Kitabı oxu: «La convalescence, или Исцеление», səhifə 3
Интересно, прочитаешь ли ты, если я все же передам их тебе? В конце концов, даже если мое внимание тебе неприятно, а стиль текста резонно покажется нечитаемым, должно же сработать простое человеческое любопытство, что именно написали о тебе, Жене Лужине, на трехзначном числе страниц… и это до того, как ты стал всеми уважаемым ученым, в честь которого филфак проводит Лужинские чтения (ничего так звучит!) и выпускает сборник материалов конференции.
Нет, наверное, тогда это будут более читабельные вещи.
8. 24 ноября
Чувствую себя тринадцатилетней фанаткой, потому что только что я мысленно верещала, обнаружив твое сходство с героем фильма про пушкинский лицей. Что-то общее есть во внешности, но еще больше в целом образе – это лучший студент курса, который держится немного особняком среди авантюрных лицеистов (хотя в итоге именно вокруг него строится напряженная развязка сюжета). Жаль, что поделиться этим бестолковым открытием особенно не с кем!
Видимо, это мое свойство – воспринимать все, что со мной происходит, в качестве нарратива (обычно все-таки книжного), а встречающихся мне ярких людей – в виде героев. Всякий раз я лелею мечту написать о каждом из них трогающее душу произведение, но пока что дело ограничилось юмористическим рассказом о завуче, который оказывался русским царем, циклом плохих стихов и повестью о выезде на фестиваль интеллектуальных игр, в самом заглавии которой говорилось о романтике.
Я не представляю, что удалось бы написать о тебе, но почему-то уверена, что из обрывков твоих фраз, деталей внешности, характерных жестов мог бы вырисоваться очень яркий и выразительный образ – нужно лишь понять тебя и твои мысли чуть глубже.
С другой стороны, нет ничего сложнее, чем убедительно передать обаяние героя – из-за этого многие положительные персонажи вызывают такую скуку. Как изобразить ту грань, на которой ты балансируешь, изредка срываясь в явное зазнайство, но чаще всего заставляя преподавателя восхищенно приоткрывать рот?
Твое обаяние – в ослепительной эрудиции и видимой легкости всего, за что бы ты ни взялся, неудобной резкости суждений и детской непосредственности эмоций: пусть иногда ты легко обижаешься, твой смех разряжает атмосферу во всей группе.
Нет, тебя не назвать инфантильным даже с большой натяжкой. Тем не менее, твой образ создают именно эмоциональность и кажущаяся замкнутость на себе вместе с некоторыми трогательными деталями, так что о тебе хочется говорить с шуточной досадой, как о шестилетнем племяннике: «Этот Женя опять…!». Кажется, в шесть лет с тобой должно было происходить очень много всего…
Пишу это, вспоминая радостный и дразнящий запах мандаринов, наполняющий кабинет 10вш.
Думаю, с тобой должно быть довольно непросто: твои близкие должны не только соответствовать твоему интеллектуальному уровню, но и выстаивать при всех изменениях твоих резко-континентальных эмоций. Даже при том ничтожном времени, что мы проводим вместе на занятиях, можно заметить, как тяжело бывает в дни, когда ты не выспался, и как легко все складывается, когда ты приходишь в хорошем настроении. Это ощущается почти как изменения погоды.
Тогда, если продолжать эту мысль, я сижу на парах и беззастенчиво смотрю в окно.
И даже хорошо, что ты сам в это время не смотришь на меня – иначе совсем не сосредоточиться.
9. 25 ноября
Я снова все перепутала: ни на каких героев фильма ты не похож. Это я к тому, что мне все же удалось обнаружить твою фотографию где-то на сайте со списком репетиторов.
Кажется, тебя могли снять и удачней, а фото могло бы быть и качественнее, но все же и на нем ты очень хорош. И, кроме того, любая фотография позволяет создать в голове более цельный образ, чем тот, что складывается из множества деталей, подхваченных в разное время.
Понемногу собираю тебя виртуального, в то время как общение с реальным тобой постепенно сводится к нулю – тебя не удается выловить даже в беседе группы. Неужели я так оттолкнула тебя тем, что неправильно расценила твою улыбку, и теперь тебе страшно спровоцировать меня любым словом или жестом?
Посыпаю голову пеплом, потому что, наверное, ты прав.
…Столько думала о своем увлечении как о болезни, что не заметила, как подхватила какую-то вполне реальную и более прозаичную заразу. Поднялась температура, голова соображает туго, так что мозг нашел себе новое извращенное удовольствие – пытаться читать статьи на итальянском, отыскивая в тексте знакомые корни слов.
Когда-то мне очень хотелось выучить этот язык, благо, часть его наречий я помнила из музыкальной школы. Теперь к этому желанию добавилась дополнительная мотивация – и в то же время дополнительное препятствие: это твой язык, искрящийся, как солнце в высоком небе Италии, и яркий, как запах мандаринов, и я не смогу перестать об этом думать.
Хоть я и давно люблю пасту, но только в последний месяц я обнаружила, сколько в городе итальянских ресторанов…
Интересно, что за история скрывается за твоим выбором именно итальянского языка на бакалавриате? Откуда затем в твоей жизни возник французский? И что произошло за пять лет между твоим выпуском и поступлением в магистратуру?
Все это за закрытой дверью. Наверное, ты бы ответил на прямой вопрос, но коротко и в общих чертах. А где и как задать его, если в университете мы никогда не остаемся наедине…
Пишу и вспоминаю, как столь же подробно вникала в биографии реальных и выдуманных героев, живших лет двести тому назад. Пока что твоя жизнь – почти одна сплошная лакуна, и я только и могу, что восстанавливать в голове – если продолжать ту же метафору – интерьер твоих апартаментов.
(Где-то там должно висеть объявление с сакральной фразой «Потолок не трогать!»…)
10. 26 ноября
Сегодня большую часть дня слушаю последний роман Мопассана и безумно радуюсь тому, что у него в самом деле попадается похожая метафора – только наоборот, комнаты сравниваются с людьми. Определенно, мы с ним начали друг друга понимать, и этот роман словно вбирает в себя все, о чем я думаю и вспоминаю: прогулки по Мон-Сен-Мишелю, наблюдения за приливами и отливами на севере Франции (буквально сегодня нашла сайт с прямым включением уличных камер на Ла-Манше) и влюбленные письма по ночам.
Многое из Мопассана мне кажется очень близким. Интересно, что при этом я гораздо лучше понимаю его мужских персонажей, которые от романа к роману разнообразными средствами завоевывают благосклонность своих обаятельных, но достаточно пассивных возлюбленных. Не представляю, что со мной не так, но в моей голове эти роли перевернуты. Молодые люди, которые сразу проявляли ко мне интерес и переходили к действию, почему-то немедленно обесценивались в моих глазах, а серьезное общение развивалось из дружбы или из долгого преклонения перед человеком, который мне нравился.
Это не значит, что я люблю изнеженных и безвольных мальчиков, скорее наоборот. Но я всегда чувствую, что должна побороться за внимание – вовсе необязательно за любовь – объекта своего восхищения.
В прошлый раз дорогой мне человек, даже будучи недоступным и социально, и порой географически, читал все мои стихи и очень тепло о них отзывался, несоизмеримо их качеству. Теперь я оказалась в обратной ситуации, когда при довольно частых личных встречах наше общение практически прервалось, и я, каждую ночь обращаясь к тебе, совершенно не представляю, о чем ты думал весь день и что с тобой происходило.
Не воспринимай это как упрек – меня эта холодность даже подбадривает. Не потому, что я надеюсь в конце концов ее переломить, но скорее из-за того, что это делает мое чувство совершенно новым, непохожим на все, что случалось со мной до сих пор.
Интересно было бы знать, какой характер у девушки, с которой ты состоишь в отношениях. Должна ли она быть мягкой и сдержанной, чтобы гасить вспышки твоих эмоций и дарить тебе спокойную нежность, или же страстной и вспыльчивой, общение с которой будет похоже на фейерверк? (Вспоминаю, как ты кивнул, когда я сказала, что мы бы друг друга съели…) Как завязались отношения между вами? Я почти уверена только в одном – скорее всего, она достаточно далека от области перевода, чтобы не казаться тебе безнадежно глупой или же не составлять тебе конкуренцию. Помню, как ожесточенно ты порой реагируешь на указанные (видимо, слишком резко) ошибки…
Ну и, конечно, она не должна ни в чем ограничивать тебя – при первой же ревности и посягательстве на твою свободу ты бы явно все порвал.
Безусловно, ты мог сослаться и на несуществующие отношения, чтобы помягче мне отказать, но почему-то мне кажется, что здесь ты был вполне искренен. Очень уж непривычно звучал тогда твой голос… почти смущенно. Неужели это первое такое объяснение в твоей жизни? Говорят, что, несмотря на все волны феминизма, до сих пор инициативу в таких случаях чаще проявляют мужчины.
Я не исключаю, что ты нравился и будешь нравиться очень и очень многим, но все же складывается впечатление, что влюблялся ты не так часто: ты не выглядишь искушенным в этой сфере, а твое обаяние скорее происходит из желания блистать и превосходить окружающих, чем из намерения очаровывать и завоевывать их привязанность.
Надо же, какое красноречие рождает температура 37,4.
Кажется показательным, что основной симптом, который меня беспокоит – это не кашель или насморк, а ощущение постоянного холода, когда руки замерзают даже под подушкой. В этом отношении ты похож на свой город – убийственно холодный и пьяняще прекрасный, и еще неясно, светит ли мне что-то с вами обоими в будущем.
Нет, серьезно, если бы я с таким вдохновением писала диплом, он был бы закончен через неделю…
11. 27 ноября
Челлендж продолжается: пишу тебе уже одиннадцатый день, каждый раз думая, что теперь-то я высказала все. И, тем не менее, каждый день среди мыслей о тебе – а их хоть отбавляй – находится нечто новое.
Сегодня писала Лена, и каким-то непостижимым образом речь зашла о книге, которую она пообещала привезти тебе из Европы (впрочем, так же непостижимо почти все мои разговоры теперь выруливают в твою сторону). Увидев обложку, я чуть было не решилась заказать книгу самостоятельно, раз у Лены возникли проблемы с покупкой (как выяснилось позже, уже решенные). Глупо, конечно: где бы я ее взяла и как бы успела привезти в Петербург раньше Лены? Но до чего же хотелось сделать тебе подарок, который ты сам посчитал бы значимым.
Не могу ничего поделать с собой – очень люблю делать подарки. И нет ничего хуже, чем подбирать их для несентиментального молодого мужчины, интересы которого я почти не знаю.
Впрочем, раз ты отказался от участия в «Тайном Санте», а день рождения у тебя летом, то проблема вроде как и снята…
С удивлением ловлю себя на мысли, что ты переписываешься с Леной, а Асе даришь шоколадки в качестве иллюстрации к термину «délice». Позор мне: я докатилась до низменной ревности.
Ну хоть мандаринкой угостил.
Наверное, если ты посмотришь на этот бессвязный текст, то решишь, что я выдавливаю из себя фразу за фразой, обливаясь горькими слезами. На самом деле нет: возможность поговорить с тобой, пусть и в отложенном виде, оказывает на меня целебное действие. Если в течение пары недель после объяснения я ревела от бессилия чуть ли не каждый учебный день, на занятиях или после них, то теперь сорвалась только однажды, когда обнаружила свою ошибку. До полного выздоровления мне еще далеко, но теперь я хотя бы могу спокойно смотреть на тебя на занятиях без того, чтобы у меня в горле застревали, затрудняя дыхание, эти потоки откровений.
Хотя нет, вру: смотреть на тебя спокойно я не научилась. Для этого нужно нечто большее, чем не очень удачная оправа.
Потому что…
Здесь, наверное, должно быть поэтическое описание твоей внешности в стиле романов XIX века, но я со своей ужасной зрительной памятью и полным непониманием соответствующего лексикона даже на русском («греческий профиль», «орлиный нос» и т.п.) лучше не буду за это браться. От твоего лица остается ощущение одновременно почти классической красоты и какой-то волнующей неправильности. Мне трудно восстановить его в своей голове, потому что в основном я вижу его только боковым зрением. Если случайно допустить взгляд в упор, а ты в этот момент засмеешься, то пиши пропало – в лицо ударит кровь, дыхание перехватит, и мне потребуется несколько секунд, чтобы снова ухватить нить разговора. И все равно ничего не запомнится, кроме этого физического впечатления.
Я, наверное, описываю его в слишком темных красках, чтобы ты смог понять, что оно на самом деле невероятно счастливое. Видимо, из-за излишней эмоциональности мне свойственно избегать того, что может принести мне самое сильное наслаждение. Вспоминается старый детский сон, в котором мне на день рождения подарили третью и четвертую часть моей любимой книги (тогда я была уверена, что это дилогия) – я успела посмотреть картинки и похвастаться подарком всем подряд, но когда наконец взялась читать, немедленно проснулась. И другой, гораздо более поздний – я весь вечер нахожусь в толпе, но вырываюсь из нее, чтобы наконец остаться наедине с любимым человеком… и проснуться, едва увидев его лицо.
Для меня очень важно, чтобы ты не воспринимал эту сумбурную вещь как дневник страданий или историю болезни. Влюбленность в тебя совершенно перевернула мой мир, но в то же время позволила мне обнаружить красоту и смысл там, где их не было, и вернула способность криво-косо писать. Не скажу, что в этом твоя заслуга, но раз уж получилось так, что само твое существование в одном пространстве со мной внезапно обрело ценность в моих глазах, то я не могу не поблагодарить тебя за то, что ты ежедневно, осознанно или нет, приоткрываешь что-то новое о себе.
Очень надеюсь, что и этот текст что-то тебе откроет. Пожалуй, это не та книга про неисправимый оптимизм, которую ты так ждешь, но по крайней мере иногда она описывает настоящее счастье!
12. 28 ноября
До чего же отвратительно додумывать за собеседника несказанные фразы. Ловишь за ним каждое слово и мгновенно примеряешь его к тому, что происходит: ага, здесь он говорит с таким жаром, что явно не просто пересказывает задание, но и сам так думает… здесь он делает мне прозрачный намек… здесь он невольно высказывает то напряжение, в котором находится из-за моих выходок…
Начать надо с того, что у тебя в голове явно должна быть масса вещей помимо моего странного чувства, и что если бы ты хотел что-то мне сказать, то, вероятно, сделал бы это в своей манере, открыто и ясно. А ты молчишь, и мне все чаще кажется, что эта несвойственная тебе сдержанность вызвана именно моим поведением.
Скорее всего, я слишком много возомнила о себе, но в отсутствие твоего живого голоса в голове звучат сотни разных вариантов твоих мыслей, один мучительнее другого.
«Романтики думают, что с того момента, как они полюбили друг друга, они будут бесконечно счастливы, но любые отношения – это постоянная работа…» Кто-то очень самонадеянный внутри меня поверил в то, что это адресовалось мне, и готов был завопить, что я-то знаю заранее о всех трудностях, что я буду нежна и внимательна к тебе, даже когда тебе будет тяжело и ты будешь срываться; что даже в те моменты, когда я и сама буду чувствовать упадок сил и не смогу его перебороть, я ясно дам тебе понять, что это не из-за тебя…
Для этого даже необязательно, чтобы ты меня любил. Только бы не чувствовать постоянно эту стену, которую ты выстроил, чтобы меньше меня травмировать.
И какую же бестактность допустил Гоша, спросив, не у меня ли разбито сердце – повезло же мне получить задание именно с этой ситуацией. Впрочем, кажется, мне удалось отшутиться. Это уж точно метило в тебя, но ты молодец, не подал виду.
Да вообще, если подумать, все метит в тебя. Я пересказываю Асе старый мультфильм и жду, что хоть один мускул на твоем лице дрогнет – вряд ли ты его любишь. С видом толстовской Анны Павловны Шерер я рассказываю ей же про свою непонятную болезнь, вредных французов и испорченный аттестат – и в то же время слежу за тем, что ты сделаешь. Ни звука.
Лишь бы только услышать тебя, лишь бы только услышать!
* * *
Вроде отпустило.
Не то на меня так подействовало выигранное на квизе вино (всего-то один бокал), не то у меня закончились идеи, которые легко облечь в слова – а впрочем, еще с самого утра меня преследуют мысли о тебе, которые совершенно не проходят самоцензуру этого дневника.
Хочется пить с тобой то, что ты выберешь, потому что я – постыдно для человека, стажировавшегося во Франции, – совсем не разбираюсь в винах, допоздна бродить с тобой над замерзающей Невой и затанцовывать тебя на вечеринках под «Tu vuò fà l’americano», а затем, вернувшись домой, долго доводить тебя до изнеможения, слышать редкие прерывистые фразы, гладить и целовать прядь волос, падающую на лоб, и прижиматься к тебе, пряча лицо на твоем плече. Хочется приходить утром и заставать тебя еще сонным на белых простынях, приносить тебе кофе и откладывать время твоего вставания еще на час.
Пожалуй, я недостаточно пьяна для того, чтобы писать все это только для себя, без намерения тебя спровоцировать. Да, это основное, чего я хочу – чтобы, если любопытство доведет тебя до этого места, у тебя, такого аккуратного, всегда гладко причесанного и чисто выбритого сына подруги всех мам на земле хоть немного ускорилось сердцебиение и участилось дыхание, даже если я совсем тебе не нравлюсь.
Вот уж в самом деле деструктивное по своей натуре увлечение. Мне не верится ни в долгую и счастливую семейную жизнь с тобой, ни в наше многолетнее и плодотворное сотрудничество в науке или практике – только в микроскопическую возможность яркого и короткого романа, который как бы не стал разрушительным для всего устоявшегося в наших жизнях.
