Kitabı oxu: «Книга скорпиона», səhifə 7

Хлойи

Её разбудили громкие голоса. Женщина в темноте оделась и подошла к кроватке маленького Маркуса. Мальчик тоже проснулся. Он взялся за материну руку и не отпускал. Они стали прислушиваться.

Говорили двое мужчин: Кровник и кто-то ещё. На латыни. Хлойи не очень хорошо знала язык романцев, но поняла, что речь шла о какой-то казни. Ещё, что-то говорили об йудеях и собрании или совете, но что Хлойи не разобрала. Голоса стали затихать, потом послышался звук отпирания входной двери, и всё стихло.

Маленький Маркус, испуганно сжимавший ладонь матери, никак не мог уснуть, и Хлойи пришлось долго успокаивать его, пока тот не задремал.

Хлойи хотела уже сама ложиться спать, когда в доме опять послышались голоса. На этот раз говорили на йудейском и часто смеялись. От хохота опять проснулся Маркус младший, выбрался из кровати и обнял стоящую мать за бёдра. Страх мальчика передался и Хлойи. Сегодня в доме творилось что-то необычное.

Из-за плотного полога, загораживающего вход в их комнату доносились гортанные выкрики и быстрая речь на незнакомом Хлойи йудейском. Там о чём-то спорили. Наконец, женщину осенило. Да там вёлся торг! Она несколько раз ходила за покупками вместе с домашними рабами на атэнские рынки. Интонации спорщиков были те же.

Немного погодя, голоса поутихли. Говорившие сошлись в главном и теперь обсуждали мелочи. Наконец, всё стихло. Потом кто-то быстро произнёс несколько слов, и все довольно засмеялись. Послышался звук шагов и торговцы, как назвала их Хлойи, ушли.

Маркус младший не хотел ложиться спать и попросил мать почитать ему. Кровник часто читал ему вслух. Большей частью свою любимую «Илиаду». Глаза отца и сына тогда загорались одинаковым восторженным огнём. Хлойи взяла пачку расшитых папирусных листов со столика возле ложа. Глаза зацепились за подчёркнутые жирным свинцовым карандашом строчки:

После того Ахиллес в Агенора, подобного богу,

Также ударил. Но Феб помешал ему славой покрыться:

Вырвал из битвы, густым Агенора окутав туманом,

И невредимым ему из сражения дал удалиться¹¹⁷.

Хлойи продолжала читать и спасённые ненадолго благосклонным Аполлоном троянцы благополучно вбегали в ворота своего города.

Скоро дом вновь оживился звуками. Но на этот раз никакого беспокойства ни у Хлойи, ни у мальчика они не вызвали. Приглушенные голоса говорили на знакомом женщине койне, и Хлойи уложила Маркуса и подошла вплотную к пологу, чтобы расслышать речь.

– Зайди, Хлойи, и возьми Маркуса.

Голос Кровника прозвучал так неожиданно, что женщина вздрогнула.

Когда она вместе с сыном вошла гостевую комнату, то была удивлена ещё больше. Рядом с Кровником на широком ложе сидел, закутанный в тёплое шерстяное одеяло, незнакомый мужчина. Женщина быстро оглядела его и отметила выразительные чёрные глаза на худом лице, неухоженные волосы и бороду. Незнакомец внимательно смотрел на неё.

Хлойи подошла к Кровнику, ощущая сильное беспокойство. Старший Маркус выглядел сильно уставшим. От него несло конским потом. Одежда и неизменный кожаный, с железными нашивками, панцирь были запылены.

– Это он? – спросил бородатый у Кровника и показал глазами на мальчика. Спросил на койне и Хлойи отметила, что судя по акценту он был из местных.

Маркус вместо ответа взял сына на руки. Лица обоих Маркусов засветились от счастья. Иешуа, глядя на них, тоже улыбнулся.

– Он должен быть счастлив, – сказал он. – Должен быть лучше нас. Дай его мне.

Кровник поставил мальчика на пол и легонько подтолкнул к Иешуа – иди. Мальчик неуверенно подошёл к чужому мужчине. Тот посадил его на колено и негромко запел на незнакомом никому из присутствующих языке. В песне говорилось о большом и сильном воине, который помогал несчастным. И в конце концов этот воин превратился в белую птицу. Она летала по небу и пела. Слова обращались в капли, а люди выбегали из душных домов, протягивали ладони дождю и тоже пели…

Иешуа пел и уносился в своё казавшееся ему такое далекое-далекое прошлое. В голове у него звучал голос его матери, поющий ему эту песню. Маркус младший, до этого недовольно хмуривший бровки, поглядев на грустное лицо Иешуа, сочувствующе погладил по впалой щеке.

Вид и поведение незнакомца успокоили Хлойи. Женщина посчитала его безобидным сумасшедшим, ещё одной причудой Кровника.

Иешуа закончил петь и задумчиво умолк.

Кровник повернул к нему голову, и уже в который раз спросил:

– Ты всё понял?

Иешуа, будто проснувшись, торопливо закивал, потом тихо, покорно улыбнулся и сказал:

– Это будет новая песня.

Савл

В доме Каиафы¹¹⁸ было душно от набившегося в него народа. Пахло благовониями и потом. Сегодня очень многие именитые книжники и старейшины собрались здесь на совет. От богатых одежд и умащенных, красиво уложенных волос рябило в глазах. В воздухе витало ощущение великого праздника.

Молодой книжник Савл стоял немного в стороне от гудящей толпы, возле двери, от которой шёл хоть немного тянуло ветерком. В его умных серых глазах, внимательно наблюдавших за собравшимися людьми, горел огонёк интереса.

Когда появился Каиафа в белоснежном виссоновом одеянии, с золотой табличкой первого жреца храма на груди, собравшиеся затихли. Каиафа был уже очень стар и ему помогали идти двое юношей. Они подвели его к сиденью без спинки в центре залы и усадили. Первый жрец осмотрел присутствующих и тонким старческим голосом велел добавить светильников. Когда приказание было исполнено, он торжественно объявил начало совета.

Дальше начали выступать старейшины и наиболее уважаемые люди города. От скучных длинных речей молодого книжника стало клонить в сон. Как ни странно первый жрец, единственный сидящий в зале, сосредоточенно слушал всех выступавших, кивал белой головой и задавал вопросы. Говорили о приготовлениях к предстоящему празднику, о торговых делах, нескольких кражах и убийствах.

Последним выступал тесть Каиафы. Тучный, с зычным голосом и блестящими красивыми глазами. Он сказал, что романская городская стража поймала минея¹¹⁹ Иешуа Назара, который со своими последователями устроил драку во дворе храма. Они побили двух менял и торговца и говорили богохульные речи. И ещё много раз до этого Назар говорил страшные оскорбительные вещи. Выступающий пересказал лишь часть из них, и собрание возмущённо загудело, а первый жрец надорвал ворот своего одеяния.

– Пусть выдадут соблазнителя нам, и мы побьём его камнями! – грозно пискнул Каиафа.

Савл про себя усмехнулся. Годы совсем размочили рассудок старика. Испортить песах¹²⁰ из-за какого-то смутьяна. Дадим романцам судить его по своим законам. Мы попросим крестовать его. Убивать у романцев в крови. Пусть повесят его на кресте, и свершится милость.

– Пошлём к префекту послов, и пусть он казнит его! – вновь пискнул первый жрец.

Правильно, старик. Собаки-романцы всё сделают сами, и праздник будет светел. Волчьи выкормыши, вы отобрали у нас право казнить, так мы будем милостивы к этому заблудшему, отдадим его вам, и кровь его останется на ваших зубах. Подавитесь его мясом.

Йудейское собрание одобрительно зашумело. Ну, решайте уже быстрее. Здесь душно, и всем надо готовиться к празднику. Выбрали послов. Как долго, долго, бесконечно долго. Ну же! Решили? Наконец-то. Всё.

Собрание окончено.

«Тебе префекту, милостивому и справедливому обращаем свои слова. Последние события, связанные с поимкой Иешуа Назара, нарушителя законов как романских, так и наших собственных, побудили нас, отбросив прежние обиды, обратиться к тебе с просьбой строго покарать, согласно романскому закону, государственного преступника и лжепророка Назара и выказать тем самым уважение всему йудейскому народу, оскорблённому лжеучением, распространяемым им и его учениками. Ниже мы приводим список уважаемых лиц и старейшин, согласных с данным обращением, и выказавших истинное желание увидеть силу и справедливость романской власти».

Метатель, морщась от головной боли, дочитал письмо йудейского собрания, бегло пробежал глазами по длинному списку имен (письмо было написано на латыни, йудейские имена тоже и Метатель сморщил нос от варварской тарабарщины).

Молодой книжник Савл стоял рядом с префектом. Из-за болезни Метатель принимал не как обычно в большой зале претории, а в одной из своих комнат. Префект Йудеи выглядел неважно. Подпирая крупную наполовину лысую голову левой рукой, он окончил чтение, правой сунул письмо помощнику, стоявшему рядом, и медленно, чтоб не вызвать новый приступ боли, повернул голову к Савлу и спросил на койне:

– Будут ли йудеи требовать помилования, согласно обычаю?

Савл немного подумал и ответил:

– Они выберут кого-нибудь другого.

Метатель спросил почему.

– Будет выбран какой-нибудь убийца или вор. Ему всё равно долго не жить – убьют родственники им убитых, – спокойно сказал Савл. – Много народу приехало в город на праздник и трудно уследить за всеми. Но всё будет тихо и не потревожит ни покой наших празднующих, ни романский закон. Скорее всего его удушат, чтоб не проливать в священный день крови.

Метатель усмехнулся и тихо проговорил на латыни: «Хитро».

Савл, тоже на языке романцев ответил: «Это не хитрость – это восток».

Префект поглядел на молодого человека. Маркус утверждал, что все йудеи доносчики, частью купленные, а частью предающие друг друга совершенно бесплатно. Похоже этот был из последних. И знает романский язык.

– Ты писал письмо? – спросил на латыни Метатель Савла и тот ответил, что да, он.

Метатель перешёл на койне:

– Я уважаю решение йудейского совета. Ваш Ясон¹²¹ виноват перед людьми, но виновен ли он перед богами? Вероятно, он близок к ним, если сумел подчинить себе разум стольких людей. Я сужу по государственной необходимости, но сам боюсь суда богов. Если ваши жрецы и старейшины берут перед лицом бессмертных его смерть на себя, я согласен с его казнью. Передайте свой ответ префекту стражи города Кровнику. Наказание преступников будет сегодня. Если ваш народ и первые люди скажут: «Да, да», Кровник исполнит наказание. Уходи.

Савл не ушёл, однако, а сказал:

– Они будут согласны. Они будут рады убить его, хотя ни разу и не видели.

Метатель поднял глаза на йудея:

– Я опасаюсь беспорядков в городе, и поэтому ваш ложный пророк будет находиться под стражей.

Потом внимательно посмотрел на Савла и добавил:

– Я встречался с ним. Это обычный мятежник и безумец. Он считает себя правителем Йудеи и сыном вашего бога.

Метатель улыбнулся:

– И ещё он любит рассказывать небылицы.

Префект замолчал, всё ещё улыбаясь и, наверное, припоминая его басни, потом неожиданно спросил:

– Как тебя зовут?

– Павел, – ответил молодой книжник, на греческий манер переделав своё имя.

– Откуда знаешь языки и письмо?

– Я учился в Грэкии.

– Ты странный йудей, – сказал, после паузы префект.

– Что-то странное происходит со всеми нами, – тихо проговорил Савл и, попрощавшись, ушёл.

Метатель отпустил помощника, весь разговор молча простоявшего рядом, сжимая под тогой кинжал и готовый защитить префекта, и остался один.

Казнь была назначена на вторую половину дня. Из-за серых облаков, закрывших солнце, казалось, что уже наступил вечер. Улица, что вела к городским воротам, постепенно заполнялась людьми. По ней должны были провести осуждённых. Сильный ветер гудел меж домами, теребил края одежд собравшихся зрителей.

Появилась передовая группа романского конвоя и принялась расчищать дорогу. Воины должны были проследить, чтобы из толпы не прилетело ни одного камня, палки или стрелы. Родственники жертв преступников могли броситься на осуждённых, как уже бывало. Этого нельзя было допустить. Убивать здесь имели право только романцы.

Показался четырёхугольник стражи, сопровождающий преступников. Народ на улице притих. Четверо грязных полуголых людей шагали в затылок друг другу. У одного было сильно разбито лицо. Он еле видел дорогу.

Уличный народ стал осторожно перешёптываться. Никто не кричал, не пытался прорваться к осуждённым. Заключённые уже не принадлежали этому миру и люди знали это. К ним относились как к мертвецам. Люди шли вслед за конвоем. Они исполняли обязанность «проводы мёртвых». Её ввели романцы. Местные должны были понять, что такое справедливое наказание. Представители знатных йудейских фамилий, жрецы, крупные торговцы, любители зрелищ из нейудеев сопровождали осуждённых на смерть до места казни. На лицах некоторых было любопытство, большинство же относилось к проводам как ещё одной обязанности, которую надлежит исполнить.

Дойдя до городских ворот, шествие остановилось. Из рядов конвоя вышел Маркус. Он был в начищенном наборном панцире, одетом поверх багровой туники, шлеме с алым гребнем. На простом легионерском поясе висел гладиус в потёртых ножнах и кривой боевой нож. По риторским правилам Кровник поднял правую руку с прижатыми к ладони мизинцем и безымянным пальцами, призывая к тишине, и на йудейском громко объявил:

– В честь вашего великого праздника Рома являет вам свою милость. Мы согласны отпустить одного из них! – Маркус повернулся к осуждённым. – Варраван – выйди!

Вышел самый низкорослый из осуждённых. Тут же к нему подошли двое легионеров и развязали верёвки на руках.

– Ты помилован, – сказал Кровник, потом тихо добавил, обращаясь к спасённому: – И помни, кому ты обязан продолжением своей жизни.

И громко, надрывая лёгкие:

– Во славу кэсара и Ромы!

Варраван, неуверенно озираясь, и потирая бордовые запястья, направился прочь от конвоя. Толпа расступилась перед ним. Спасённый шёл сутулясь, словно ожидая удара, потом перешёл на бег и скрылся в одной из боковых улочек.

Маркус жестом приказал толпе стихнуть и на привычном ему койне объяснил, что «проводы мёртвых» завершились, и люди могут расходиться. Сегодня сопровождение до места казни в честь праздника отменяется. Солдатам было приказано двигаться дальше. Большинство людей стало расходиться. Однако, группа в несколько десятков человек пошла вслед за конвоем за городские стены. Они были удивлены: Кровник, как и все романцы презирал обычаи и празднества варваров йудеев. Чтобы он отменил проводы на казнь должна была быть очень веская причина, и совсем не та, какая была названа…

Место казни было обычным – холм Мёртвая голова. Траву и мусор на нём регулярно выжигали, и он всегда был чёрен. Три креста были вкопаны треугольником, так, чтобы казнимые не видели лиц друг друга. В центре треугольника был воткнут значок особой когорты городской стражи, занимающейся именно казнями – овечья голова с оскаленной волчьей пастью на длинном позолоченном древке. Вокруг холма очертили метку мертвецов – круг за который после крестования нельзя было заходить толпе. Солдаты оцепления обнажили мечи и встали спинами к месту казни. Осуждённым крепко связали ноги возле лодыжек. Потом каждое запястье отдельно стянули петлёй, натянули эти верёвки, переброшенные через желобки в перекладинах крестов и подняли тела на высоту. Верёвки заканчивались крючьями, которыми цепляли за выступающие из земли железные кольца позади крестов. Ноги привязали к кресту несильно – был уже почти вечер, и казнь нужно было завершить до темноты¹²².

Кровник достал свою знаменитую ременную плеть с вшитыми железными пластинками, с десяток раз хлестанул по каждому распятому телу, чтобы слетевшимся мухам было чем поживиться. Казнимые не могли кричать. Их начинало изводить удушье. В ответ удары раздались сиплые стоны. Тот у кого было изуродовано лицо обгадился. Другой забился в истерике, но от бессмысленных дёрганий ему стало ещё хуже.

Солдаты оцепления запели. В песне не было слов. Она состояла из двух чередующихся звуков «у-ха». Медленно и тягуче разворачивалась бесконечная мелодия.

У-ха, у-ха, у-ха…

Марку всегда чудились в ней движенья крыльев: вверх, вниз, вверх, вниз. Это была песня смерти. Духи предков слетались на её зов и встречали прибывших. Солдаты знали, что такое смерть. Они верили, что тот, кому они помогли встретиться с предками, поможет и им в этом деле, когда настанет их черёд.

Над холмом не умолкали тоскливые звуки.

Метатель

– Я распял его.

Он внимательно посмотрел на Кровника.

– Ты любишь убивать, – полуутвердительно, полувопросительно произнёс префект.

– Я люблю устанавливать справедливость, – отрубил Маркус. – Что со Странником?

Кровник сделал несколько шагов по приёмной зале.

Глаза Метателя непроизвольно вернулись к свежей фреске на стене. Смерть младенца. Ночное факельное шествие. Суровые, сдержанные лица. Белый комок неживой плоти на дорогих подушках. Он не успел сделать ничего для Ромы, и потому будет погребён в темноте¹²³. Это был его сын. Уже третий ребёнок, не проживший и года.

Смерть полюбила моих детей.

Боль исказила черты лица Метателя. Чтобы скрыть это, он отвернулся.

Маркус упёрся взглядом в складки тоги на его спине. Рассеянный луч света, шедший из дверного проёма, отгораживал мужчин друг от друга.

– Он готов, но он должен попрощаться, – не оборачиваясь, сказал Метатель.

– Зачем? Его заметят и могут схватить.

Префект повернулся, и Маркус, к своему удивлению, заметил, как он постарел.

Смерть дарит вечную молодость тем, к кому она приходит, но старит их близких.

– Ты не понял главного, – медленно начал Метатель. – Мы его спасаем не потому, что он может нам пригодиться.

Мужчины встретились взглядами. В глазах Маркуса был вопрос, а синие Понтиуса Метателя были наполнены чем-то далёким и нездешним, и Кровнику почудилось, что от них изнутри исходит свет и приятное тепло. «Видно утреннее солнце шалит», – подумал Маркус.

– Он действительно Посланник, – продолжил Метатель. – И ни ты, ни я не можем ни помешать ему, ни помочь. Случится так, как должно.

Маркус усмехнулся:

– А зачем тогда мы всё это делаем? Мне было бы спокойней и проще зарезать его, а труп скормить казарменным псам. А я делаю то, что не сделал бы ни для кого. Даже для тебя, игемон, хотя ты принял меня в фамилию. Я лжец. Я предаю Родину и себя. Ради него? Да в нём есть свет, и свет этот виден многим, но в том распятом сумасшедшем тоже был свет. Он смотрел на меня своими опухшими, гноящимися глазами, молился и благодарил своего бога. Представляешь, на кресте?

Метатель отвернулся резко, почти брезгливо. Кровник замолчал.

– Ты должен снять его до ночи, – после небольшой паузы, сухо сказал префект, глядя на приторно зелёные верхушки деревьев, оправленных в каменную раму дверного прохода. Неспешно направился туда. – По городу могут пойти слухи…

Маркус, зашагавший рядом, угрюмо кивнул:

– Да, конечно.

Оба задумались о своём и замолчали. Дойдя до дверей, Хранитель коротко бросил:

– Иди, я хочу остаться один.

Кровник с показной уверенностью зашагал прочь. Метатель, проводив его взглядом, с облегчением вздохнул.

Маркус

Он торопливо отдавал приказы солдатам, чтоб те снимали осуждённых с крестов. Была в этой торопливости особенная, несвойственная Кровнику фальшь. Её почувствовали и легионеры оцепления и зрители.

Маркус не умел врать. Когда он взял у воина пилум и занялся тем, чем не должен был заниматься по рангу – добиванием распятых, несколько человек в толпе очень внимательно наблюдали за ним. Солдаты же особо не удивлялись: им были знакомы странные повадки Кровника. Он лично прикончил каждого из троих.

Маркус знал свою работу. Узкий наконечник резким ударом загоняется под рёбра, ладони несколько раз проворачивают древко, сначала ввинчивая копьё в рану, потом, наоборот, вынимая. Остриё после каждого убийства, отмывалось в большой глиняной миске с водой – кровь одного казнённого не должна была смешиваться с кровью другого – таков обычай казни.

Потом трупы спустили с крестов, замотали в специально приготовленные серые саваны и стащили под гору на радость местным собакам. Солдаты знали многих псов-трупоедов и давали им забавные клички. Маленькая рыжая собачонка с паленой шерстью на боку была Геркулесом, а крупный похотливый кобель, задиристый и кроющий всех сук в стае, Йовисом¹²⁴.

Уже в сумерках Маркус с отрядом воинов вошёл через северо-западные ворота в город. Стражу тут несли сирийцы и их светлые платки, обмотанные вокруг шлемов, в наступавшей тьме были как плавающие маяки.

Добравшись до Башни, Кровник отдал последние распоряжения, и, решив, что идти домой в темноте одному почти через весь город небезопасно, остался ночевать здесь. В северо-западном крыле, между арсеналом и писцовой библиотекой был пыточный зал. Там он решил устроиться на ночлег. Можно было спуститься вниз в казармы стражи, но там наверняка было шумно и людно – солдатам всё равно какой праздник отмечать, и они веселились вовсю, а Кровник любил одиночество и тишину. Особенно после убийств.

Если бы кто-нибудь вошёл сейчас в зал он был бы удивлён. На широкой скамье, между разбросанных пыточных инструментов, закутавшись в плащ, лежал мужчина. На его грубоватом лице светилась детская улыбка. Романец спал крепким сном без сновидений. Сегодня был трудный день, и он устал.

Весь город спал. Завтра – праздник, и каждый хотел хорошо выглядеть. Этой весенней, тёплой, как ладонь младенца, ночью группа людей, переговаривавшаяся меж собой на арамейском, погрузила на телеги тела троих казнённых и осторожно, опасаясь конных разъездов и проверок, выехала на иерихонскую дорогу. Благополучно миновав патрули, они свернули с главной дороги на узкую боковую колею, и вскоре въехали в сад. Остановились.

Тела бережно спустили с телеги. Приехавших уже ждали: с полдесятка людей во главе с немолодым мужчиной в богатых одеждах. Как только поднесли факелы и осветили то, что осталось от тел троих, он зарыдал. Старика увели под руки, а трупы омыли благовониями, посыпали цветами, и, так как невозможно было по останкам определить кто есть кто, захоронили всех в одной могиле в глубине сада. Копатели работали в полном молчании. После того, как всё было сделано, один из них прочитал короткую молитву. Потом мужчины, бросив прогоревшие факелы, в полной темноте пошли к чёрному силуэту дома, видневшемуся меж деревьями, откуда доносился чей-то глухой, прерывистый плач (наверно плакали, уткнувшись во что-то) и успокаивающий женский голос, из которого можно было понять только два слова: «Он жив… он жив»…