Слуга веры, слуга закона

– Скажи Игнашенко, как там дела с тем отрицалой? Раскололи? Подписал повинную?

– Пока нет, не подписывает сученыш, но это не проблема, все подпишет – дело техники. – Игношенко радостно осклабился, видно было, что он уверен в том, что говорит. Подполковник удовлетворенно кивнул:

– Давай-давай, поспеши с этим, конец квартала уже, планы горят…«глухарей» надо скидывать.

– Не переживайте, все будет. Это мы умеем, – и капитан вновь задорно заулыбался. Тифитулин лишь покачал головой.

– Ты плохой сотрудник, Игнашенко. Дурной и некомпетентный. Но другие еще хуже. Так что старайся, старайся лучше, ведь когда я пойду наверх, кому-то нужно будет занять это кресло. В глазах капитана загорелся огонек от таких слов, недобрый, почти безумный, так что подполковник невольно задумался о том, какой должно быть начнется беспредел, если этот отморозок придет к власти. Но его, это нимало не заботило, так как сам он в этой дыре уже точно долго не задержится, если все его планы сбудутся. А к тому все и шло.

– Вот, что ты видишь, Игнашенко, глядя на наше управление? – Тифитулин обвел руками свой кабинет. Ему было интересно, что капитан думает и как он позиционирует свою службу.

– Возможности вижу, товарищ подполковник! Безгарничные! А как же иначе? – не задумываясь ни на секунду, отвечает Игнашенко.

Глава 4

Отец Игнатий сидел за массивным, дубовым столом, который специально для него принесли из ратуши и поставили посередине центральной городской площади, на которой сегодня должна была решиться участь молодой девушки, дочери местного мануфактурщика сукна, обвинявшейся в колдовстве и распространении ереси. Впрочем, судя по большому столбу, вкопанному тут же и обложенного по кругу тяжелыми охапками хвороста, участь ее уже была предрешена. Дело оставалось лишь за публичным процессом, который должен был стать показательным не только для убитого горем отца, который отказался вести дела со Святым престолом, но и вообще для всех остальных граждан, которые после подобной демонстрации три раза подумают, прежде чем просто посмотреть в сторону иных вероучений и конфессий, кроме католической.

Процесс длился уже более трех часов, и Игнатий слегка утомился. Один за другим выходили перед ним разные горожане, причастные к делу – соседи, воспитатели, рабочие мануфактуры – в общем, все, кто хоть как-то знал обвиняемую. Все они, держа руку на сердце, уверяли, что давно что-то такое замечали за девицей и в доказательство приводили разной степени нелепости истории, якобы подтверждающие ее вину. Кто-то видел, как она поласкала бельё в реке, а в корзину складывала, как по волшебству, уже сухое белье. Кто-то доносил, что наблюдал, как обвиняемая готовила ведьминское зелье, которое хотя и было на вид похоже на ячменную похлебку, странно и очень подозрительно пахло. Некоторые и вовсе утверждали, что видели, как похожая девица по ночам летает над крышами домов и заглядывает им в окна, пугая детей. И даже, казалось бы, такой смягчающий факт, что девушка все свое свободное время проводила в местной церкви, бескорыстно помогая немногочисленным тамошним служителям, обернули против нее. Вроде как она делала это по злому умыслу, на деле же пыталась совратить местное духовенство с пути истинного. Удалось ей это или нет, решить должно было уже другое расследование. На деле это значило, что все священнослужители вскоре исчезнут, оставив после себя лишь догадки и домыслы местной паствы. Конечно, думать будут самое плохое, на это и расчет. Но, на самом деле, их просто переведут в другое место, как правило, получше и подальше и часто в новом сане. Делалось это по очевидным причинам. Ведь ни один здравомыслящий человек в этом городке не будет ходить на исповедь к священнику, который в любой момент может сдать его с потрохами святой инквизиции.

Игнатий уже даже не слушал всех этих людей, которые мелькали у него перед глазами. Вся их болтовня слилась в монотонное бормотание, бессмысленное и занудное. А потому он весьма оживился, когда секретарь коснулся его плеча и сообщил, что свидетелей больше нет и пора огласить приговор. Святой отец немедленно отдал распоряжение, чтобы пленницу привели для оглашения приговора. Как ни странно, но самой обвиняемой на слушании не было, несмотря на судебные правила и предписания. Инквизитор знал, что будь эта прелестница здесь, перед его очами, ему было бы не до процесса. А потому специально отдал приказ, чтобы обвиняемая оставалась в камере до непосредственного приговора, дабы «колдовскими умениями не навести дьявольский морок на судей, обманом склонить их на свою сторону, тем самым подставив под удар дело инквизиции и всей святой католической церкви».

Время на раздумье суд не стал брать, потому что обвинений оказалось более чем предостаточно, для того чтобы вынести приговор немедленно. К тому же во время дознания обвиняемая признала свою вину по всем аспектам. А потому не прошло и четверти часа, как для казни все было подготовлено.

На площади было очень многолюдно. Под общий гомон и крики этой толпы из темницы вывели осужденную. Толпа расступалась перед двумя стражами, которые под руки почти волоком тащили ее на место казни. Люди с нескрываемым ужасом провожали глазами смертницу, женщины, не сдерживая чувств, отворачивались, расталкивая локтями толпу скрывались в ней, уступая место новым зевакам. Вид узницы действительно ужасал. Густая, огненно-рыжая некогда грива на ее голове превратилась в извалявшиеся, серые от грязи лоскуты волос. Она была одета лишь в тюремную рубаху, грязную и рваную, с большими пятнами запекшейся крови на груди, а худые ноги, торчавшие из-под полы рубахи были перебиты в районе щиколоток и теперь беспомощно и уродливо болтались плетьми. Прелестное в прошлом личико было синим от побоев, искажённое и отёкшее. Это была личная просьба святого отца. Игнатий очень опасался, что, глядя на юную деву, не сможет уберечь свои мысли от греха плоти, а потому попросил избавить ведьму от всех признаков красоты, всех прелестей, которые могут, так сказать, смутить граждан. Заодно, чтобы показать всем, что бывает с теми, кто, отринув Господа нашего, устремляется ко злу. А так как зло, понятие очень широкое, спорное и многомерное, легко меняющее свое положение и статус (иногда на прямо противоположное) проходя сквозь мясорубку человеческого ментально-языкового бюрократизма, то чтобы не возникло путаницы, следует приучить людей, сверять свои моральные ценности с единственно достоверным, утвержденным в последней инстанции оригиналом, высеченном на белом обелиске, возвышающимся над всеми народами – римско-католической церковью. Но так как люди строптивы по своей природе и

зачастую не хотят добровольно подчиняться «высшей воле», свою непростую службу несут такие люди, как отец Игнатий и его многочисленные собратья по вере, которые призваны вернуть на путь истинный всех заблудших, даже если для этого необходимо их сжечь на костре… или к примеру, их единственную дочь.

К слову, Игнатий никогда не был садистом и не получал удовольствия от пыток, потому никогда в дознавательных процессах не участвовал лично. И отдавал такие поручения лишь когда считал, что этого требует дело. А дело этого требовало почти всегда. Он был уверен, что так нужно, так будет правильно и что он действует адекватно сложившейся ситуации. И даже больше – он действует из лучших намерений, на благо всего народа божьего, пусть они этого и не в полной мере могут понять или принять. Как он сам часто говорил, «Дело правое, требует крепкой руки и твердых намерений, принципов и готовности их отстоять в любой момент, любой ценой. Всякое попустительство же, присущее слабохарактерным, хромающим на обе ноги людям, ведет к ереси и запущенности в головах, делах народных и государственных, повсеместно растлевая истинные ценности и приоритеты, оборачивая их в пользу врага, который на том строит свое царство неправедное на этой земле, фундамент которого – наша слабость и неуверенность.»

Стража, тем временем, возилась с пленницей, подвешивая ее за руки на столбе.

«Что за идиоты, ради чего стоило ломать ноги?» – с раздражением подумал про себя Игнатий, а потом заметил, что два кровавых пятна на ткани в области груди, которые поначалу он принял за кровавые слюни, видимо, появились вследствие непосредственного удаления этой самой груди. В пользу этого предположения указывало то, что под рубахой явно более не угадывались те самые неровности, которые ранее так волновали святого отца. Видимо, приказ избавить девушку от всех «признаков красоты» обстоятельными и старательными, но не слишком умными «помощниками» было воспринято слишком буквально. «Идиоты» – вновь оценил труды тюремщиков, инквизитор. Тем не менее что бы там ни думал о них Игнатий, стражники знали свое дело, и вскоре несчастная девушка уже была подвешена за руки, ступни же не касались земли, беспомощно висели в нескольких сантиметрах от поверхности, но это полностью скрывалось от вида, благодаря большим вязанкам хвороста вокруг. Такое положение тела должно было причинять дополнительные страдания, но подсудимая выглядела настолько отстранённой и безэмоциональной, что Игнатий всерьез подумал, о том, не умерла ли девица раньше положенного. Но потом справедливо подумал о том, что, вероятно, она могла использовать колдовские способности, для того чтобы незаметно парить в воздухе.

К инквизитору подошел один из распорядителей и на ухо доложил о том, что все готово и можно начинать. Святой отец встал из-за стола, взял на руки свое черное распятие и неспешно двинулся в сторону кострища. Гул, стоявший на площади, сразу стих. Люди замерли в ожидании. Лишь далекие еще раскаты грома да редкое карканье ворон нарушало тишину на площади. Ветер в преддверии ненастья стал усиливаться, и Игнатий подумал, что нужно скорее закончить со всем этим до начала дождя, который, скорее всего, наколдовывала ведьма прямо сейчас, чтобы помешать казни, насмехаясь таким образом над божьим правосудием. Игнатий не собирался предоставить ей такого удовольствия. Подойдя ближе, он остановился и не смотря на осужденную, окинул взглядом теснящуюся толпу людей, образовавших плотное кольцо, заполнявшее все пространство площади. Выдержав короткую паузу, Игнатий деланным голосом начал зачитывать подозреваемой и собравшимся зевакам обвинительный акт, где ярко и многословно были описаны ее грехи и деяния, направленные «против Господа, Его народа и церкви». После чего он повернулся лицом к смертнице и громогласно спросил.

– Признаешься ли ты, дитя божье, что отреклась от заветов Всевышнего Отца, встала на путь зла и, будучи прислужницей врага человеческого и князя тьмы, совершила все то, что вменяется тебе в вину?