Kitabı oxu: «Прищеп Пекарика», səhifə 20

– Ну, ты даешь – на старости лет, – усмехнулся Руман, – Так в чем дело? Женись, Веня! Или она не готова?

– Она готова. Я не готов. Ты же знаешь – не свою жизнь проживаю. Его, – он потыкал себя в грудь большим пальцем, – А как дальше будет, не знаю. Будущее для меня закрылось.

– Что значит – закрылось? – не понял Руман.

Вошла Леночка с подносом. Удивленно посмотрела на развалившегося в кресле – нога на ногу – Дарского. И тот демонстративно быстро поднялся.

– Давайте, Елена Дмитриевна, помогу вам, – взял у нее поднос, – Спасибо, Елена Дмитриевна. Мы вам очень благодарны.

Леночка удивленно посмотрела на Румана.

– Спасибо, Елена Дмитриевна… отреагировал он, – Я помню, что вы просили отпустить вас сегодня. Можете идти, – Ну, зачем ты ее шокируешь? – заметил он, когда секретарь ушла, – Ей уже достаточно того, что она тебе кофе приносит. Ты хоть представляешь, какие сомнения ее начинают одолевать, когда ты в моем кабинете так вызывающе себя ведешь?

– Ты знаешь, – рассмеялся, догадавшись, о чем говорит Руман, Александр, – мне и в голову это не приходило.

– Ладно. Бог с ней. Пусть думает, что хочет, – закрыл тему Михаил Моисеевич, – Ты лучше скажи, что значит – закрылось будущее? – вернулся он к прежнему разговору.

– А то и значит, что я не вижу его, как видел прежде. До того как задумался об эксперименте оно было доступно. Оно – четкое в ближайшей перспективе – все более и более по мере удаления затуманивалось. Потом начало ветвится, создавая виртуальные варианты и постепенно теряя перспективу. А потом и вовсе закрылось.

– Ты ничего не говорил мне прежде.

– А что говорить? Будущее – насколько виртуальным, настолько же может быть и косным.

– Не понимаю, – Руман поднял брови, – Конечно, я догадываюсь. Но…

– Дело в том, что пространственно-временной континуум каждого из нас – это открытая нелинейная система, взаимодействующая с другими такими же. Эти системы интегрированы в более крупные системы, а те – в еще более крупные. И так – до Вселенной, которую я называю Системой Систем. Чем крупнее система, тем большей инерцией по отношению к входящим в нее она обладает. Это направляющие силы. Вот поэтому считается, что даже самый развитый человек в рамках собственной жизни имеет в максимуме не более двадцати процентов свободной воли. Остальное инерционные силы подавляют, если не произведена соответствующая подготовка. Поэтому чем более масштабное предприятие ты задумываешь, тем больше сил и времени на него нужно потратить, потому что системы с их инерцией должны подстроится под тебя. Я уж не говорю о влиянии на этот процесс собственного энергетического потенциала, зависящего от эволюционного уровня развития твоей сущности в процессе реинкарнаций.

– Кажется, понимаю…

– Все до безобразия просто, Миша: я слишком напряг высшие системы. И они, начав перестраиваться, закрылись для меня. И вот теперь у меня плохое предчувствие. Будет выхлоп. И впервые мне боязно. Не за себя. За нее боюсь. И даже не то чтобы за нее в нынешней ипостаси ее существования. Боюсь искалечить ей жизнь в следующих воплощениях.

Михаил Моисеевич, пораженный услышанным, не знал, что сказать. Не было в сознании ни комментария, ни вопросов. Кроме одного, появившегося в самом начале беседы, но никак не находившего себе места в разговоре. Неудобно было переводить стрелку на себя.

Оба молчали. Каждый думал о своем. Наконец Руман не выдержал.

– А как… насчет моего… – он не успел договорить.

– Что? – машинально переспросил Александр, не догадываясь, о чем речь.

– А меня что ждет? – выпалил Руман, – Ты смотрел?

– А-а… – сообразил Александр, – То, что я видел, не выходит особенно за прежние рамки. Тебе взаимодействие со мной ничего кардинально не поменяло. Все у тебя, мой друг, в порядке. Будешь жить поживать и добра наживать, – улыбнулся с пониманием, – Потрясения тебя минуют.

– И все?

– А что ты хотел? В деталях?

– Ну, да.

– Нет, дорогой. Не хочу вносить негатив в твою судьбу. А ты этого хочешь? Я и так уже наворочал столько… – он на секунду задумался, – Знаешь, Миша, о чем я думаю? – Михаил Моисеевич поднял голову, – Может случиться так, что мне… придется уйти.

На этот раз до Румана вдруг сразу дошло. Всплыла бравада Дарского перед Леночкой: он будто скрывал таким образом подавленное состояние. Вспомнил, как друг посмотрел на него пару раз, будто прощался. Сердце сжалось от проникновенного чувства к этому необычному во всех отношениях человеку, открывшему ему такие глубины жизни, о которых он даже и предположить не мог.

– Вень, может, все образуется? И будущее тебе твое откроется?

– Да. Откроется. Сегодня вечером. Наконец, я узнаю, какой сюрприз мне приготовили высшие сферы. Но что-то мне говорит, что пришло мое время. Мне и так показали больше, чем я ожидал. И я счастлив, что это произошло. И горд тем, что рядом со мной всегда были люди, готовые ради меня на все. Особенно ты, Миша. Вот только с Дашкой не получилось…

– Не нравишься ты мне сегодня, Веня. Иди-ка ты лучше отдохни. Выспись, как следует. А завтра поговорим.

– Миша, завтра у меня может не быть. Я потому и пришел к тебе. Надежда, конечно, есть. Но она так мала, что о ней и говорить не пристало.

Руман промолчал. Не представлял – что можно сказать в этом случае. Возникло дежавю. Как будто такое уже было. «А ведь было», – подумал. Вспомнил, как прощался Пекарик перед вхождением в последнюю стадию эксперимента. Как говорил о чести знать их, жить рядом с ними.

– Веня, я хочу, чтобы ты знал… если это случится… что лучшего друга, чем ты, я и представить себе не могу. А потому очень надеюсь, что увижу тебя завтра. Хочу, чтобы ты потряс мир своими открытиями. Ты – гений, Веня.

– Не перегибай, Мишель. Я – результат взаимодействия моей сущности с Сущим – проявленной Вселенной. Только и всего. А теперь я пойду: к нотариусу еще надо зайти. Буду в своей старой квартире – так что вечером встретимся. Не прощаюсь.

Михаил Моисеевич еще долго сидел подавленный после его ухода. В нем, появившись вдруг, стало крепнуть чувство потери. Появилось разочарование всей этой жизнью, где результаты многолетних усилий показались лишь иллюзией. «Вот она – извечная справедливость жизни, – пришла мысль, – Пустые амбиции юности, замахиваются на, казалось бы, бесконечную жизнь. А время методично и безжалостно разбивает эти амбиции, укорачивая и укорачивая жизнь, пока не приводит к неизбежному концу – пониманию бесполезности бытия с обывательской точки зрения».

                  16.

В восемь часов вечера профессор, оставив незапертой входную дверь, ввел тело в транс. Почувствовал что-то вроде щелчка. Как всегда, оказался под потолком. Мысль о пространственно-временном вихре его нынешней жизни закрутила и понесла куда-то. Он ощутил невероятную скорость вращения и в то же самое время перемещения в пространстве. Наконец, все прекратилось. Перед сознанием предстала альтернатива, которую он желал увидеть. И в ней – либо не было его, либо Даши.

Ответ на вопрос о времени его развоплощения пришел сразу: именно сейчас наступал момент наилучших возможностей – в высших сферах складывалась благоприятная для Даши комбинация событий.

«Да, – ответил он на немой вопрос пространства, – Я готов». Тут же почувствовал во всем своем существе легкое жжение и покалывание. Его снова закрутило и понесло. Он увидел туловище Дарского, к солнечному сплетению которого от него тянулся серебристый плазменный шнур растянувшегося эфирного тела. Но почти у самого входа в него связующая нить стала чернеть. «Все, – подумал профессор с грустью, – вот и закончилась очередная юдоль земного существования». Бездыханное тело молодого человека, лежавшее внизу, напомнило о Румане: о том, что обещал позвать его. И сразу же оказался рядом.

Михаил Моисеевич брился. «Опять для Розочки своей старается». Профессор приблизился вплотную и соприкоснулся с его полем.

Руман опустил бритву и прислушался.

– Розочка, ты ничего не говорила? – спросил он насторожившись.

– Нет, – ответила та, – А что?

– Да нет, ничего. Показалось.

«Показалось ему», – возмутился профессор.

Наконец Руман закончил с бритьем и подошел к жене.

– Знаешь, я, наверное, поднимусь наверх. Я как будто услышал голос Пекарика… в смысле – Дарского. Пойду посмотрю, может человеку плохо?

– С чего бы это? Поздно уже, Миша.

– Нет, пойду.

– Как хочешь, – махнула она рукой.

Михаил Моисеевич вышел и поднялся по лестнице. Постоял несколько секунд на площадке, будто сомневаясь – идти или не идти, и нажал на кнопку звонка. Подождал немного. Сознание, превратившись в слух, тщетно пыталось уловить хоть какой-то звук. Тишина. Нажал на ручку. И дверь легко ушла внутрь. Сердце екнуло.

– Веня?..

Луч света, прорезавший темноту прихожей через появившуюся щель, уперся в противоположную стену. Руман вошел и привычным движением включил свет. Еще раз позвал друга. И снова не получил ответа. Замелькали в сознании фразы из их последнего разговора, постепенно формируясь в ясное понимание того, что могло произойти.

Он бросился в спальню. Свет через открывшуюся дверь выхватил кровать и лежавшего неподвижно Дарского.

Михаил Моисеевич щелкнул выключателем и даже съежился. Все стало очевидным. Смерть разгладила мышцы лица Александра, наложив свою печать.

Он все же он подошел и проверил пульс, хотя уже по температуре тела, когда взялся за руку, можно было судить о случившемся.

Посмотрел вверх, как будто намеревался увидеть там кого-то.

– Прощай, Веня.

Навернулись слезы.

– Я горжусь тем, что был твоим другом.

Присел на кровать. Посидел с минуту, не думая ни о чем. Встал и пошел к телефону – выполнять свои гражданские обязанности.