Kitabı oxu: «Русский акцент», səhifə 2

– Боря, ты случайно не перегрелся на солнце, – осадила его пыл Татьяна, – с чего ты взял, что тебя уже зачислили на кафедру.

– Таня, ты ничего не понимаешь, – продолжал верещать Борис, – мне сказали, что в Израиле при устройстве на работу главное – это протекция. А она твоими усилиями, дорогая, уже у меня в кармане.

Таня не очень разделяла совсем не оправданный оптимизм своего мужа. В тоже время ей очень не хотелось понижать пробудившийся в нём жизненный тонус. Поэтому она, уже не переча ему, тихо спросила:

– Боря, а что означает слово Технион?

Технион, – воодушевился Борис, – это не что иное, как политехнический или технологический университет. Он расположен на склоне живописной горы Кармель в Хайфе, насчитывает около 100 учебных и служебных корпусов и имеет полсотни научно-исследовательских центров.

– Ничего себе, – протянула Таня, – даже в Москве, в институте инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии (МИИГАиК), где ты работал, не было такого количества корпусов.

– Ну, какая Москва, Танюша, – взъерошился Борис, – у нас было всего два учебных корпуса. Но дело, разумеется, не в их количестве.

– А в чём же тогда, – посмотрела Таня на разгорячившееся лицо мужа, – по каким критериям, Боря, ты недооцениваешь родную столицу и свою альма матер. Неужели израильское периферийное учебное заведение, о котором я никогда ничего не слышала, имеет такой авторитет.

– Представь себе, – отчеканил Борис, – что израильский Технион занял седьмое место в рейтинге лучших университетов мира. Мало того, он оказался и единственным университетом за пределами США, попавшим в первую десятку этого престижного списка. Перед ним – только легендарные американские университеты Принстон, Гарвард, Стэнфорд, Массачусетсе и ещё два университета. Это ведь о чём-то говорит.

Глава 3. Хождение по работодателям

На следующее утро Борис уже сидел в рейсовом автобусе, следующего из Беер-Шевы в Хайфу. За окном быстро проносился почти безжизненный, залитый уже горячим утренним солнцем, пустынный декор. Когда, проехав половину пути, миновали плоские, уставленные солнечными бойлерами, крыши Тель-Авива, заоконный ландшафт стал приобретать зеленые оттенки. Это означало, что автобус въехал на приморскую равнину, окаймляющую Израиль с севера на юг. Здесь, наконец, проявилось Средиземное, самое что ни есть голубое, тёплое и ласковое море, окаймлённое золотистыми песчаными дюнами. Эксклюзивный пальмовый коллаж за окнами автобуса неожиданно прервался малахитовым горным поднебесьем, венчающим въезд в северную столицу Израиля город Хайфу. Ещё через полчаса, слегка вспотевший от влажного морского бриза, Борис размеренно шагал по территории студенческого кампуса. Около входа в него он увидел две пальмы, которые отличались от остальных тем, что были посажены ещё в 1923 году великим Альбертом Эйнштейном во время его визита в Палестину. После образования еврейского государства именно он высказал мысль, что Израиль может выиграть сражение за выживание только благодаря разработке специальных знаний и технологий. Отыскать нужный корпус, где располагалась кафедра геодезии, оказалось совсем непростым делом. По сути дела Технион располагался на громадной, более 300 гектаров, территории, представляющей собой национальный парк, оформленный в лучших стилях садового искусства. В лабиринтах этого во многих местах нерукотворного сада рассыпались учебные корпуса, лаборатории, здания общежитий, спортивные комплексы, амфитеатр, поликлиники, магазины, кафе и даже синагога для религиозных преподавателей и студентов. Прошло немало времени, прежде чем Борис нашёл здание факультета гражданского строительства, одной из специальностей которого была геодезия и картография.

Профессор Даниэль Вассерман, после того, как Борис, путая несколько ивритских слов, которые ему удалось выучить, с не множеством английских, всё-таки представился, усадил его в кресло против себя и предложил чашечку кофе. Для постороннего наблюдателя их беседа напоминала театр мимики и жестов. Профессор говорил с ним на хорошем английском, но заметив, что Борис, не понимает его, начал невпопад размахивать руками и крутить головой в трёх плоскостях, надеясь, что эти телодвижения придадут его британскому наречию необходимое понимание со стороны собеседника. Борис, в свою очередь, пожимал плечами, вращая их из стороны в сторону или сверху вниз, в зависимости от интонации профессора, и мысленно проклинал нерадивых преподавателей, которые так и не смогли обучить его английскому языку. По правде говоря, дело было не столько в учителях, сколько в методике, которую их заставляли брать на вооружение. Суть её сводилась к тому, чтобы не научить языку, а то, мол, не дай бог, поедут за границу и выдадут самую страшную тайну СССР, где находится его столица, город-герой, Москва. Говорят, что ещё лично Иосифом Виссарионовичем Сталиным было отдано распоряжение переработать программы по иностранным языкам в школах и вузах так, чтобы граждане СССР говорить них не могли. Что касается Бориса, то для него указание «вождя народов» было полностью выполнено. Разговор с профессором не сложился, да и он, учитывая отмеченное, не мог получиться даже теоретически. Профессор, понимая этот неопровержимый факт, загадочно улыбнулся, обнял Бориса за плечи и препроводил в другой кабинет, на котором красовалась чёрно-белая вывеска с надписью «dean». Это английское слово было созвучно русскому, поэтому, Боря скорее догадался, чем понял, что внутри кабинета размещается не кто иной, как декан факультета. Профессор, указывая декану на Бориса, проговорил несколько фраз на иврите и вышел из кабинета. За полуовальным письменным столом сидел немолодой седой человек, который, не глядя на Бориса, обстоятельно просматривал его документы. Прошло не менее десяти минут прежде, чем он стремительно для его грузной фигуры вскочил из-за стола и, протянув Борису руку, чуть ли не выкрикнул на достаточно сносном русском языке:

– Ну, здравствуйте, Борис Абрамович! Добро пожаловать на родину ваших предков. Давайте знакомиться. Меня зовут Хаим, отчество в Израиле называть не принято, фамилия Браверман, учёное звание – профессор, должность – декан факультета гражданского строительства.

Борис вздрогнул от обилия русских слов, которые не ожидал услышать в стенах израильского храма науки, и нелепо пробарабанил:

– Шалом, товарищ профессор!

Хаим усмехнулся и, неожиданно подмигнув Борису, весело протянул:

– Товарищи, Борис, это у большевиков, а у нас, как вы понимаете, все господа.

Он, выдержав паузу, уже с серьёзным видом продолжил:

– Я внимательно ознакомился с вашими документами и пришёл к выводу, что вы подходите нам практически по всем критериям.

У Бориса от внезапно нахлынувшей эйфории закружилась голова. Вот ведь как, не успел приехать в чужую страну, как его уже берут на работу, и не куда-нибудь, а в один из самых досточтимых университетов мира. Однако через минуту оказалось, что радоваться было рано. Профессор Браверман, сочувственно улыбаясь, заунывно промолвил:

– Тем не менее, уважаемый Борис, имеется у вас в наличии параметр, который меня категорически не устраивает. Все лекционные курсы, как вы догадываетесь, у нас читаются на иврите. Иногда мы приглашаем профессоров из Европы и США, которые ведут свои курсы на английском языке. Но вы Борис, к моему великому сожалению, не знаете ни иврита, ни английского.

– Что же прикажете мне делать, – расстроился Борис, – идти разнорабочим на стройку или подметать улицы.

– Приказывать Вам я не имею права, а вот посоветовать могу, – воскликнул Хаим Браверман, – я ведь тоже не получил должность декана по приезду из СССР. Родился я в Вильнюсе, потом оказался в Челябинске, позже был долгий путь репатриации в Израиль через Польшу. На стройке я, правда, не работал, зато чистил коровники и конюшни, работал на сельскохозяйственных работах под изнуряющим солнцем в кибуце на Мёртвом море. Это продолжалось несколько лет, пока я не понял, что иврит стал моим чуть ли не родным языком.

– Я понял, профессор, что моя программа-минимум-учить иврит, – удручённо промямлил Борис.

– Именно так, молодой человек, – перебил его Хаим, – только в этом случае вы сможете достичь и программу-максимум, которую сами себе выстроите.

– Ну что ж, господин профессор, – с трудом выдавил из себя Борис, – спасибо за напутствие, кто знает, может быть, ещё и встретимся.

– А вот в этом не сомневайтесь, – радостно провозгласил декан, – в Израиле не так много геодезистов с докторскими степенями, мы ещё обязательно столкнёмся на нашей совместной научной тропе. Борис уже было схватился за дверную ручку, чтобы покинуть кабинет, как Хаим поспешно выкрикнул ему, чуть ли не вслед:

– Вот ещё что, Борис, я просмотрел достаточно обширный список ваших научных трудов и увидел, что ваши публикации охватывают разнообразный диапазон исследований.

– Да, профессор, – сказал Борис, отходя уже от приоткрытой двери, – у меня имеется ряд разработок, как в области геодезической астрономии, так и в плане учёта влияния ошибок измерений, вызванных рефракцией.

– Я обратил внимание не только на актуальность ваших статей, – усмехнулся профессор, – но и на их количество. У вас напечатано 35 статей. У нас не каждый профессор сможет похвастаться таким числом изданных работ.

– Количество не всегда переходит в качество, – скромно потупился Борис.

– Будем надеяться, что всё-таки перерастает, – заверил его Хаим, – да и уважаемые московские издательства вряд ли выпустят в свет научную несусветность.

– Вероятность этого события, к сожалению, приближается к нулю, – мрачно подытожил Борис.

Он ещё и святым духом не ведал, что уже через два года в одном из именитых американских научных журналов будет переведена на английский язык и опубликована его статья об оптимизации измерений в геодезических сетях. Борис опубликовал её в Москве во всесоюзном журнале «Геодезия и картография» пятнадцать лет назад, когда он только начал готовить материал для диссертации. Сей факт неуклонно свидетельствовал, что выполненное им исследование до сих пор не потеряло актуальность. Тем временем профессор Браверман, крепко пожимая Борису руку, жизнерадостно заключил:

– Не отчаивайтесь, коллега, всё образуется. А пока что я записал на своей визитной карточке телефон своего друга, профессора Левитана. Он как раз работает в Бер-Шевском университете, позвоните ему от моего имени, возможно, он поможет вам в трудоустройстве.

Сказать, что Борис был расстроен результатом своего визита, означало сказать ничего. Однако его натура была сложена из крепкого, не поддающегося незначительным нравственным коррозиям, материала. Он прошёл суровую школу альпинистских восхождений. Там в горах совсем близко от него исходил шум грозных лавин, там грохотал камнепад и летели искры от вклинивающего в снежный фирн ледоруба. А тут, подумаешь, не вышло, что мимолётом пригрезилось, простое желаемое не превратилось в действительное. Правильно говорил его руководитель диссертации профессор Соломонов, что отрицательный результат – это тоже результат, а отсутствие результата – это стимул к его достижению. Именно поэтому, для того чтобы двигаться дальше, буквально на следующее утро, Борис позвонил профессору Левитану. К его огромной радости профессор тоже говорил на русском языке. Ссылка на профессора Бравермана сработала чётко, уже через два часа Борис сидел в кабинете Левитана. Оказалось, что по поручению министерства науки, можно сказать с прямой санкции правительства, профессору Левитану надлежало создать ряд технологических теплиц. Целью этих теплиц являлась реализация и внедрение идей новых репатриантов с учёными степенями, обладающими инженерными и научными знаниями высокого уровня. Другими словами, вновь прибывшим кандидатам и докторам наук предоставлялась возможность претворить свои идеи и опыт в жизнь. Правительство финансировало этот проект, поэтому участвующим в нём учёным гарантировалась зарплата. Что могло быть лучше этого: продвигай свои разработки в жизнь и получай за это деньги. Однако в случае Бориса концепция «отрицательного результата» продолжала своё никем неутверждённое право на существование. Профессор Левитан равно, как и его коллега из Техниона, принял Бориса весьма гостеприимно. Вместе с тем, просмотрев документы Бориса, он совсем невесело подвёл черту, сообщив ему следующее:

– Должен вас огорчить, Борис, но вы совсем не виноваты в том, что геодезия не попадает в список фундаментальных наук. Кроме того, создаваемым теплицам предписано функционировать в следующих областях: электроника – 32 %, программное обеспечение – 22 %, химия и материалы – 23 %, медицинское оборудование – 9 %, остальное – 14 %.

– Как я понимаю, в оставшихся 14 % геодезия тоже не числится? – с надеждой в голосе спросил Борис.

– К сожалению, коллега, – скаламбурил профессор, – науки на букву «г» в список не входят. Как видите, здесь нет даже геологии, хотя, как вы понимаете, Израиль, в первую очередь, остро нуждается разведке полезных ископаемых, а не в измерениях земной поверхности.

– Не скрою, профессор, что я разочарован концовкой нашей беседы, – жалобно пробормотал Борис, – но, как говорится, на нет и суда нет.

– Суд, может быть, и будет, – продолжал иронизировать Левитан, – только никто не знает когда. Впрочем, Борис, вот вам моя визитная карточка, на которой я написал номер телефона директора ОРТ (а), попробуйте поговорить с ним о вашем трудоустройстве, сославшись на меня.

– Страна визитных карточек и протекций, – подумал про себя вконец расстроенный Борис, выходя из кабинета.

С другой стороны, Бориса радовало, что он не стоит на месте, всё-таки, как говорил ренегат Каутский «Конечная цель – ничто, а движение – всё». В отличие от Каутского, от конечной цели, нахождения работы по специальности, он отказываться не желал, но в любом случае продолжение движения означало физическое состояние, отличное от состояния покоя, состояния крайне опасного. Поэтому, выйдя из здания университета, Борис незамедлительно позвонил и уже через час был приглашён на беседу с директором ОРТ (а). Борис не знал, что слово ОРТ, которое своеобразно писалось на иврите, на самом деле, являлось русской аббревиатурой, расшифровывающейся не иначе как «Общество ремесленного труда». Разумеется, что история его создания была связана с Россией. Деньги на первые школы сети ОРТ жертвовали известные богачи дореволюционной России железнодорожный магнат Самуил Поляков и банкир барон Гораций Гинцбург. Большевики окончательно закрыли эту систему школ в 1938 году. Зато она нашла своё достойное продолжение в Израиле. Эти школы, в отличие от общеобразовательных, кроме академического образования, дают ещё и достаточно востребованные профессии.

Всё это на хорошем русском языке объяснил ему директор Яков Резник, который приехал в Израиль в 1972 году из украинского города Черновцы. Складывалось впечатление, что половина Израиля говорит по-русски. Если сегодня это ещё не совсем соответствовало действительности, то уже через какие-то несколько лет, в связи с более чем миллионной репатриацией советских евреев, каждый пятый житель страны будет являться носителем великого и могучего тургеневского языка. Старожилы помнят, что в первые годы образования государства Израиль в Кнессете (парламент) преобладал русский язык. Да и к людям, которые говорили на иврите с русским акцентом, относились с уважением. Постепенно иврит вытеснил русский говорок, однако, уже с 1990 года, года массового исхода евреев из СССР, он получил своё второе рождение. В стране стали издаваться более десятка русских газет, появились две русские радиостанции (одна из них государственная) и даже телевизионный канал, транслирующий свои программы на языке Пушкина.

Яков Резник, добродушный толстячок с умными и выразительными серыми глазами, работал по специальности. В Черновцах он занимал должность заместителя директора техникума МОД по учебной работе. Аббревиатура МОД не имела никакого отношения к одежде и расшифровывалась как «механическая обработка древесины». В любом случае получалось, что направление работы Якова в Израиле практически не изменилось. Услышав, что Борис имеет докторскую степень, он, довольно потирая руки, радостно воскликнул:

– Прекрасно, получается на ловца и зверь бежит.

– Получается, что вы ловец, а я выходит зверь, – без особого энтузиазма заключил Борис.

– Выходит да, – рассмеялся Яков, – но в хорошем смысле этого слова. Видите ли, Борис, в связи с приездом большого числа репатриантов с учёными степенями, которые в прошлом работали преподавателями в школах и институтах, министерство образования приняло решение за их счёт укрепить кадровый состав ОРТ (ов).

– Но, простите Яков, – смутился Борис, – я преподавал специальные дисциплины, которые вряд ли имеются в ваших учебных заведениях.

– А вот это как раз не имеет решающего значения, – заверил его Яков, – ведь вы, как следует из ваших документов, кандидат технических, повторяю технических, а не каких-нибудь там филологических наук и, надо полагать, хорошо знаете физику и математику. Вот что главное.

Математику Борис знал достаточно хорошо, ведь, по сути дела, вся геодезия базируется на математике. Больше того, математика зародилась из геодезии, а не наоборот. Борис глядел на пальмовые ветви, нахально вторгающиеся в кабинет Якова, и подумал:

– А почему бы и в, самом деле, не попробовать сеять разумное и доброе в области математики, раз другого выхода нет. Теребя в кармане зажатую в руках сигарету, которую сиюминутно хотелось выкурить до последнего тлеющего уголька в ней, вслух он озвучил Якову следующее:

– Как же я, простите, буду преподавать, когда мне, вряд ли, представится возможность в ближайшее время перепрыгнуть через барьер, называемый языковым.

– За это, уважаемый Борис, не надо беспокоиться, министерство образования организовывает для соискателей полугодичные интенсивные курсы по изучению иврита, так что оставляйте свои документы и ждите вызова, – заверил его на прощание Яков.

Вызов не замедлил прийти уже через неделю. Только как по форме, так и по содержанию это был не вызов от слова вызывать, а скорее отзыв от слова отозвать. В коротеньком письме вместе с пожеланиями дальнейших успехов сообщалось, что он, Борис Буткевич, не может быть принят преподавателем в системе ОРТ ввиду отсутствия у него диплома педагогической направленности. Коротко, однозначно и более чем понятно. Непонятно только зачем Яков Резник из эксклюзивного города Черновицы морочил Борису и без того забитую мрачными мыслями голову. Впереди снова маячило продолжение марафона, по дороге окутанной густым туманом.

Глава 4. Стрелецкая водка

Временно рассеять эту миражную дымку неожиданно удалось соседу по этажу израильскому аборигену по имени Нисим. Аборигеном Нисим являлся не всегда. В Израиль он репатриировался маленьким ребёнком вместе с родителями из африканской страны с экзотическим названием Марокко. Это государство долгое время была французской колонией, поэтому представителям ашкеназской общины Нисим представлялся выходцем из Франции с целью приблизить своё родство поближе к Европе. Ведь Африка во все времена представлялась европейцам некой, мягко говоря, мировой глубинкой. Борис только сейчас понял, что, по большому счёту, всё еврейское сообщество в Израиле делится на ашкеназов и сефардов. По теории, ашкеназ – это еврейское наименование Германии, а Сфарад – название Испании. На практике, всех евреев, рождённых в Европе, называют ашкеназами, а большинство переселенцев из арабских стран – сефардами. Борис, будучи два месяца в стране, ещё не понял, что между ашкеназами и сефардами существует заметное даже невооружённым глазом противостояние. Дело в том, что ашкеназы, прибывшие в Палестину ещё задолго до образования государства Израиль, по сути, создали все государственные институты и по сегодняшний день контролируют большинство аспектов политической, экономической, финансовой, социальной и культурной жизни страны. В целом они относятся к наиболее зажиточной части общества, занимая в нём ключевые должности. Исторически сложилось, что сефарды с первых дней их появления в Израиле были унижены и дискриминированы ашкеназами. Отголоски этого, прямо скажем, не совсем этичного явления имеют место быть и сегодня.

Несмотря на все эти отголоски, коренной москвич, европеец, а теперь ещё и ашкеназ Борис Буткевич сблизился с Нисимом, соседом по этажу, уроженцем небольшого городка, расположенного в Северной Африке. Невзирая на огромную разницу в образовании, разделяющую их (Борис всё-таки относил себя к разряду учёных, а Нисим работал простым сантехником), они сдружились. Этой, более чем странной, дружбе двух ровесников с диаметрально противоположным менталитетом не мешал даже языковый барьер. А началось с того, что в туалете у Бориса засорилась канализация. По всей квартире распространилось зловонное амбре, с запахом фекалий на канализационных отстойниках. К тому же это произошло за час до наступления «шабата». Шабат по форме является, начиная с воскресения, седьмым днём недели, который у евреев, по сути, является праздником. Уже за день до его наступления евреи желают друг другу «шабат шалом». В дословном переводе это переводится как «здравствуй суббота», а на самом деле означает пожелание «мирной субботы». По содержанию «шабат» – это остров спокойствия в круговороте волнений, забот, хлопот и суеты, который характеризует повседневную жизнь в течение остальных шести дней недели. Главное правило «шабата» – человек в этот день не должен работать. Каждую неделю страна замирает: закрыты все бизнесы, не работают практически все учреждения и магазины, автомобили стоят в гараже, городской транспорт не функционирует, заботы материальной жизни скрываются за пеленой забвения. Так, по крайней мере, выглядел «шабат» до приезда советских евреев. Уже через несколько лет после приезда миллионной армии репатриантов из СССР, подавляющее большинство которой по укоренившейся привычке даже религию иудаизма считали опиумом народа, в основные каноны «шабата» были внесены существенные коррективы. Бывшие жители одной шестой части суши, невзирая на запретные каноны, свободно передвигались по стране на своих авто из точки А в точку В. В крупных городах по субботам начали работать небольшие русские продуктовые магазины, переросшие со временем в крупные супермаркеты. Это, однако, ни в коей мере не относилось к религиозному Нисиму, который весь пятничный вечер и большую часть субботнего дня посвящал молитвам в синагоге.

Так случилось, что примерно за час до наступления «шабата», он проходил мимо квартиры Бориса, учуяв естественно неблагородный запах, доносившийся оттуда. Так случилось, что Нисим долго не раздумывал, вооружившись инструментом сантехника, принялся за нелёгкую работу очистки канализационной трубы. Ему удалось найти неисправность в самой трубе, внутри которой каким-то образом оказался железный уголок, препятствующий стоку жидкости. По версии жильцов дома это было специально проделано арабскими рабочими, которые строили этот дом. Если у Владимира Высоцкого «всего лишь час дают на артобстрел, всего лишь час в пехоте передышка», то у сантехника Нисима всего лишь час был, чтобы освободить квартиру Бориса от зловония. За этот час надо было сделать разрез в чугунной трубе, откачать из неё грязь и снова залатать трубу. Нисим справился за час и пятнадцать минут. Борис не то чтобы видел, а буквально осязал душевные страдания Нисима в последние четверть часа работы, которые уже были отведены Господом для субботнего ритуала. Уже вечером Нисим сообщит Борису, что синагогальный раввин сказал ему, что он совершил богоугодное дело и, поэтому, здесь нарушение «шабата» не усматривается. Только потом Борис узнает, что за устранение такой крупной неисправности частный сантехник взял бы с него не меньше, чем тысячу шекелей, в то время, как Нисим даже словом не обмолвился о какой-либо плате за проделанную работу.

Всё-таки в виде малой толики какого-либо вознаграждения Борис подарил Нисиму бутылку крепкого русского напитка. Честно говоря, он и не думал презентовать соседу этот образец советской ликероводочной промышленности, на этикетке которого было написано «Стрелецкая горькая настойка, цена 2р.38 коп, без стоимости посуды». Она была названа в честь военного подразделения времён Петра 1. Стрелец, изображённый на водочной наклейке, был вооружён ружьём, а в другой руке он держал закруглённую режущую металлическую пластину на длинной ручке, напоминающую топор. Поэтому, горькая настойка получила второе народное название. Одни представители пьющего народа называли её «мужик с топором», а другие – «человек с ружьём». Борис не причислял себя к обществу как анонимных, так и легальных алкоголиков. Да и потреблял он по случаю совсем не водку, а исключительно марочный коньяк. Но бутылка «Стрелецкой» оказалась в его израильской квартире вовсе не случайно. Ещё в Москве он бросил её в багажный чемодан не в качестве маленького русского сувенира, а скорее как мрачное напоминание об эпизоде, который он тщетно пытался предать забвению.

Это произошло в середине семидесятых, через год как они с Таней поженились. Жили они тогда у Бориных родителей, где в большой трёхкомнатной квартире им выделили комнату. Местом постоянной встречи Татьяны с матерью Бориса являлась просторная кухня. Вот здесь-то и находила коса на камень. Неизвестно, кто являлся косой, а кто камнем, но именно кухня являлась местом постоянных разборок и конфликтов между Татьяной и мамой Бориса, Брониславой Григорьевны. Мать неизменно жаловалась на молодую невестку, а Таня – беспрерывно на свекровь. Что самые любимые Борисом женщины не могли поделить на этой самой кухне, было выше его мужского понимания. В один далеко не самый прекрасный вечер выяснение отношений между двумя женщинами переросло в громкий скандал. Бронислава Григорьевна обвиняла Таню в полном неумении приготовить мужу обед, а она, в свою очередь, инкриминировала матери Бориса деспотизм и непочтение к себе. Самым неутешительным во всём этом являлся факт того, что обе женщины возлагали на Бориса функции третейского судьи. Но он был не просто третьим лицом, а человеком, горячо любившим свою мать и искренне боготворившим молодую жену. По этой веской причине в третейские судьи Борис ну никак не годился. Разбушевавшийся конфликт принёс ему нравственные страдания, заныло сердце от бессилия разрешить эту непростую ситуацию. Обозлённый и убитый свалившейся напастью, он не нашёл ничего лучшего как хлопнуть дверью и покинуть родительский дом. Ему казалось, что он шёл по узким замоскворецким переулкам в направлении, куда глаза глядят. Но глазам, почему то приглянулся бар под романтическим названием «Метелица». Здесь крепкие спиртные напитки продавали не оптом, а на разлив. Борис увидел за стойкой бара молдавский коньяк «Белый аист». Выгребая свою денежную наличность из карманов, он обнаружил, что её сумма соответствует только лишь стакану относительно дешёвой настойки «Стрелецкая». Борис не знал, что алкогольная голь России окрестила эту настойку непристойным названием «Стервецкая». Справедливость этой народной идиомы он ощутил уже через час после принятия этого чуда-напитка. Единственное что всё-таки удалось его производителям, это достичь полного соответствия его названию. Внутри у Бориса простреливался весь организм, через каждые четверть часа его тошнило, и он останавливался, чтобы в очередной раз опорожнить накопившуюся в недрах своего тела едва переносимую гадость. Наиболее отягощающим последствием «стрелецкого» возлияния была практически полная потеря ориентации, как в пространстве, так и во времени.

Борис пришёл в себя только утром, проснувшись в чужой постели. Над ним склонилась какая-то невероятно красивая женщина, которая, протянув ему стакан с прозрачной жидкостью, приказала немедленно опустошить его. Содержимое стакана наяву оказалась водкой. Борис, поперхнувшись ею, хотел отбросить ненавистную посудину, но белокурая красавица не дала ему это сделать, заставив допить её до конца. Прошло ещё четверть часа, прежде чем краски объективной реальности стали проявляться в глазах Бориса. Интерьер комнаты, в которой он находился, показался ему знакомым. А когда пышногрудая блондинка снова подошла к нему и нежно проворковала:

– Доброе утро, Борисочка! Эту ночь, дорогой, я не забуду никогда. Я всегда предполагала, что ты эротичный мужчина. Но сегодня поняла, что ты прямо сексуальный мачо, жеребец, который может соблазнить любую женщину.

Только через какое-то время Борис, сквозь просеивающийся перед глазами туман, опознал в ней свою сокурсницу Наташку Соколову.

– Наташка, что происходит, почему я здесь и как сюда попал? – заикающимся голосом пробубнил Борис.

– Да, Борисочка, ночь была с ливнями, а секс был совсем нескучный, – продолжала гнуть свою линию Наташа.

Борис стремительно выпрыгнул из постели, чтобы взглянуть в окно и проверить, изменился ли окружающий мир с его пробуждением, однако, обнаружив себя в положении, в чём мать родила, вынужден был снова спрятаться под одеяло. Под заливчатый хохоток Наташи он, заикаясь, чуть ли не по слогам, несмело спросил:

– Наташка, ты не шутишь, между нами, в самом деле, что-то было?

– Ещё как было, и надеюсь, Борисочка, не в последний раз, – обнадёжила его Наташа, – никогда не думала, что мне будет с тобой так хорошо.

Выпитые полстакана водки, как ни странно, привели Бориса в более-менее пристойное состояние. В первый и, пожалуй, в последний раз жизни он ощутил, что такое похмелье. После большой чашки чёрного кофе, который мастерски приготовила Наташа, Борис окончательно пришёл в себя. Наташа предстала перед ним не только в роли искусительницы, а и вселенской спасительницы, рассказав как она, представившись его женой, буквально вырвала его из рук двух милиционеров, ведших его к патрульной машине.

– Видишь, Борисочка, вместо холодного вытрезвителя, порядочная женщина предоставила тебе кров и постель, в которой ты, хоть и пьяный, показал истинные чудеса Камасутры, – чуть ли не промурлыкала она, нежно взирая на Бориса.

Перехватив её томный взгляд, Борис понял, что всё-таки в постели он не лежал неподвижным бревном. Вот ведь как бывает, когда почти вся мужская половина курса домогалась Наташки, когда на геодезической практике он остался с ней вдвоём и страстно желал её, она абсолютно никому не давала ни малейшего повода или намёка на близость с ней. Да и вообще Наташа слыла на факультете не то чтобы недотрогой, а просто неприступной принцессой, предназначенной для реального принца, который уже спешил к ней на белом коне. А сегодня получилось, что в роли принца выступил Борис, которого Наташа волокла к себе домой, чуть ли не на руках и отнюдь не на белом коне.