне (мадам Боуден настаивала на самом настоящем наряде горничной), я облачилась в свою новую блузку и черную юбку-карандаш из гардероба хозяйки. Наверное, это была самая унылая вещь у нее в шкафу. Юбка была великовата, так что я позаимствовала еще и широкий лакированный пояс красного цвета, который подходил к моей ленте для волос и так приглянулся мадам Боуден, что она даже разрешила мне открыть дверь гостям. Как и ожидалось, за дверью стояли три кумушки пенсионного возраста, которые немедленно принялись сплетничать и прихорашиваться, как старые курицы. Они едва удостоили меня взглядом и пронеслись в гостиную – вихрь перьев и шума. Я покачала головой и улыбнулась. Мне вспомнились те дни в полумраке собственной кухни, когда изредка удавалось зажарить зайца, пойманного в полях за окном, или фазана, которого подстрелил какой-нибудь фермер. Тогда трудно было вообразить, что где-то есть люди, подобные мадам Боуден, которые веселятся, вкусно едят и нанимают кейтеринг. Это был совсем другой мир.

Я застыла с нелепой улыбкой, будто была не человеком, а какой-то мебелью, вешалкой для одежды. Кто вообще в здравом уме сегодня носит меха?..

Наконец пришло время обслуживать гостей за столом, вот тут и пригодились мои навыки. Быть невидимкой, подавать еду. Впрочем, за столом в самом деле был кое-кто невидимый, потому что место мадам Боуден пустовало. Гостьи ели, сплетничали, смеялись и, казалось, нисколько не беспокоились из-за отсутствия хозяйки.

– А мадам Боуден присоединится к вам до десерта? – неуверенно спросила я.

– Вряд ли, – равнодушно ответила одна из женщин, у которой была такая толстая шея, что ее жемчужное ожерелье задушило бы ее, не сними она его раньше. Они многозначительно переглянулись, а потом снова засмеялись, очень невежливо.

Бывало ли прежде такое, чтоб мадам Боуден не явилась на собственную вечеринку?..

– А тебя она где откопала? – спросила другая гостья в узком черном платье, которое грозило вот-вот сползти с ее тощих плеч. Я замерла, прекратив собирать тарелки со стола, и сжала зубы, чтоб не выдать ответ, который просился сам собой.

В помойной яме! Нет, ну что за вопрос, ей-богу!

– Она разместила объявление в газете, что ищет домработницу, и я откликнулась.

– Чудеса, да и только, – прокомментировала третья, явно главная в этом курятнике. – С чего ей понадобилась домработница?

Она развалилась в кресле, как кошка, и курила тонкую сигару.

– Может, мне тоже завести симпатичную деревенскую простушку? Такие не уволятся из-за глупых мечтаний и вообще хорошо знают свое место, – заметила она, словно меня вообще не было в комнате.

Я чуть не выронила поднос. Нет, конечно, я привыкла, что люди смотрят на меня свысока, но она говорила так, будто я дешевая пародия на Золушку.

– Вообще-то я работаю здесь, чтобы оплатить учебу в университете, – с вызовом заявила я.

– Вот как? И что же ты изучаешь? – поинтересовалась леди с жемчугами.

Что изучаю? Проклятие, зачем я только рот открыла! Руки немедленно вспотели, и я решила притвориться, что не расслышала вопроса.

– Когда закончите с ужином и перейдете в гостиную, я принесу бренди.

Меня переполняли гнев и стыд. Эта женщина знала, что я ни на что не гожусь, что не в состоянии добиться чего-то в жизни. Все они знали. Я растратила все шансы, последовательно выбирала неправильное – и вот я здесь, прислуживаю старым кошелкам. Но ничего не поделаешь, теперь это мой дом, и я не могу просто сбежать куда глаза глядят. Хотела бы, но этот стыд, это ощущение, что я всегда буду жертвой, – оно пригвоздило меня к месту, оно всегда будет со мной, как клеймо.

Я оставила их в гостиной – играть в карты и надираться в стельку.

Я спустилась к себе, в маленькую квартирку, стянула одежду и влезла под горячий душ. Потом, закутавшись в полотенце, легла на кровать. Взгляд упал на лежащие на кухонном столе брошюрки из библиотеки. Теперь казалось, что в них нет никакого смысла: какая бы энергия ни переполняла меня в тот момент, она иссякла.

Как же я ненавидела их, этих богатых куриц. Неудивительно, что мадам Боуден так рано ушла к себе. С такими-то друзьями кому вообще нужны враги?

В глубине души я просто хотела, чтобы кто-нибудь обнял меня. Как я скучала по объятиям! Единственный, кто разговаривал со мной по-дружески с момента прибытия в Дублин, не считая хозяйки, – Генри. Он, наверное, и не подозревал, что лишь его одного я могу с натяжкой назвать другом. И даже на него никак нельзя рассчитывать, ведь Генри не живет здесь. Генри уедет сразу же, как найдет свою потерянную рукопись или что там он ищет.

Почему я вообще о нем думаю? Почему-то я ощущала вину за мысли о мужчинах – после всего, что со мной произошло. Однако Генри казался совершенно другим, отличным от Шейна, отличным от вообще любого мужчины из тех, кого я встречала. Было что-то невероятно трогательное в его истории об авторе, который тащил тяжелый чемодан с книгой через границу, в его страсти к спасению утерянного и позабытого.

Тем не менее я отказывалась признать, что он привлекает меня. Да, иногда он смотрел на меня как-то по-особенному своими карими глазами, и от этого перехватывало дыхание. Но, в конце концов, с чего бы ему увлечься такой, как я? Все, что его интересует, – это пропавший книжный магазин, ничего более.

Я повернулась на бок, прижала к себе подушку и вдруг заметила трещины на стене. Они что, всегда там были? Невозможно, я бы заметила раньше… Но три кривые линии разной толщины выползали из-за шкафа и разбегались по голубой стене, как лозы винограда. Я лежала и смотрела на них. Как я могла не видеть этого раньше? Интересно, что же там, за шкафом? Я подошла ближе и провела по трещинам пальцем. Они казались довольно глубокими, словно уже какое-то время росли здесь, в стене. Я попыталась сдвинуть шкаф, но он был во всех смыслах антикварным, а потому весил, наверное, целую тонну.

Внезапно мне почудилось, что кто-то еще дышит в этой комнате. Кто-то, кроме меня. Я резко обернулась, но, разумеется, никого не увидела. Интересно, можно ли слышать места так же, как я слышу мысли людей?

Я вздрогнула. Возможно, я не хотела знать, что здесь происходило.

– Опалин, – едва слышно шепнула я, повернувшись к стене, но, конечно, ничего не случилось.

Господи, как нелепо! Я покачала головой и пошла искать пижаму.

Посреди ночи я проснулась, в голове пылала очередная строка бесконечной истории. Они приходили мне как уведомления о письмах, как шепот в глубине сознания – и объяснить это было невозможно. Я знала лишь, что должна не потерять эти слова, и бумага не казалась надежным средством, так что на следующий день я отправлялась в тату-салон и делала очередную татуировку на спине.

У этой истории не было начала и конца, но каждый раз, когда новая строчка вспыхивала у меня в мозгу, я выбивала слова чернилами на коже – и становилось лучше. Никто не знал об этом, даже Шейн. Это был мой маленький акт неповиновения, нечто очень личное. Я скрывала эту историю от всего мира, но чем дальше, тем больше меня охватывало желание узнать, что она означает и откуда взялась.

Зная, что не засну, я на цыпочках поднялась в столовую, чтобы оценить ущерб от вчерашней вечеринки. Не хотелось, чтобы мадам Боуден отчитывала меня, так что раз уж я не сплю, то вполне могу убраться. Я зашла в комнату, включила свет – и глазам своим не поверила. Там царил идеальный порядок, все стояло на местах. Пришлось спешно пересмотреть свое мнение о подругах мадам Боуден: в конце концов, люди, которые так тщательно убирают за собой, вряд ли могут быть такими уж кошмарными. А ведь я не слышала, как они ушли! Заглянув на кухню, я убедилась, что они вымыли и вытерли насухо тарелки, стаканы и даже ложки.

Казалось, будто вчера вообще ничего не было.