Слуга веры, слуга закона

Ответа не последовало. Голова мученицы, опрокинутая на грудь, точнее туда, где она раньше была даже не шелохнулась. Игнатий повторил свой вопрос более требовательно. Ответа снова не было. «Вероятно, все-таки умерла», – подумал святой отец и, чтобы замять неловкий момент, быстро и скомканно объявил решение суда и подал знак палачу. Человек в темной тканевой маске, скрывающей лицо, зажег большой факел, медленно и даже как-то церемонно подошел к кострищу, (нелепой патетичность поведения так раздражая инквизитора, что тот готов был кинуть его в костер следом за ведьмой) и, обойдя по кругу поджог с четырех сторон. Огонь, будто ждавший своего часа, мгновенно переметнулся на сухие ветки и за считанные секунды превратился в настоящее пожарище. Игнатий мельком взглянул на пламенный вихрь, который казался особенно ярким и завораживающим на фоне темного пасмурного дня и уже было пошел к столу, чтобы взяться за документацию, как вдруг мученица подняла голову и спокойным, громким и ясным голосом произнесла:

– Постой, инквизитор! Взгляни на меня в последний раз! – Игнатий от удивления резко обернулся на голос. Невольно он подчинился велению. Узнать в ней молодую, некогда цветущую девушку было невозможно. Не малые душевные и физические муки, перенесенные этим созданием, отразились на ее лице. Тень неумолимой смерти вуалью накрывала его, печать страдания искривила нежные симметричные черты. И только глаза, точнее один из оставшихся после допросов, светился ярко-голубым, угасающим светом жизни, оставаясь последним сосредоточением воли и ясности сознания погибающей девушки. Игнатий замер, словно мышь перед гипнотической силой этого кристально чистого, внеземного взгляда, взгляда, возможного только, как последнее надрывное напряжение трепещущей в последнем усилии души, которая вот-вот должна была вырваться из загубленного саркофага бренного тела.

– За свою жизнь я не сделала ничего дурного, за что вы имели бы право убить меня. Но раз так поступили с Господом, то мне тем паче нет нужды роптать. Я приняла свою долю. Дела мои и помыслы чисты перед людьми и перед Господом. Я не оправдываюсь, а лишь заявляю это во всеуслышание перед Богом, который стоит сейчас за моим плечом, чтобы принять меня в свои объятия! Но перед тем как душа покинет мое искалеченное тело, чтобы вернуться в лоно божье, я скажу тебе, инквизитор, твою судьбу и всех, подобных тебе. Люди! Нет дьявола на земле, кроме самого человека! Того человека, что не живет простыми библейскими принципами, в которых отражен наш Спаситель. А в ком нет бога, в том обязательно пребывает дьявол. Ты, инквизитор, и есть сам дьявол! И дни твои сочтены, хоть проживи ты еще сотню лет… участь твоя – адское пламя, в сравнении с которым этот костер не горячее парного молока.. и ты не сгоришь в нем. Нет… а будешь мучиться в облике демоническом, ибо пламя то – пламя скорбей, зла и боли от деяний твоих, коих ты посеял великое множество и которые будут терзать тебя всю вечность. Слышишь, инквизитор – велики дела твои, но не будет в них счастья и никакой будущности, ни мира, ни процветания, потому что суть зла – саморазрушение. И не будет тебе другого, даже если пожелаешь. И оттого ты будешь умирать тысячи раз, начиная сначала, будешь обречен погубить любую цель преследуемую, ибо наказание твое – забвение всякого начинания, и к чему не прикоснешься – исчезнет, оставляя тебя в одиночестве, наедине с твоей мерзостью во все дни последующие. Вот тебе предсказание мое, инквизитор, запомни слова мои и передай всем греховодникам из вашей чумной стаи, ибо разделите на всех одно воздаяние божье.

Она обожгла инквизитора последним взглядом, после чего силы оставили ее, и она безвольно уронила голову, так что не возникало ни единого сомнения – она мертва. Тут же поднялся сильный ветер, который в мгновение ока раздул пламя костра с такой силой, что оно целиком поглотило тело девушки.

Каким бы волевым и непоколебимым человеком ни был святой отец Игнатий, увиденное произвело на него ошеломляющее впечатление. Перед глазами не мерк образ последнего взгляда мученицы, который был сродни выстрелу из арбалета в упор. Он поймал себя на том, что медленно пятится назад, губы дрожат, а руки так сильно впились в железной распятие, что побелели костяшки пальцев. Сквозь эхо отдававшихся в его голове последних слов девушки до него стали долетать крики и волнение толпы. Конечно, на народ сцена произвела впечатление. Толпа гудела и причитала, с каждой секундой все громче. Необходимо было взять ситуацию под контроль.

– Ведьма! Ведьма! – зычно заревел Игнатий, силясь перекричать рокот толпы. – Видели?! Показала свою суть на смертном одре! Не было раскаяния в ее душе, только клевета и повет слуг божьих. Решила запугать, обмануть, последней волей навести морок на людей божьих. Не верьте словам ее! Нет в них ни капли истины, потому что устами ее говорил сам отец лжи.

Он подбежал к толпе, поднял распятие над головой.

– Смотрите на образ Господа вашего и молите его о прозрении! Просите о защите от сил сатанинских, дабы устоять, ибо он лично посетил ваш город. Да благословит вас Всевышний и помилует! Ступайте домой и подумайте над тем, что увидели. Над коварством врага, который, словно рыкающий лев, жаждет поглотить любого из вас. Бойтесь Бога и будьте стойкими! – затем Игнатий нашел взглядом начальника стражи и знаком показал ему, что пора вмешаться. Стража демонстративно залязгала оружием и двинулись в сторону людей.

Гомон понемногу стал утихать, говорить слишком громко и слишком много означало навлечь на себя гнев инквизиции. Потому обмениваясь многозначительными взглядами и тихонько перешептываясь, горожане стали расходиться восвояси.

Игнатий, убедившись, что народное волнение удалось свести на нет, махнул рукой начальнику стражи и двинулся к своему столу. С размаху усевшись в кресло, он хмуро, исподлобья глянул на пылающий костер, в котором догорали останки первой женщины, сумевшей нагнать страха на великого инквизитора. Через секунду к столу подбежал главный стражник, весь мокрый от пота:

– Звали, ваше преосвещенство?

– Звал, – проворчал Игнатий. – Теперь молва пойдет, люди начнут обсуждать, преумножая слухи, как это бывает. Нужно не допустить ереси, капитан. Будем молить Господа об этом… но, если вдруг двое – трое самых отъявленных еретиков, все же найдутся… то придется их повесить для общего блага. Понимаешь? – Игнатий наклонился через стол, по-заговорщицки сбавляя тон разговора. – Это важно, – он похлопал стражника по плечу, показывая, что разговор окончен.

Капитан стражи пару раз моргнул, а затем уверенно покивал головой:

– Слушаюсь, святой отец, будет исполнено. И уже хотел было уйти, но заметил, что инквизитор все еще находится в дурном расположении духа, решил его подбодрить, дабы заслужить его расположение:

– Не переживайте, отец Игнатий, проблем не будет – она была ведьма, кто станет проливать о ней слезы? Все скоро забудут о ее существовании.

Игнатий ничего не ответил, лишь искоса посмотрел на наглого капитана, посмевшего взять на себя роль его советчика. Когда же взгляд Игнатия упал на того, инквизитор удивился перемене, которая произошла в лице стражника. Глаза его расширились, словно он увидел нечто пугающее, рот беззвучно приоткрылся. Затем он поднял руку и указал на Игнатия. Святой отец смутился, оглянулся по сторонам.

– Что, капитан? Что еще? Язык проглотил?

– У вас… там… смотрите… – и он ткнул пальцем в область живота.

Игнатий опустил голову и увидел, что по рукаву, на котором лежало распятие, медленно растекается кровь. Непонимающе он уставился на свою руку, затем проследил взглядом кровяной след, вздрогнул, рывком поднялся с кресла, отбросив крест на стол.

– Пошел вон! Убирайся! – взвизгнул инквизитор, косясь на капитана, который закрыл рот ладонями и не отводил взгляда от стола. Услышав приказ, тот резко обернулся и быстро, почти бегом стал удаляться в противоположную сторону.

Игнатий осмотрел рукав. Это была кровь, никаких сомнений.

– Этого не может быть, не может… – залепетал инквизитор, отводя руку от лица и окидывая дрожащим от ужаса взором грубый облик Христа из кованой стали, из черноты глаз которого капали на стол кровавые слезы, растекаясь алым покрывалом повсюду, заливая все обвинительные приговоры, лежащие подле растекающейся луже крови, в которой они исчезали, растворяясь словно в огненной лаве.